Единственная

- Чем он занимается?

- Они переехали из Белоруссии, он председатель гэпэу Украины.

- Очень душевный, - усмехнулась Руфина. - От слова - душегуб что ли?

- Ну зачем ты так, ты его не знаешь, Стах действительно добрый человек, отличный семьянин.

- И слава Богу, что не знаю. Нет уж, Надя, спасибо , но, как говорила моя бабушка: "Знайся конь с конем, а вол с волом". Мудрость незамысловатая, но полезная. И ты не обижайся на меня, я стала очень резкой, это нехорошо, люде не виноваты в моем горе, а ты уж никак не виновата, и вообще,... может другого случая не будет сказать: что ты удивительно светлая и настоящая, только слепая. Но слепые часто бывают добрыми. А за меня не беспокойся, ко мне приедет Борис.

- Какой Борис?

- Как какой? Иванцов.

Секундное ошеломление, и что-то похожее на ревность, какая-то тень: "Она права. Я действительно слепая."

Он нашел ее в библиотеке, где она сдавала учебники. Выглядел даже франтовато: начищенные мелом парусиновые ботинки на резиновом ходу, рубашка "апаш", холщевые белые брюки.

- Вот, увидел, решил попрощаться. Вы куда на лето?

- В Сочи.

- А я отвезу маму к родственникам в Симеиз, поживу среди караимов, мой дед - караим, а потом поеду в Харьков к Руфине, ей будет не так одиноко, Мартемьян Никитич тоже остановится по дороге в Ессентуки... - он замолчал, словно выжидая, что и она скажет что-нибудь вроде "и я собираюсь заехать". Она действительно решила по дороге на юга или обратно навестить Нюру, но какое это имело отношение к доценту кафедры математики! И кроме того очень хорошо запомнила "душегуба".

- Значит, увидимся в сентябре, - она протянула руку.

- Погодите, у меня кафедра только через час, посидим немного в сквере, поболтаем...

- Не могу, никак не получается.

- Как быстро вы загорели, вам очень идет, в сентябре приедете совсем бронзовой...

Она молчала.

-... да... ну что ж - прощайте!

Много раз спрашивала себя потом, почему пожалела для него час, ведь никуда не спешила, и сквер в тени огромных стен взорванного собора был так прохладен, так по-летнему пустынен, так нежен запах цветов липы, так ровно и низко жужжали шмели над одичавшем боярышником...

Зачем она украла у него все это?

В Сочи играли в кегли, в городки, снова в кегли. За Иосифом теперь постоянно ходил человек в радионаушниках, а в зарослях там и сям белели гимнастёрки сотрудников охраны. Она стеснялась купаться в их почти явном присутствии, попытки уйти вдоль берега подальше, вежливо пресекались Николаем Сидоровичем (впрочем, ставшим почему-то Николаем Сергеевичем) Власиком.

Она растолстела, чувствовала себя неловкой и неуклюжей. Пожаловалась Иосифу, что это не отдых, а мука, зачем столько соглядатаев.

- Мне не мешает, я их не замечаю.

- А мне мешают.

- Ты заметила, что любой ответ мне ты начинаешь с "а", скажи, наконец, "бе". Покорнейше прошу выполнять правила. Власик устал за тобой гоняться.

- Какие правила? Это правила зоопарка, а я... я не желаю жить в зоопарке.

- Ты решила испохабить отпуск, я тебе этого не позволяю.

- Позволишь, не позволишь, даже разрешения пригласить родителей я должна испрашивать у тебя.

- Это нормально.

- Нет, это ненормально. Совет - да, нормально, а я, - снова запнулась, - я прошу именно разрешения. Но ведь мне уже не шестнадцать лет, и даже мой отец...

- Какой отец?

- Мой отец, даже он...

- Откуда ты знаешь, кто твой отец? Может Виктор Курнатовский, он плохо слышал, зато хорошо ебался, может, кто-нибудь из братьев Савченко, может быть, я...

- Ты сошел с ума! Ты слышишь, что ты говоришь?

- Я хорошо слышу и очень хорошо вижу. Ты все время ходишь с постной рожей, если тебе здесь не нравится - убирайся!

Решила взять детей и уехать к Нюре в Харьков. Нюра звонила, звала, дача среди старой дубравы, большой пруд... Не нужен пруд, не нужна дубрава, нужна работа. Через год она сможет устроиться инженером, а сейчас - сейчас просто уехать от этого безумия, побыть возле Нюры с ее всеобъемлющей, беспредельной добротой, может быть, увидеть Руфину, Бориса и Мартемьяна Никитича. Они - другие люди, живут скромно, но с достоинством, им неважно, что она жена вождя, для них она Надя Аллилуева, студентка химфака Промакадемии, а здесь она бесконечно одинока, нельзя никому ни о чем ни слова, человек не может жить, загоняя страдания вовнутрь, в конце концов они взрывают его, и он разбивается на мелкие осколки. Эрих говорил, что причина ее болезни в неприятии реальности, а кто может ТАКУЮ реальность выдержать?

Когда собирала книги, обнаружила учебник Розенталя, который безуспешно искала для Иосифа в Москве. Отложила в сторону.

К обеду приехал Лаврентий Берия. Поздоровался с преувеличенной наглой почтительностью. Рука, как всегда, влажная. Она невольно вытерла ладонь о платье и испугалась, не заметил ли кто. Заметил один Иосиф, он, действительно, всегда все хорошо видел и слышал.

За недели отдыха сильно изменился к лучшему, помолодел, спало брюшко, распрямилась начинающая сутулиться спина. Лицо округлилось, загар скрыл неровности кожи и веснушки.

Рядом с землисто-серым Берия выглядел здоровым и молодцеватым.

"Он еще ничего, - подумала Надежда. - Гладкий. Желающие найдутся".

Берия похвалил повара, спросил их, каких мест он будет (стол был грузинский).

- Неважно, из каких он мест, кажется, кахетинец, но никто не умеет так делать мхали и чинчари, как Надя. Ее научила моя мама. Ты бы побаловала нас как-нибудь.

Это был сигнал к примирению.

- Для того, чтобы приготовить эти блюда надо идти в лес за травами.

- Ну так возьми детей и пойди, им будет полезно. Заодно гербарий соберут.

- Я бы пошла, да Николай Сидорович, то бишь Сергеевич, не разрешит.

"Нет, больше она не поддастся на такие вот уловки. То, что он сказал возмутительно, непозволительно, ужасно".

- А мы его попросим.

- Я просить не буду.

Лаврентий чуял какой-то подтекст в этом разговоре, его мордочка вытянулась, стала похожа на крысиную, ноздри чуть подрагивали - типичный крысак.

Она не доставит ему удовольствия присутствовать при семейной распре.

- Хорошо. Попроси, пожалуйста.