Страница 11 из 17
Холод и мрак войны
После казни Веры и Сергея их тела висели в центре села целую неделю. Это немцы делали для того, чтобы вселить страх в души людей и тем самым показать, что значит помогать партизанам.
Проходя мимо повешенных, Таня подошла к ним совсем близко. Присмотревшись, она увидела у них на груди таблички. У Сергея была надпись: «Смерть партизанским бандитам!». У Веры табличка была сорвана и лежала на снегу, на ней значилось: «За Родину, за Сталина своих детей оставила!».
Видимо сам Давыдов, здесь приложил руку к этим надписям – было известно, что до войны он занимался стихоплетством, писал различные агитки, плакаты.
Дед Гриша говорил, что в один из дней, часа в 4 утра у ног дочери стоял отец Веры, Федор. Пробравшись к виселице и рискуя жизнью, он просил прощения у дочери, что не уберег ее и внуков от беды. Федор сорвал табличку и бросил на землю со словами:
– За Сталина! Мы сами будем бороться за жизнь наших детей, за победу.
Он сжимал зубы, было нестерпимо больно видеть, какие муки приняла его любимая дочь. Он поклялся мстить проклятым немцам, пока в жилах течет кровь. Федор дворами пробрался к деду Грише, постучал в его спальню условным стуком. Дед вышел тихо, чтобы не привлечь внимание, и переговорил с ним. Федор попросил похоронить Веру на кладбище, позаботиться о её детях Веры, и добавил: «Потом сочтемся».
Староста разрешил снять трупы и предать земле только через неделю. Веру и Сергея похоронили на кладбище, где собрались все, от мала до велика, чтобы проститься с ними. Отец Александр отслужил молебен по погибшим от рук врага. Таня принесла два букетика с ягодами калины и положила на могилки. Она верила в то, что ее цветы будут согревать умершие души, и в сердцах людей останется светлая память о них.
Детей Веры решено было отвести к родной бабушке, матери Веры, которая жила на хуторе Поповское, в пяти километрах от села Глинное. Мать Веры, узнав о таком горе, впала в беспамятство. С детьми отправили Аню, присмотреть за ними, пока бабушке не станет лучше. Около двух месяцев Аня жила с детьми и помогала во всем по хозяйству.
Рабыни для Германии
Немцы продолжали свирепствовать в деревнях и селах Брянской области. Они ввели строгий контроль за скотиной, запасами продуктов в каждом подворье, а также наложили продуктовый налог на население. Стали составлять списки трудоспособных и крепких молодых девушек для отправки на работы в Германию.
Сначала предложили добровольно записываться в списки, но желающих не нашлось. Тогда стали хватать девушек на улице, выводили из домов. Первыми отправили Алену Фирсову, Марию Епещенкову, Настю Калинину и других девушек из соседних деревень. Их повезли на немецкой машине, затем поездом в рабство в Германию. Многие плакали, пытались спастись бегством, но дуло автоматов возвращало их к машине. Молодые русские женщины в Германии были очень нужны, поэтому был приказ в них не стрелять.
Весной, когда набирали очередную группу женщин, нагрянули в дом за девушкой Акулиной Абашиной. Мать, увидев гостей, заявила, что дочь лежит хворая. Окунь подскочил к кровати, сдернул одеяло, девушка соскочила и побежала на улицу.
Окунь догнал, грубо толкнул в спину, Акулина упала и закричала. Полицаи схватили ее, поволокли в сборный пункт, в комендатуру. Акулина всю дорогу орала истошным голосом. Таня из окна смотрела на свою подругу детства, которая была старше ее на 3 года, и плакала – это было ужасное зрелище. Мать Акулины бежала следом и кричала:
– Отдайте, гады, мою дочь, что же вы делаете!
– Полицаи грубо наорали на Акулину, закрыли ее в сарае, а матери под угрозой расстрела велели идти домой.
Итак, немцы забирали молодых людей, девушек и парней в рабство в Германию. Многих увозили батрачить на панов в Западную Украину. Были и такие, которым удалось отвильнуть от рабства и остаться дома. Люди видели, что Рима Абашина и Акулина Редина остались в селе.
