Страница 19 из 53
«Кто он? — насторожился Курбан. — Кого я повстречал? Они сами… откуда? Что они делали там?.. Там же — Самарканд! Вспомни: говорили, что возможно появление Энвера-паши и с этой стороны… Нет. Они возвращаются с какого-то тоя. Недовольные… Этот, „его превосходительство“, не кажется ли уж очень обходительным человеком? Или он хочет притупить твою бдительность? Проверяет?.. Не спеши. Выслушай его внимательно. Сам — много говоришь!»
— Э! Не все ли равно, — сказал «его превосходительство». — Хотите, называйте беком, хотите, братом. Все равно… — Вздохнул, думая о чем-то своем. — Хорошо, если все, что я слышал теперь, правда. — Он ласково, но без иронии, усмехнулся. — Я поверил, что вы ученик хазрата. Поверит ли он?.. Вам не случалось слышать о таких, кто во времена эмира считались опорой трона, а потом… повернули оружие?.. — И вдруг сказал неожиданно: — Как мне хочется встретить настоящего, сильного красного, побеседовать с ним… Среди них попадаются интересные люди. И еще: они умеют понятно объяснять…
Курбан перебирал четки с бусинками из черного камня, сохраняя на лице полную отрешенность. Словно бы между прочим заметил:
— Я, ваше превосходительство, не только видел, но и жил среди них. Я могу о них рассказать, что знаю. Одно замечу, с их командирами мало имел дела: начальники — они везде начальники, у них свои военные тайны. Нас, рядовых, прогоняют от себя.
Тот словно не слышал.
— Коракамар у подножья холма с арчовым лесом?
— Так точно, ваше превосходительство! — ответил безбородый.
— Отдохнем. С того места хорошо просматривается вся долина.
— Муртаз! — закричал безбородый.
— Я здесь!
И тут Курбан едва не слетел с коня. Кто-то сзади огрел его Гнедого плеткой, и тот вздыбился. Повернувшись, Курбан увидел глупо ухмылявшегося парня, у которого по краям рта свисали редкие длинные волосы, напоминавшие усы. Хлестнув низкорослого коня, нахально скаля зубы, он ускакал, и вместе с ним еще Двое.
Курбан побледнел от негодования.
— Я бы попросил вас, ваше превосходительство, оградить меня от диких выходок черни! — тихо сказал он.
Тот, глядя вслед парню, весело рассмеялся, делая вид, что не слышит Курбана.
— Муртаз… Это его проделка… Да, Гуппан?
Безбородый хохотал, покачиваясь в седле.
«Его превосходительство» примирительно глянул на Курбана.
— Увидит доброго коня, не может сдержать себя. Помешан на лошадях! — сказал он. — Видимо, позавидовал вашему коню.
Курбан с холодным бешенством смотрел на безбородого, тот, встретившись с тяжелым обжигающим взглядом, отвернулся. Считай, что один раз тебе уже повезло, подумал Курбан о себе: оставил винтовку Норхуразу, не то было бы теперь одним тут меньше. И завалил бы все дело! — мысленно упрекнул себя.
— Он напрасно ударил моего коня… Аллах не простит ему! — сказал Курбан, овладев собой, монотонным голосом, подражая ишану Судуру. — Мой конь злопамятный…
«Его превосходительство» хохотал до слез, а на лице безбородого, напуганного жестким взглядом Курбана, блуждала жалкая улыбка.
— Может, еще скажете, что ваша лошадь умеет говорить человеческим языком? Ха-ха-ха!
— Да нет, — пожал плечами Курбан, — Чего не умеет, того не умеет. Не научилась еще. А злить ее не надо. Не надо…
«Его превосходительство» направил своего карабаира по следу Муртаза, за ним последовали остальные.
…За два дня до этой встречи Тугайсары (имя «его превосходительства») прибыл по вызову Ибрагимбека из Кайнарсува. Кукташ гудел круглые сутки: каждый час, звеня колокольчиками, проходили караваны, улицы были полны разноязычного говора, появлялись невесть откуда и исчезали невесть куда толпы людей, вооруженные до зубов иностранным оружием, сновали отряды басмачей: на базаре шла шумная купля-продажа, во время торгов дело порой едва не доходило до потасовки со стрельбой. В кузнечном ряду, расположенном на берегу речки Аксу, дни и ночи напролет подковывали лошадей, точили сабли. По всему было заметно — бешено ускорилось течение жизни, время торопило, поджимало; и главное — никого не покидало ни на минуту ощущение: что-то должно случиться чрезвычайно важное, и — скоро.
