Тахиона

Итак, теперешние островитяне ушли с материка потому, что там появились растения, нападающие на людей. Аборигены переселились на коралловые острова, и теперь живут под охраной тахи. Тахи, оберегая собственные гнезда, устроенные в песке, в дни ураганов отправляют острова в прошлое… на два-три дня, не больше, а потом? В какой день вернутся острова, когда кончится ураган? Видимо, в тот, в который буря окончательно утихнет? И все пойдет по-прежнему. Знают ли сургоры, что творится вокруг в те дни, когда возвращается прошлое?.. И еще Тронхэйм думал о колдуне Карпацико-тине. Что-то беспокоило Ипполита Германовича, и он вновь и вновь перебирал в памяти подробности разговора со знахарем, детали встречи.

И еще Тронхэйм хотел понять, по каким причинам вождь сургоров приказал разведгруппе покинуть острова перед началом шторма. То есть ясно, что Дек-Торила отдал распоряжение по подсказке колдуна, желая гибели чужаков. Но почему колдун боится розовых? Именно колдун, никто больше. Возможно, он не хочет, чтобы чужие узнали тайну тахи? Тогда колдун должен знать об ураганах. Наверняка знает. И все же Тронхэйму казалось, что дело совсем не в тахи. Его настораживало воспоминание о стене за домом колдуна – той стене, о которой Карпацико-тин отказался говорить. Сургоры не имели привычки прятать что-либо от соседей, жизнь каждой семьи проходила на виду всего поселка, никаких тайн, ничего скрытого. Ну, разумеется, колдун – дело особое, ремесло знахаря требует таинственности, и возле дома Карпацико-тина может находиться огород с лекарственными растениями, или… или там он дрессирует тахи, прежде чем эти круглые зверьки попадут в поселки сургоров. И Тронхэйм сообразил, что пропуск в легенде, рассказанной учеником колдуна, касался именно тахи – «Розовые погибли, потому что у них не было тахи». Почему у них не было тахи – вопрос особый, так же как и причина попытки розовых переселиться обратно на большой остров – дело давнее, между племенами вполне мог произойти конфликт, начало которого забылось – или о нем не хотят вспоминать. Ученик колдуна сказал о розовых: «Они погибли. Их сожгли лучи Ди-талилы». Сургоры не знают, отчего погибли их соплеменники? А если знают… если знают… Тронхэйму показалось, что он нащупал ускользавшую нить. Колдун, понимая, что чужаки обладают большой и непонятной силой, догадывается, что они могут уничтожить хищные растения, – и с какой-то неясной пока целью стремится не допустить этого. Возможно, Карпацико-тин научился каким-то образом добывать корни, использовать их для лечения, – а может быть, просто не хочет, чтобы островитяне вернулись на материк, полагая, что тогда придет конец его неограниченной власти…

Лацца склонилась к горизонту, но вместо пышно расцвеченного заказа глазу предстало печальное зрелище пыльно-серого угасания дня. Тронхэйм смотрел на океан – и не видел его, думая о своем. Но вот… В тот момент, когда белый диск коснулся краем горизонта, мозг социолога пронзили тысячи иголок, – и сразу же боль прошла, а мир обрел прежние краски. Ипполит Германович охнул и побежал к «Эксору».

Когда он вошел в рубку, то увидел Винклера, Сергиенко и Ланского, разглядывающих таймер.

– Ну что? – спросил Тронхэйм с порога.

– Местное время – седьмое апреля, двадцать один час сорок три минуты, – торжественно провозгласил Сергиенко.

В тот же миг они услышали голос Скрибнера:

– Эй, как вы там? – вопрошал Адриан Антонович. – Живы-здоровы?

– У нас все в порядке, – сердито откликнулся командир. – А ты где?

– У меня тоже все тип-топ, – доложил Скрибнер. – Отсиделся на Ла-Тис, направляюсь домой. Пока. – И Скрибнер выключил свой фон.

– Ну, знаете, – возмутился Винклер. – У него все тип-топ. Нет, в этот раз он так просто не отделается, придется подать рапорт, когда вернемся. Мне его партизанщина надоела.

– Да не сердись ты, Саймон Корнилович, – примирительно сказал Сергиенко. – Скрибнера ты все равно не переделаешь, он же неуправляемый.

– В таком случае пусть сидит на Земле, – отрезал Винклер и вышел из рубки.