Однажды Наталья торопилась по своим делам, на ростынях, ей довелось встретиться с этими женщинами. Они стояли и о чем-то между собой оживленно говорили, громко смеясь. Несмотря на тяжелое военное время, они выглядели вполне упитанными и хорошо одетыми. Когда Наталья поравнялась с ними, Акулина первая обратилась к ней:
– Здорово, Наталья! Как поживаешь, что нового? Как твои девки, что-то не видно их, может в Германии уже? Или спрятались они у тебя и отсиживаются в подполье?
– А ты чего это раскудахталась! Мои девки не прячутся и в Германию не поедут, а ты вот скажи лучше, чем вы отмазались? – Наталья разозлилась, ей не понравился тон разговора и допрос, какой ей учинили эти подруги.
– А твое какое дело, мы с Риммой знаем, как и чем можно отмазать. Может, и тебя просветить? – захохотала Акулина.
Римма пришла в ярость, услышав это:
– Ты что же такое, сучка, наговариваешь на меня, по себе судишь, что ли? Слышала я, как ты якшаешься с офицерами и полицаями в бане. Акулина, я вижу, ты выбрала себе нападение на меня, а ты лучше расскажи о себе, о своих похождениях с немцами, с полицаями, ты ведь никем не брезгуешь.
– Ладно, окстись, девка, а то и впрямь люди посчитают нашу с тобой перебранку за правду, – промолвила Акулина и посмотрела на Наталью.
– Эх вы! Как вам не стыдно! Что же вы себе позволяете, когда гибнут наши мирные граждане, идет война, и многих девушек отправили в Германию! А вы, почему не поехали?
Акулина и Римма, чуть ли не в один голос затараторили, наперебой:
– А вот в это ты, Наталья, лучше не вмешивайся, мы сами знаем, что нам делать и куда ехать. А ты лучше сама расскажи, как тебе удалось оставить своих девок, уж не отмазали ли ты их сама, – ляпнула Акулина и захохотала, – да, и известно всем, что сам Давыдов по тебе сохнет, а один раз в бане проговорился по пьянке, что в его планы входит обуздать тебя. Может, ты его приласкаешь, и девки останутся с тобой.
– Это все ваши сплетни и наговоры. А по поводу моих девчонок, они очень воспитанные и порядочные, и совсем еще юные. А вообще мне противно говорить с вами, вы себя опустили ниже всякого порога. Бог вам судья.
Наталья повернулась и зашагала, не оборачиваясь.
Банька или «с легким паром!»
По вечерам, в основном перед выходными днями, в бане, что находилась на малом лугу, у реки, можно было увидеть компанию, во главе которой был Окунь и Милак, иногда заезжал Давыдов. С ними были бабы лёгкого поведения, о которых недавно упоминалось, красиво разодетые, в расписных шляпах. Это Акулина и Римма, они стали завсегдатаями и разгульными шлюхами времен войны, с ними была еще и Нина Гаврилова.
Милак играл на гармошке песню: «В роще калина, темно, не видно, соловушки не поют». Девицы стали подпевать и весело шутить. Люди, проходившие мимо, осуждающе посматривали в их сторону, но эти дамы не обращали никакого внимания на людей. Полицаи несли с собой выпивку, закуску. Над баней чуть не до утра струился пар и слышался шум и веселье.
От дома деда Гриши баня была недалеко, до него доносились эти грязные гулянки, было противно и гадко на душе. Ложась спать, он приговаривал:
– За неделю наделают поганых, гадких дел, над людьми поиздеваются, а потом идут в баню и отмываются, ублажаются с проститутками. Всему свое время, все когда-то кончается… Да ладно, надо спать.
Однажды на эту тему у него был разговор с партизаном Колей. Дед Гриша рассказал ему о том, что Окунь каждую неделю устраивает веселухи с бабами и развлечениями, надоело это слышать.
Николай, долго не размышляя, предложил:
– Может, устроить им засаду, да подпалить эту баньку?
– Но все нужно продумать, немцы не простят нам, если узнают, всех расстреляют или повесят, – предостерег дед Гриша Николая.
И в эту же ночь Коля и один его друг, тоже из партизан, придя в деревню, услышали, что в бане идет крутая тусовка полицаев. В окнах мерцал свет от лампы, играла заливисто гармонь удалая, был слышен смех и веселье.