Страница 7 из 19
— Прибыли, парень, — заорал ДаКоста, оскалив в потолок обломанные зубы. Заскрипел люк. В проем ударил солнечный свет — невообразимо яркий, желтый, до боли в глазах. И запах — круто-соленый от моря и пряный, кружащий голову — чужой земли. Зазвенело в ушах. Так, что парню на миг показалось, что он оглох. Но нет, в ушах — плеск волны и шорох листвы под ветром — вместо гула и лязга моторов. Эрвин успел отвыкнуть от этих звуков за перелет. Салон загудел — сотней голосов одновременно. Ирина встала, шагнув было к выходу. Девушек, конечно, положено пропускать вперед. Но Эрвин решил, что это не тот случай, отстранил Ирку и шагнул в люк первым.
Как выяснилось — был прав. Трап немного не доставал до берега. Полоса серой стали зарылась в воду, немного не доходя до кромки песка. Мокрого, белого песка усеянного зелеными водорослями и ракушками, вынесенными прибоем на берег. За полосой пляжа — лес, глухой, невообразимо зеленый и шелестящий. И синее, теплое небо вверху. Прокричала, захлопала крыльями птица. Подвернулась нога. Эрвин покачнулся и шагнул мимо сходни — по колено в зеленую теплую воду. Набежала волна, окатила парня брызгами от колен до макушки. С противоположной стороны трапа — бульканье и радостный вскрик — ДаКоста прыгнул в воду прямо от люка, нырнул с головой и вынырнул, весь мокрый, с зеленой ниткой водорослей за ухом, но с пьяной от неба и свежего воздуха головой. А за ним скользнула наружу Ирина Строгова, простучала каблуками по трапу, поймала протянутую Эрвином руку и прыгнула — легко и изящно перескочив полоску воды. Ветер вскрутил и раздёрнул знаменем черную косу, плеснула к ногам волна. Брызги вспыхнули на солнце радугой всех цветов, взлетели, окатив синюю ткань. Затежелела, прижалась к ногам форменная синяя юбка. Ирина отдернула ее на ходу и пошла куда глаза глядят, оставив волну за собой — смывать следы. Других человеческих следов этот пляж пока еще не видел.
Окружение поменялось — вместо серой стали, фальшивых экранов-иллюминаторов и клепанных стен — стрельчатые окна, пропускающие солнце и прохладный ветерок, резные ставни, деревянные панели на стенах — полированные, с нарядным узором прожилок и годовых колец. Вместо зала собраний в глубине корабля — кабинет его превосходительства, монсеньора губернатора планеты «Счастье». Вместо холодной черноты космоса за окном солнечный день, светлый и яркий.
А вот люди внутри кабинета — те же. Отец Игнатий, корабельный капеллан и господин генеральный комиссионер, брезгливо морщащийся всякий раз, когда из-под груды бумаг случайно показывалась блестящая серебром столешница.
— У Вас что-то есть уже? — окликнул его капеллан, смотря сверху вниз в окно, на шумящий город, порт, корабли и птиц, скользящих над кромкой прибоя.
— Ничего пока… то-есть, стандартный набор — неисполнение, ненадлежащее исполнение в крупных… или особо крупных, пока не пойму, мало данных… но серьезного ничего. Хотя, чувствую, где-то оно здесь есть. Обязано быть. А у Вас?
— У меня от Адама-праотца ничего не меняется. Ложь, гнев, похоть и так далее….
— А разгильдяйства в вашем списке нет? Жалко. Портовые власти умудрились потерять экраноплан. Не наш, один из транспортов со ссыльнопоселенцами. Ничего серьезного, но неприятно…
Речь шла о транспорте № 182Б, толстобрюхой старой машине, что ушла от пирса, приняв на борт последнюю партию ссыльных. Предпоследний рейс, как раз перед тем, что забрал с космодрома Эрвина и Ирину.
Старая колымага, потрепанная и самортизирована почти в ноль, но все же.
