Разбитые звезды

Я потратила столько сил, стараясь пройти через все это хоть с каким-то достоинством. Хотела, чтобы майор думал, что я справляюсь.

Несколько секунд я тяжело дышу. От моего дыхания листья и пыль разлетаются в стороны. Когда майор садится рядом со мной на корточки, я невольно отшатываюсь.

– Лилиан.

От его мягкого голоса я впадаю в ступор больше, чем от резкого тона. Поднимаю голову и встречаюсь с ним взглядом. Карие глаза совсем близко. На его лице, как и на моем, будто остался неизгладимый след от увиденного зрелища.

– Пойдемте. Скоро стемнеет. Я хочу дойти до капсулы, пока еще светло. Вы держитесь молодцом, продержитесь еще – осталось совсем немного.

Уж лучше бы он вел себя как идиот. Неприязнь выдержать куда легче, чем жалость.

– Не могу… – выдыхаю я, и в эту секунду внутри что-то надрывается – то, что сдерживало меня крепкими холодными тисками. – Не могу, майор. Не буду! Мне здесь не место!

Он поднимает брови, и с лица его пропадает мрачное выражение. Когда оно расслабляется, в его чертах сквозит необычная теплота. И в моем замутненном горем и отрицанием сознании мелькает мысль, что эта его теплота раздражает меня больше всего. Но вот он открывает рот, и этой теплоты как не бывало.

– Просто держитесь на ногах. Справитесь, ваше величество?

О, гораздо лучше.

– Не надо меня опекать, – огрызаюсь я.

– Никому в здравом уме и в голову не придет опекать вас, мисс Лару.

Он ловко поднимается на ноги и отходит на несколько шагов вперед, изучая лес таким взглядом, будто он кажется ему знакомым. Майор здесь в своей стихии. Он понимает это место, как я понимаю малейшую перемену настроения в толпе; как чувствую взаимную симпатию между людьми; как вижу, что общество вращается вокруг меня, словно звезды на небе. Известно. Понятно. Знакомо.

Но лес для меня – темные дебри. В этой мешанине зеленого, золотистого и серого каждое дерево похоже на соседнее, и понять что-нибудь по ним невозможно. Я бывала раньше на природе, но тогда нужно было лишь нажать кнопку, переключить изображение на экране голографического проектора – и вот я уже не на ухоженной террасе в саду, а в солнечном лесу, звенящем от птичьих трелей. Все деревья в нем стояли в цвету, а воздух благоухал. Плодородная почва никогда не пачкала мне одежду, а мягкая земля так и манила прилечь и вздремнуть.

Когда я была маленькой, папа часто брал меня в лес на пикник. Я воображала, что лес этот – мой дворец, а я – хозяйка в нем и подаю папе невидимые чашечки с чаем и поверяю ему свои маленькие секреты. Он всегда всерьез мне подыгрывал. Когда свет тускнел, я ложилась к нему на колени и притворялась спящей: тогда он относил меня домой на руках.

Но этот лес густой, чужой и темный, на земле разбросаны камни; когда я хватаюсь за ближайшее дерево, чтобы устоять на ногах, то царапаю руку о кору. Нет, это какой-то кошмар наяву…

Тут майор кивает сам себе, будто прочитал в невидимом мне путеводителе, куда идти дальше. Я чувствую, как на меня накатывает такой сильный порыв зависти, что даже руки трясутся.

– Не знаю, много ли заряда осталось в капсуле, – говорит он, – так что постараемся без надобности его не использовать. Я сооружу вам какую-никакую постель, и мы погасим свет; завтра я проверю, возможно ли отправить сигнал спасательным кораблям.

Он произносит эти слова, не обращая на меня ни малейшего внимания, будто разговаривает сам с собой.

– Сегодня проверим запасы, поедим и отдохнем. Капсула уже совсем близко. Стоять можете?

Я опускаюсь на колени. Ноги одеревенели, и мне приходится закусить губу, чтобы не всхлипнуть. Во время танцев я пару раз подворачивала ногу и продолжала танцевать, улыбаясь, словно все в порядке. Тогда всего-то и надо было позвать врача, и боль проходила в мгновение ока. Но такая боль мне и не снилась.

Я отпихиваю его протянутую руку.

– Да, могу.

От боли слова звучат сердито.

