Страница 16 из 17
– Я – священнослужитель, – спокойно ответил отец Александр. – Здесь приход для местного населения. Я на службе у Бога и народа.
– Ты не знаешь фюрера! Узнаешь, старая скотина, мразь! Мы наведем у вас здесь свои порядки и образумим ваши дикие племена.
Он ударил отца Александра кулаком в лицо, отец пошатнулся, но не упал. По храму прошел шум, раздался плач и стоны людей. Люди увидели, что лик Святой Богородицы потемнел, показалась слеза – замироточила икона от ужаса происходящего. Народ испуганно крестился, повторяя: «Господи, помилуй и прости!» Свет под куполом померк, солнце закрыло тучами, пошел сильный дождь.
Коменданта не на шутку взбесило происходящее. Он выхватил пистолет и выстрелил несколько раз в паникадило, оно закачалось, погасли все свечи.
– Прекратить немедленно это сборище! Быстро расходиться по домам! Церковь мы уничтожим, – через переводчика приказал комендант.
Староста Давыдов бросился всех разгонять, полицаи выталкивали людей в шею, били прикладами. Отец Александр быстрым шагом укрылся в Светлой комнате храма. Матушка встретила его, всячески стараясь успокоить и помочь. И тут в Светлую комнату ворвался Давыдов, старший полицай, его перехватил дьякон Никифор и стал шептать на ухо:
– Отец Александр не слушает новую власть, не хочет соблюдать новых законов. Пришла пора отстранить отца Александра от настоятельства и ублажить немецкую власть во спасение храма.
Староста обозленно ответил:
– Устранять, заменять… архиепископ тут нашелся. Ты бы лучше за порядком следил, за приходом, – рявкнул Давыдов, глядя на дьякона, затем успокоившись, добавил, – что тут вытворяет этот отец Александр?
Потом подытожил сказанное:
– Мы и без архиепископа этот вопрос решим, мы здесь власть! Недолго осталось ему народ мутить!
Комендант в плохом расположении духа быстро пошел к машине и под стрекот мотоциклистов, сопровождавших его машину, уехал от церкви. Давыдов побежал к коменданту, чтобы сказать что-то в свое оправдание. Но комендант махнул ему рукой, чтобы не подходил.
Давыдов оглянулся и увидел невдалеке Наталью Григорьевну, она поджидала своих дочек. Он молча направился к ней.
– Христос Воскресе!
– Воистину Воскресе! – хмуро бросила ему Наталья.
Давыдов подошел к ней вплотную и хотел ее поцеловать по традиции. Наталья отпрянула, как ужаленная:
– Я с нелюдями не целуюсь и не веду беседы, лучше не подходи ко мне. Пусть с тобой новые власти обнимаются и христосоваются.
– Что ты, Наталья, ругаешься на меня, да еще в Светлый день Пасхи?
– Что же вы наделали, безбожники! Осквернили храм Божий и его прихожан в Светлый день Пасхи!
– Что мы наделали?! Власть слушать надо! Ты вот что, Наталья, давно я к тебе приглядываюсь, нравишься ты мне, и раньше нравилась, честно скажу, завидовал я твоему мужу – красавица жена. Сейчас его нет давно, давай сойдемся с тобой, будем вместе жить.
– Надо же, любит он, ты лучше верни мне моего мужа, ты его погубил, я тебя ненавижу. Так что отвяжись, чужая жизнь!
Подошли девочки, дед Гриша:
– Пойдем, Наталья, хватит с ним балакать. Устроили праздник, спасибо новой власти! – сурово произнес дед Гриша. Они зашагали все вместе домой.
По дороге дед спросил Наталью:
– Что ему нужно от тебя?
– Да вот, женихается все, любовь видите ли у него, ко мне.
– По шее ему дубком, кровопиец несчастный, – проговорил дед.
Давыдов тем временем провожал Наталью жадным взглядом, ему нравилось в Наталье все: и красивая стройная фигура, и манера разговора, желание овладеть ею росло с каждой встречей.
– Ну ничего, придет время, и ты станешь моей, – подумал он про себя и зашагал быстрым шагом.
Разогнав, распинав людей из церкви, полицай Васька Окунь оглянулся и стал искать взглядом Ольгу. В это время Оля выходила из комнаты отца Александра вместе с матушкой, направляясь к дому. Окунь оценил обстановку и двинулся наперерез. Матушка спросила:
– Что тебе нужно от нас? Разве тебе мало того, что ты надругался над приходом, святым местом, что ты за нами увязался еще?