Оставив людей и своего карабаира в караван-сарае, что позади Сокчиминара, Тугайсары направился по узкой улочке к дому Абдулкаюма парваначи — тестя Ибрагимбека. Пройдя в дверь, открывавшуюся на улицу, Тугайсары столкнулся во дворе лицом к лицу с Гуппанбаем.
— Ого! Ну ты и отъелся! — криво усмехнулся он.
— Горе мне! Вот и вы тоже называете меня обжорой, хотя ем мало и разборчив в еде, — сказал Гуппанбай. Показывая свою осведомленность о происходящем разговоре «там», в среде руководителей исламской армии, понизил голос: — Идите, идите быстрее! Услышите интересное. Я потом тоже кое-что скажу вам.
Тугайсары знает: недаром его побаиваются главари банд и не зря прозвали человеком с четырьмя глазами, шестью ушами. Коварный, расчетливый, осторожный Гуппанбай в каждом своем доносе, — то ли это да пользу Ибрагимбеку, то ли во вред ему, — всегда ищет выгоду себе. И то примечательно, алчность свою не скрывает.
Тугайсары зло прошипел: «Пшел прочь!» Он понимал, что Ибрагимбек получил от Гуппанбая обширную информацию не только о положении в кишлаках, где они побывали, но и о нем, Тугайсары, о его людях. Безбородый не скрывал, что привело его в банду. «Вас очень любит великий бек… Наказал мне строго беречь вас от всех врагов!» — не то с ехидцей, не то серьезно, не поймешь, говорил он ему наедине, в порыве откровенности.
Ибрагимбек находился в гостиной, оформленной со вкусом, в стиле, принятом бухарской аристократией. Тугайсары по крутой лесенке поднялся на айван второго этажа. Его встретил Тонготар — начальник охраны Ибрагимбека.
— Ждут вас, — сказал он и повел за собой.
В первой гостиной за сандалом чинно сидели Ашим-мирза и Бурди-судья. Обменявшись с ними приветствиями, Тугайсары привычно сел на ковер, стянул сапоги, поправил туркменские носки из грубой шерсти, под пристальным взглядом Тонготара отцепил от пояса саблю и повесил на колышек в углу. Вытащил из-за пазухи наган, отдал ему в руки. Только после этого Тонготар, который не доверял даже родственникам бека, ввел Тугайсары во вторую гостиную.
— Ассалам алейкум, мой дорогой! — остановился, переступив порог, Тугайсары.
Ибрагимбек, в черном халате, держась за широкий серебряный пояс, украшенный полумесяцами и звездами, смотрел в окно. Повернув голову в сторону вошедшего, он доброжелательно улыбнулся и двинулся к нему, бесшумно ступая по толстому ковру ногами, обутыми в зеленые бархатные сапоги.
— Алейкум! — Ибрагимбек положил руку ему на плечо и притянул к себе. Они обнялись.
— Спрашивали меня… вот я и… — бормотал Тугайсары.
— Да из-за одного пустякового дела побеспокоил тебя! — перебил Ибрагимбек. — Там, там садись! Больше никого не будет.
Кивком головы Ибрагимбек отпустил Тонготара, стоявшего все это время как статуя. Тугайсары уселся у стены с рисунком райского дерена, где обычно располагались почетные гости.
Ибрагимбеку нравилось обращение «мой дорогой». Тугайсары ни к кому больше так не обращался. А перенял он такое обращение у парней курбаши Курширмата, в одной из поездок на Памир. Правда, с этим ласковым обращением они вспарывали людям горло… А слова хорошие… Хорошие.
— Тугай, ты — мой друг, — начал разговор Ибрагимбек. — Ты знаешь, я до самой смерти останусь преданным своим друзьям… Помолчи! Не перебивай. Я прошу тебя только об одном: спокойно и до конца выслушай меня. Потому что тебе придется разговаривать с одним человеком… Слушай внимательно. Этот человек, сам он иностранец, и, говорят, очень известный… стоит у Илыккуля, просит меня приехать… чуть ли не приказывает!
— Вас? — удивился Тугайсары.
— Меня, — спокойно подтвердил Ибрагимбек. — Гонцов оттуда я упрятал… — Он уставился на Тугайсары, подавшись к нему. — Вызвал тебя… чтоб поехал ты на Илыккуль и привел его сюда. Про меня надо? сказать так: «Ибрагимбек занят неотложным делом»…