Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 68 из 86

- Внешне - друзьями.

Серго раздвинул пальцы и глянул на нее быстрым острым взглядом.

- Значит внешне друзьями... Хорошо, Надя, я попробую тоже разобраться в этом деле, но..., - он, наконец отнял ладонь ото лба, и открыл лицо, которое теперь было совершенно другим.

Надежда была поражена произошедшей метаморфозой. Вместо полного сил, молодого мужчины с блестящими живыми глазами на нее смотрел носатый усталый пожилой, с сухими морщинами в углах глаз.

- Ну, как чай?

- Замечательный. Судя по нему в Грузии до сих пор очень патриархальные нравы, собран по всем правилам.

- Да, да..., - он думал о чем-то другом. - Да, пожалуй... Как здоровье Екатерины Георгиевны?

- Хворает, скучает, но виду не подает. Шлет посылки.

- Ты ей пишешь?

- Конечно. Ведь Иосифу некогда. Нет, он, конечно, пишет, но очень коротко.

- "Живи тысячу лет! Целую", - Серго засмеялся, но как-то сухо, неприятно. - Лаконичность римлянина, или настоящего осетина. Кстати, осетины тоже очень патриархальны и строги с женами, и как это он столько воли тебе дал?

- А может, я взяла?

- Не знаю, не знаю... но только вот что я хочу тебе сказать. Ситуация в партии сейчас напряженная, очень много всяких векторов, зачастую невидимых. Только Иосиф с его интуицией способен во всем этом разобраться, больше никто, поэтому будь внимательна, не позволяй собой манипулировать.

- Я доверяю себе.

- Моя милая, родная... - Серго встал, хотел подойти к ней. Но в дверь позвонили. - Это Зина, сейчас мне влетит, что плохо угощаю тебя, доставай скорее вон оттуда, - он показал на холодильный шкаф под окном и пошел открывать.

ГЛАВА VIII

Бесконечная зима застыла яркими морозными днями, и так же как на стуже окоченели деревья Миусского сквера, так, казалось, закоченело и все вокруг, даже их дружба с Руфиной. Руфина ни о чем ее не спросила, она сама подошла и сказала, что сделала все, что могла: поговорила с человеком, от которого много зависит.

- Да, - равнодушно откликнулась Руфина. - Ну что ж, будем надеяться.

Надежду покоробил небрежный тон. И то, как Руфина приняла вещички для Мики, привезенные с оказией по ее просьбе из Берлина. Конечно она не хотела пылкой благодарности, но чтобы так небрежно заглянуть в пакет и уронить: "Спасибо", было уж чересчур. Надвигалась сессия. Ночами Надежда пыталась освоить пугающе-абстрактные лекции по матанализу, дошла до "определителя Вронского" и поняла, что этого ей не осилить ни за что. Она просто не понимала, о чем идет речь. Пришлось выучить наизусть, и на коллоквиум пришла после бессонной ночи с чудовищной, до тошноты, головной болью. Иосиф, увидев ее утром бледную, с черными кругами вокруг глаз, с головой, обвязанной туго полотенцем, сказал, что никакой диплом не стоит таких мук.

- Брось ты это, Татка, перейди на экономический, не могу видеть, как ты себя изводишь. Брось, или возьми репетитора, я оплачу.

- Но я же не гимназистка, чтоб мне репетиторов брали. Я должна сама .

- Ну не ходи на коллоквиум, а потом как-нибудь забудется... Я в семинарии один раз так сделал и ничего - пронесло.

В этот день настоял, чтобы ехала на Миусы машиной. Она вышла, не доезжая, у мрачных развалин взорванного храма Александра Невского.

Преподаватель - из новых, как раз тот, которым ее дразнили сокурсники, выслушал ее молча, не прерывал. Молча взял зачетку, расписался. Передавая ей зачетку, вдруг тихо спросил:

- Вы выучили наизусть?

- Да, - еле слышно прошелестела она.

- Но вы ничего не поняли?

- Нет.

- Так невозможно, - горячо почти шептал он. - Курс сложный, его невозможно выучить к экзамену, вы сойдете с ума. Попросите кого-нибудь с вами позаниматься, вот хоть ее, - он кивнул на Руфину, горячо и бойко рассказывающую что-то другому преподавателю.

- Нет. Не хочу.

- Ее не хотите?

- Вообще не хочу. Я сама.

- Хорошо. Сделаем по-другому. Вы можете остаться после лекций?

- Могу. Ненадолго.

- Приходите на кафедру.

Весь декабрь она исправно оставалась после занятий, и Иванцов очень доходчиво, а иногда и весело проходил с нею курс. "И тогда Эйлер решил доказать эту теорему, он просидел три дня и три ночи, потерял глаз, но доказал".

Через несколько дней: "И тогда Эйлер решил доказать эту теорему, просидел..."

- Неужели он потерял и второй глаз?! - в ужасе спрашивала Надежда.

- Почему второй?

- Но один он уже потерял.

- Ах да! Я и забыл.

Этот худой, с ярким румянцем туберкулезника, очень мягкий человек нравился ей. Говорили, что он гениальный математик, и, наверное, это так и было, потому что почтенные профессора обращались к нему как-то по-особому уважительно.

Почти всегда после занятий возвращались вместе. Он жил в одном из Козихинских, выходил на Пушкинской, а она ехала дальше. Одет он был худо в перешитое из шинели пальто, в грубые армейские ботинки и байковые шаровары неопределенного "дезинфекционного" цвета. Но все было чистым, и ботинки блестели от гуталина.

Она уже знала, что он из донских казаков, об отце - ничего, никогда, мать - аккомпаниатор в консерватории, жили раньше в Новочеркасске, теперь у тетушки. Тетушку уплотнили, но каким-то чудом оставили две комнаты, в одной - она с дочерью и мужем, в другой - они с матерью. Муж тетки работает на табачной фабрике, а тетка - билетером в Большом. Сам он окончил в Ростове Варшавский университет.

- Почему Варшавский?

- Разве вы не знаете, что Варшавский университет был эвакуирован в Ростов.

Он хотя и охотно, но как-то странно рассказывал о себе. Вроде бы откровенно, но с большими пробелами, а однажды проговорился, что его дед по матери дружил с Чеховым.

- Не может быть! - простодушно удивилась Надежда.

- Почему не может? Он был врачом, жил в Ялте, Антон Павлович считал его другом.

Это было невероятно: человек, идущий рядом с ней по Тверской, был внуком другого человека, много раз видавшего того, кто, кроме всего прочего замечательного, удивительного, любимого, написал маленький рассказ "Шуточка". Она рассказала об этом Иосифу.

- Пригласи его к нам, угости хорошо. В конце концов надо его отблагодарить, он же не обязан заниматься с тобой дополнительно.