Врач ушел в лабораторию, Сергиенко занялся проверкой аппаратуры, опасаясь, что сдвиг времени отразился на ней не в лучшую сторону, а Тронхэйм вернулся на берег.

Через несколько минут к пляжу, лихо проскочив сквозь рифы, подошла шлюпка, и Скрибнер, как ни в чем не бывало, вышел на берег и вытащил лодку.

– Привет, – сказал он Тронхэйму. – Как у вас тут?

– Знаешь, друг, – сказал ему Тронхэйм рассерженно, – в этот раз ты допрыгался. Винклер хочет на тебя рапорт подавать.

– Рапорт? – удивился Скрибнер. – За что? Хотя, конечно… Ладно, – махнул он рукой, – разберемся. Пошли, у меня новости.

– Если насчет тахи, так мы уже в курсе.

– Тахи – ерунда, – сказал Скрибнер. – Есть кое-что поинтереснее.

VII

– И все-таки я не могу поверить, чтобы Карпацико-тин жил больше тысячи лет, – так ведь выходит? – Винклер осмотрел всех по очереди, словно ожидая, что кто-то уточнит цифру и скажет, что командир ошибся. Но все молчали, потому что действительно из рассказа Скрибнера следовало, что колдун Карпацико-тин живет вторую тысячу лет, – иначе он просто не мог быть учеником великого знахаря Лорпи-са.

Ланской встал, прошелся по столовой, выглянул в окно, потом сказал резко:

– Мне нужны споры.

– Споры? – переспросил Тронхэйм. – Это неплохо. На что брать будем?

– На Скрибнера, на что же еще, – фыркнул Сергиенко. – Хорошая приманка.

Скрибнер даже рот раскрыл от такого нахальства.

– Саймон Корнилович, – настойчиво повторил врач, – мне нужны споры растения тодит. Необходимо исследование. Я уверен, что все дело в этих корнях.

– Тодит, то-дит, – повторил Винклер. – Это слово что-нибудь значит на местном языке?

– Нет, – сказал Скрибнер. – Название сохранилось от розовых.

– Розовые-розовые, – снова повторил командир. Что-то очень много получается розовых. Одни, вторые… да еще мы – третьи… Розарий, а не планета. Хорошо, – повернулся он к Ланскому, – Попробуем раздобыть споры. – Винклер покосился на Сергиенко. – А на что брать будем – уточним позже.

«Летучка» зависла над поляной, и Ланской опустил вниз контейнер с протоплазмой. Контейнер раскрылся, бесформенный ком выпал на песок и расплылся густой лужей. Через небольшое время аппараты зафиксировали биополе, возникшее на глубине двадцати восьми метров.

– Учуяли, – прошептал Ланской.

Активность поля стремительно нарастала – стебли тодит очнулись от летаргического сна и двинулись к поверхности, но через полчаса поле исчезло.

– Что такое? – сказал Винклер. – Неужели на полпути снова заснули?

– Не думаю, – пробормотал Ланской, глядя на песок. – Подождем, посмотрим.

Еще через полчаса возле комка протоплазмы вспухли на песке несколько едва заметных бугорков, хотя, судя по индикаторам, под песком ничего живого не было. Выждав еще пять минут, Винклер пустил в ход манипулятор и поднял комок.

– Любопытно, – сказал врач, – как это у них получается? И зачем они делают вид, что их тут нет вовсе?

– Дома разберемся, – сказал командир и повел «летучку» к островам.

Когда коралловая цепь вытянулась слева по курсу, Винклер предложил:

– Пройдем над Та-Вик? Повыше, а то колдун испугается.

Ланской молча кивнул, и «летучка» пошла влево и вверх; до самого лагеря Винклер вел ее над атоллами. С такой высоты ничего нельзя было рассмотреть невооруженным глазом, но автоматы зафиксировали картины жизни на островах.

После обеда разложили на столе снимки Та-Вик. Дом, стоящий вдалеке от пальмовой рощи. Стена – темная черта, обводящая большой овал голого песка. Впрочем, часть овала отгорожена внутренней стенкой, и на небольшом дворике – полтора десятка шаров.

– Значит, он там дрессирует этих… арбузов? – полувопросительно сказал Сергиенко.

– Если двор только для тахи, то почему он такой большой? – возразил Тронхэйм.

– Может быть, он их выпускает туда из маленькой загородки – погулять? – предположил штурман.