Он не ошибся: всего через несколько минут между деревьев показывается капсула. С места, где мы стоим, не видны следы нашего крушения: поваленные деревья и глубокая колея в земле, оставленная капсулой, сшибавшей все на своем пути. Я вижу лишь деревья и слышу непонятные шорохи и шелест. Запах зелени, земли и влаги перебил смрад от сгоревшего пластика и окислившегося металла.

Я нахожу силы посмотреть вверх. Ни одного спасательного корабля в поле зрения – и даже ни одного шаттла или космолета из колонии. В небе мерцает бледный осколок лишь одной луны, а вторая висит над лесом, проливая свет на деревья.

Заслонившись от света, я ищу взглядом сигнальный огонек, который загорается при передаче сигнала спасательным кораблям. Но вижу лишь покореженную погнутую металлическую стену. На капсуле живого места нет. Как мы вообще уцелели?

Выжил ли кто-нибудь еще? Но я отгоняю мысль о других, заставляю себя не думать об этом. Через несколько часов все закончится: не мог такой известный корабль потерпеть крушение, не отправив тысячи сигналов тревоги по всей Галактике.

Майор молча уходит к капсуле, но он всего в нескольких шагах от меня, и я не могу прямо здесь поддаться горю.

Не могу думать об Анне и о том, какое у нее было лицо, когда обезумевшая толпа, от страха напрочь забывшая о манерах, унесла ее по коридору. Может, она сумела добраться до капсулы. Может, туда же сел механик, который успел вовремя отсоединить капсулу от корабля.

Нам неоткуда отправить сигнал бедствия, который спасатели могут поймать и найти нас. Но что бы там ни было, отец прилетит за мной. Он ни перед чем не остановится и найдет меня. И тогда я больше не увижу этого солдата, никогда не почувствую себя такой беспомощной.

Когда я забираюсь в капсулу, майор снова копается в своем вещмешке, проверяя припасы. Может, он думает, что спасательный отряд явится сюда быстрее, если он будет там копаться?

Как он может просто стоять там и ковыряться в своем дурацком мешке? Мне хочется встряхнуть его, закричать, что в мешке нет спасательного корабля, что в нем не появится что-то, что волшебным образом вернет «Икар» в небо.

– Ну? – Я стараюсь придать голосу вежливость. – Вы всегда знаете, что делать дальше. Что теперь?

Он не поднимает головы, пока не заканчивает проверку, но резкие движения выдают злость. Когда же он удостаивает меня взглядом, то кажется невозмутимым.

– Сейчас мы ляжем спать. А завтра, раз уж мы не можем передать сигнал бедствия, пойдем искать место, откуда это можно сделать. Скорее всего, придется вернуться к месту крушения «Икара», если по пути не наткнемся на колонию и не отправим сигнал оттуда.

К месту крушения? Он в своем уме? До него же идти несколько дней.

– Пойдем искать? Говорите за себя. Никуда я не пойду. Спасатели обнаружат и корабль, и нашу капсулу. Если мы уйдем, папа не будет знать, где нас искать.

А он обязательно прилетит за мной.

Он смотрит так, будто сомневается в моих словах, даже нагло насмехается надо мной.

– Вы можете и дальше себя успокаивать и ждать, когда явится ваш благородный спаситель, миледи, но я не буду тут сидеть и ждать, пока закончатся наши припасы.

Миледи?! Он хоть догадывается, как меня выводит из себя его притворная учтивость? Нет, ни один человек не способен быть таким раздражающим – разве что нарочно. Я смотрю на него, не позволяя злости улетучиться. Нельзя испытывать другие чувства: для меня безопасна только злость.

Она – моя защита. Если отступлюсь от нее, то сломаюсь.

Мне чуточку интересно, догадывается ли он об этом. На корабле он – неуклюжий, нерешительный – явно был не в своей тарелке. Но здесь он уверен в себе. Ничего не делает просто так. Может, он нарочно меня подначивает, чтобы я не сдавалась?

А может, он просто осёл.

Майор снова копается в своем мешке, потом в нишах, где хранятся припасы. Я молча жду. Потом он стелет на пол какое-то грубое одеяло из светоотражающего материала, поверх него – другое, помягче, которое нашел в нише, а затем оборачивается и глядит на меня так, будто чего-то ждет.