Страница 5 из 56
Была полночь. Мать устроила страшный разнос, но Джослин убедила ее, что просто хотела подышать свежим воздухом, прогуляться под звездами.
— Но я считаю, — сказала Пруди, — автор хочет показать не столько бесстрастность, сколько контроль над страстью. У Джейн это одна из любимых тем. Она улыбнулась, и ее губы исчезли.
Мы украдкой переглянулись. Джейн. Какая непосредственность. Это гораздо фамильярнее, чем хотелось бы мисс Остен. Больше никто из нас не называл ее Джейн, хотя мы были старше и читали ее на много лет дольше.
Лишь добрейшая Бернадетта ничего не заметила.
— Истинная правда. — Она сцепила руки и крутила большими пальцами, не зная, какой оставить сверху. — «Чувство и чувствительность», первая книга Остен, полностью об этом, как и «Доводы рассудка», то есть последняя. Постоянная тема. Хорошая мысль, Пруди. Найтли без ума от любви — по-моему, так там говорится, без ума от любви, — но он такой джентльмен, что и это не отражается на его поведении. Он всегда остается джентльменом. Джослин, у тебя чудесный чай. Такой ароматный. Клянусь, я пила солнечный свет.
— Он зануда, — возразила Аллегра. — Джентльмены так себя не ведут.
— Только с Эммой. — Григг сидел, заложив ботинок на колено. Нога была согнута пополам, словно куриное крылышко. Как это по-мужски. — Только с женщиной, которую любит.
— И конечно, это его оправдывает! — воскликнула Пруди. — С женщиной, которую любит, мужчина может поступать как угодно.
На этот раз тему сменила Сильвия, но по знаку Джослин; мы заметили, как перед этим Джослин взглянула на нее.
— Хватит о Найтли, — сказала она. — Эмма — вот кого трудно защищать. Она хоть и прелесть, но ужасная зазнайка.
— Зато это единственная героиня Остен, в честь которой названа книга, — ответила Джослин, — наверное, она и любимая.
В питомнике настойчиво лаяла собака. В перерывах мы успевали поверить, будто следующего «гав» не будет. Лай был неровным — обманчиво, лукаво усталым. Как легко нас одурачить: застыли над своими книгами и ждем тишины, которая никогда не наступит.
— Нет, все-таки туман собирается. — Голос Аллегры выражал удовольствие, очаровательное живое лицо — радость. Луна светила беспрепятственно, но ей осталось недолго: воздух над полями сгущался. Когда лай замолкал, издалека доносился шум поезда. — Я же говорила, мама! Я говорила, надо встречаться в городе, а не здесь. Теперь дай бог нам добраться домой. Нет ничего опаснее проселочных дорог в туман.
Григг вскочил на ноги:
— Тогда мне, наверное, пора. Я боюсь за свою машину. Я не привык ездить в тумане.
Бернадетта тоже встала.
— Не уходите, — сказала Джослин. — Еще рано. Это только в Долине так. На дороге тумана вообще не будет. Луна очень яркая. У меня приготовлены закуски, останьтесь хоть ради них. Я сейчас принесу. Мы даже не поговорили о Гарриет.
В предпоследнем классе Сильвия перешла в школу Джослин. Они не виделись с лагеря, написали друг другу по два письма, первые очень длинные, вторые не очень, а потом обе бросили писать. Но винить было некого, и девочки обрадовались, встретившись на английском у мистера Паркера. Они сидели всего в двух рядах друг от друга и одинаково не врубались в Ибсена. Сильвии стало гораздо легче, когда в новой школе нашелся кто-то знакомый.
Теперь знатоком стала Джослин: ей было известно, где можно курить, с кем модно тусоваться и кто, даже если он тебе втайне нравится, может повредить твоей репутации. У нее был мальчик с машиной, и она быстро подыскала мальчика для Сильвии, чтобы всем вместе ездить в кино, торговый центр или на пляж по выходным, в хорошую погоду. Когда они отправлялись куда-нибудь вчетвером, Сильвия и Джослин обычно болтали друг с другом, а Дэниел и Тони вели машину и платили за билеты в кино.
Тони был другом Сильвии. Он занимался плаванием и на время соревнований сбривал с тела каждый волосок, становясь гладким, словно пластик. Сильвии он достался как раз в такой момент, не совсем укомплектованным. Когда они встречались уже несколько недель, он снова отпустил волосы. Волосы у него были очень приятные — мягкие, каштановые. И вообще красивый парень.