– Дочь мне ваша нравится, хочу пригласить ее прогуляться, пригласите на чаек, с удовольствием попью.
– А ты спроси Олю, нравишься ли ты ей, захочет ли она пойти с тобой?
Оля опустила глаза, было видно, что ей неприятен Васька Окунь. Более того, она в душе ненавидела его и презирала. Она подняла глаза и, глядя в его глаза, проговорила:
– Я тебя ненавижу, ты мне никогда не нравился, оставь меня в покое. Надежды я тебе никогда не давала, и встречаться с тобой я не буду. У меня есть парень, с которым я встречаюсь, и которого люблю.
– Это Николай что ли? Этот партизанчик сраный?! Рано или поздно им всем придет конец, а Кольку я в первую очередь пришью лично.
Окунь хотел еще что-то сказать, но тут подошел отец Александр.
– Вот сейчас я с батюшкой погутарю. Отец Александр, прошу благословить меня с вашей дочерью Ольгой, хочу жениться на ней. Наше время пришло, я смогу ее сделать счастливой.
– Я понял, пришло ваше время, бандитское время, наступил беспредел, – Отец Александр показал на свое избитое лицо. – Но это не наше время, и нам с вами не по пути. Ступай своей дорогой, Василий, а что будет дальше, поживем – увидим.
Александр взял жену и дочь под руки, и они пошли к дому. Окунь зашагал в другую сторону, бурча себе под нос скверные слова.
Святой праздник Светлое Христово Воскресение с приходом в село немцев не обрадовал односельчан.
Глава 4. Цветы в огне войны
Клумба памяти
Перед домом Натальи Григорьевны был ухоженный сад с красивыми клумбами и цветником. Вдоль забора росли сирень, черемуха, низкий шиповник. В саду также были плодоносные деревья: яблони, груши, сливы, вишня. У дома хозяйка разбила восхитительные клумбы с цветами, за которыми бережно ухаживала средняя дочка, Танечка.
Таня с огромной любовью и старанием поливала, полола, ухаживала за садом. А по утрам, открыв окно, вдыхала ароматы цветов и цветущих деревьев. Таня любила разговаривать с цветами, хвалила их, восторгалась вслух их красотой и изяществом. Иногда ей казалось, что цветы оживали, и она олицетворяла их со знакомыми людьми.
Однажды ей в голову пришла мысль объединить все цветы вместе, в единую клумбу, дав ей название «Клумба моей памяти». Таня подсадила еще цветы, и у нее получилось настоящее произведение искусства.
У самой калитки рос развесистый лопух, она дала ему имя «Сталин». Разговаривая с ним, Таня не переставала спрашивать: «Ну как ты смог допустить, чтобы началась война?! Зачем пришли к нам немцы?! Лопух ты, и есть лопух!».
Аккурат напротив него рос осот, он был колючим, дерзким, вызывающим и смотрел с ненавистью на лопух. Осот получил название «Гитлер». Таня злилась, глядя на него: «Что заставило тебя напасть на нашу Родину?! Чем ты руководствовался?!» – а потом обязательно добавляла: «Вот и смотрите друг на друга, лопух Сталин и осот Гитлер, договаривайтесь между собой, чтобы быстрее закончилась эта война. Живите, как хотите, а я за вами ухаживать не желаю».
Сирень получила название «Моя Дуняша», в честь подружки Дуни Комогоровой, что вышла замуж за Сергея накануне войны, а на следующий день проводила его на войну. В честь своей мамы Натальи она назвала черемуху. Она всегда знала маму молодой, цветущей женщиной, и черемуха у нее ассоциировалась, именно с мамой. Шиповник – это Саша, жених сестры Анны.
Летом Таня посеяла садовые ромашки, и когда они зацвели белым цветом, Таня назвала их подружками-говорушками, и ласково их окликала: «Вы мои хорошие, зацвели, невестушки».
С особой любовью она относилась к красному флоксу, что рос в центре клумбы. Название он получил «Мой папочка». Он казался Тане грустным, задумчивым и бесконечно родным.
Прямо под ее окном рос прекрасный гордый гладиолус, и назван он был в честь Таниного жениха, Владимира, он получал больше всего внимания и разговоров. В ответ гладиолус качал своим стройным стеблем, как бы соглашаясь с Таниными словами.