— Впишите уж в заповеди, господин капеллан. Надоело. И кто-то должен за это ответить, — прошептал господин комиссионер, вписывая круглое число в графу «Убыток»
Ответить за этот убыток, по идее, должен был местный чиновник, забывший про новомодные правила и впихнувших ссыльных в необорудованный трюм — гуртом, не разбирая статьи, пола и возраста. Или толстый Хьюго — здоровенный громила из Ливерпульских трущоб, решивший воспользоваться ситуацией и вознаградить себя за долгие месяцы вынужденного воздержания. Или Эмма Харт — та самая девчонка едва не затоптанная толпой на вымерзшем ледяном поле. Намерения толстого Хьюго она прочитала едва ли не раньше, чем они пришли в его толстую башку и поступила, как велит инстинкт — скрылась из глаз. Скользнула охраннику за спину, дворовой кошкой — бесшумно растворилась в тенях. Нырнула в люк. Ржавый технический люк, в нарушение правил — распахнутый настежь. Предательски затрещала дырявая рубашка. Над головой загремели, забухали сапоги. Потом в спину полетели ругательства и громкое сопение. Глухой лязг — охранник застрял, технический ход был для него слишком узок. И, к ужасу Эмми, заканчивался тупиком. Клепанной железной стеной, Над головой — сломанные кожухи, толстые, пульсирующие огнем жгуты энерговодов. Холодным лиловым огнем, в такт сердцу. В уши — треск, звон металла и ругательства. Равнодушные, даже не злые. Охранник лез вперед, ругаясь и зовя — вернись по хорошему, жить будешь.
«После толстого Хьюго не выживают» — с холодной яростью подумала она, подпрыгнула, подтянулась и — слабо понимая что делает — полоснула ножом сплетение энерговодов. Взрыв отбросил ее назад. Лиловая, холодная вспышка. И рев. Оглушительный рев, лязг и скрежет. Скрежет металла и рев воды. Транспорт был старый, резервный канал не работал уже пять лет. Потеряв два двигателя из четырех, экраноплан закрутился волчком, взвыл и упал, ударившись с маху о черную, холодную воду. Сталь переборок разорвалась, волна ворвалась внутрь, рыча. Рев заглушил крики, пенный поток пролетел по коридорам, сметая с дороги все — контейнеры, ящики, легкие переборки. И людей. Эмми повезло — поток подхватил ее, закружил и пронес через пробоину в стали противоположного борта. Наружу, прочь, к недалекому берегу. Всем остальным, включая толстого Хьюго, повезло куда меньше.
Эмми поднялась, шатаясь на дрожащих ногах. Тряхнула головой, смахивая со лба мокрые, обрезанные тупым корабельным ножом волосы и долго, пристально взглянула назад. Экраноплан догорал — из серой, пузатой туши транспортника плыли вверх клубы черного дыма. Шипела вода, заливаясь сквозь дыры в проломленный борт. Нос гиганта почти скрылся под черной волной, поник черный хвост, бессильно опали крылья.
— Скоро совсем уйдет под воду. И все. Свобода… — подумала она, невольно переведя глаза вниз, на правую руку. Пальцы еще сжимали универсальный, многолезвийный нож. Крепко, до белых костяшек.
— Свезло мне с тем морячком, — глупо усмехнулась она, вспомнив космопорт, дурацкий рывок и бледного волонтера — при дробовике, но без шапки и куртки. Он так смешно переживал, не покалечилась ли она тогда на поле. И волосы у него — светлые, пшеничные волосы на лбу растрепались и стояли так, что Эмма едва не рассмеялась в голос, сломав себе притворный обморок. Но не рассмеялась, она молодец. Еще и универсальный нож у морячка вытащила, пока он пульс ей щупал. А уж с универсальным ножом лучшая воровка нового Ливерпуля была способна на многое, пилот экраноплана подтвердил бы. Или толстый Хьюго… — воспоминание отдалось спазмом в глотке и судорогой — внизу живота… — если бы скот остался живой. А пока…
Эмма оглянулась опять и, невольно замерев, поняла, что понятия не имеет, что делать дальше. Арест, суд и эмигрантская палуба высосали ее, мысли высохли в голове, схлопнулись в одну точку. В одно слово, точнее — свобода. И вот она, пожалуйста. Волна с рычанием набежала, разбилась о темный песок, обдав Эмму с головы до ног струей белой, искрящейся пены. Справа шумел лес. Высокие, переплетенные друг с другом стволы, мясистые зеленые листья, шелест и крик — кто-то кого-то жрал, там, вдали, во тьме под зелеными ветками. Это были настоящие джунгли, а не бетонные, где она была как дома. А пока… Эмма поежилась. Невольно шагнула назад. Волна налетела опять, толкнула в спину. Закружила. У ближайшего дерева — толстого, зеленого исполина, у самых корней — глаза заметили какое-то движение. Неверное, робкое, похожее на дрожание воздуха. Дома, в трущобах так дрожит газетный лист, смятый и брошенный в решётку воздуховода. Эмма шагнула, не зная куда.