Мальчика Джослин звали Дэниел. После школы он работал в веломагазине «Свободный ход», дома брал на себя взрослые обязанности. Его самый младший брат был умственно отсталым — даун с большими ушами, телячьими нежностями и такой непомерной массой странностей, что вся семья вращалась вокруг него по орбите. Джослин бросила деревенский клуб сразу после тех танцев. Но в предпоследнем классе все равно вошла в теннисную команду под четвертым номером. Первая и вторая девочки занимали шестое и одиннадцатое место в штате; команда была сильная. Правда, женский спорт никого в школе не интересовал. Ходили больше на мальчиков, выступавших гораздо хуже, и никто, даже девочки, не видел в этом ничего странного.
Однажды, играя в гостях, Джослин заметила на трибуне Тони. Собирались тучи; матч приостановили, начали снова и остановили совсем.
— Я из-за погоды, — сообщил Тони. — Дэниел просил тебя забрать, если пойдет дождь.
Он соврал. Они уехали с корта, но через десять минут хлынул такой ливень, что Тони не видел дорогу и остановился переждать. Он включил печку, чтобы Джослин, еще мокрая после игры, не простудилась. Машина запотела, словно чайник, загляни кто-нибудь в окно — ничего не увидит. Тони начал водить пальцем по стеклу. Я тебя люблю, писал он. Снова и снова. По всему боковому стеклу и над рулем. Но молчал. Капли громыхали по крыше, отскакивали от капота. Лицо у Тони было белым, глаза — неестественно огромными. В машине тишина, снаружи грохот.
— А Сильвия не смогла с тобой приехать? — спросила Джослин. Она все надеялась, что слова на окнах не для нее.
— Мне плевать на Сильвию, — сказал Тони. — А тебе, по-моему, плевать на Дэниела.
— Не плевать, — быстро ответила Джослин. — А Сильвия моя лучшая подруга.
— Мне кажется, я тебе нравлюсь, — заявил Тони.
У Джослин отнялся язык. Когда это она дала повод так думать?
— Нет.
Дождь не стихал, окна были по-прежнему покрыты испариной. Но Тони все равно поехал дальше, вглядываясь сквозь начерченные поверх капель «Я тебя люблю». Буквы уже исчезали. Он нажал на газ.
— Если не видно — остановись, — сказала Джослин. Она сама не различала дороги за хлещущими потоками дождя. Прямо над ними ударил гром.
— Я не могу сидеть рядом и не поцеловать тебя, — ответил Тони. — Не дашь себя поцеловать — не остановлюсь.
— Он прибавил скорость. Выезжая с обочины, машина накренилась, но потом выровнялась. — Повезло, — заметил Тони. — Прямо по курсу было дерево. — Он поддал газу.
Джослин вдавило в дверь, она держалась обеими руками. Снова она почти голая — короткая теннисная юбка, майка с открытыми плечами. Почему в таких случаях она всегда неудачно одета? Тони затянул: «Ледяной холодный ветер воет за окном, но нам вдвоем...» Он разволновался, так нервничал, что не попадал в ноты. Скорость, грохот грома — ничто не пугало Джослин так, как его пение.
Она включила радио, и бархатистый голос диджея объявил: «...для единственной и неповторимой девушки в Саут-Бэй». Пение Тони, пыхтение печки, дождь и снова дождь. Гром,
— Ди-ди, ди-да-ла-да, ди-да-ди-ди. — Тони опять вдавил педаль газа. — Ди — да-дум.
— Стой, — приказала Джослин. — Сейчас же остановись. — Таким тоном она говорила с братом Дэниела, когда надо было его усмирить.
Тони даже не взглянул на нее:
— Ты знаешь мою цену.
Видимо, он все тщательно спланировал. У него был привкус мятных леденцов.
Джослин положила каждому тарелку овсянки. Мисочку кашки, пояснила она. Мы оценили шутку, как только поняли, что это действительно шутка и что в кухне нас ждут пропитанный бурбоном пирог, миндальные круассаны и квадратики — лимонные и с мятным ликером. Мы заверили Джослин, что никогда не видели овсянки лучше: не густая и не жидкая, не горячая и не холодная. Все добавили, что съели бы ее с удовольствием, правда, сделал это один Григг.