Страница 8 из 35
На этом месте я не удержался от сочувственного вздоха. Говинс интерпретировал мой вздох по-своему, печально покивал и продолжил:
– Я имею в виду, что, если хочешь далеко пойти, нужно уметь не только работать, но и приказывать. В такие дни Наттис вставал, требовал слугу, умывался, приводил себя в порядок, одевался как джентльмен, ел как джентльмен, читал газету. Потом он ехал прогуляться на Правый Берег и там тоже старался выглядеть столичным молодым джентльменом, а не юным засранцем из Гажина. Да… И в такие дни ему разрешали пользоваться пустующей спальней сэра Олли. Бедняга как раз уже помер к тому времени, как Наттис начал учиться. Вечером парень засыпал в этой спальне, потом просыпался, требовал слугу. А слугой-то был я! Ведь нужно было не просто театр устраивать, а замечать все его промахи, чтобы их исправлять. В общем, в эти дни я был при мальчике неотлучно, мне это казалось и полезным, и забавным… А в то проклятое утро я, как всегда, явился по его зову. Принес воду для умывания. Конечно, это была лишь церемония: при спальне есть ванная комната. Но настоящий джентльмен начинает утро с того, что требует свою порцию теплой воды.
На этом месте рассказа я слегка приуныл. «Настоящего джентльмена» из меня, похоже, никогда не выйдет. Да и из сэра Джуффина, боюсь, тоже. Обстоятельный господин Говинс тем временем продолжал свой рассказ.
– Наттис умылся и пошел в ванную бриться. Но сразу вспомнил, бедняга, как я в прошлый раз его распекал за эту привычку. Пока ты неизвестно кто, брейся себе в ванной или не брейся вовсе, это твоя забота. Но если ты джентльмен, изволь бриться у парадного зеркала… Словом, мой урок не прошел зря, парень вернулся в комнату и попросил бритвенный прибор – тихонько так. Ну я сделал вид, что не слышу. Тогда он приосанился, сверкнул глазами, и я – тут как тут, с прибором и салфеткой. А вот потом… Как это могло случиться, ума не приложу. Чтобы здоровый молодой человек в одну секунду перерезал себе горло бритвой! Я стоял в нескольких шагах от него, как положено, с салфеткой и бальзамом, но ничего не успел сделать. Даже не понял, что происходит. А что случилось после, это вы, вероятно, знаете не хуже меня, если уж помогали замять это скверное дело.
– Вы – прекрасный рассказчик, господин Говинс! – одобрительно кивнул Джуффин. – Так что я с удовольствием выслушаю из ваших уст и окончание этой истории. Я в те дни был очень занят. Все, на что меня хватило, – забрать «дело о самоубийстве» из ведомства генерала Бубуты Боха, чьи подчиненные докучали этому дому. И лично вам, как я теперь понимаю. Вникать в детали мне было недосуг.
Дверь открылась, и нас снова обнесли свежей камрой. Говинс прокашлялся и снова взял слово.
– Добавить почти нечего. Само собой разумеется, сэр Маклук сообщил о случившемся в Дом у Моста. Дело-то было простое, поэтому его направили к Начальнику Порядка генералу Боху, и его подчиненные буквально наводнили дом…
– Послушайте, Говинс, возможно, вы знаете – а полицейские проверили комнату на степень присутствующей магии?
– И не подумали. Они сразу решили, что все ясно: парень был пьян. Когда же выяснилось, что Наттис не был пьян ни разу за всю свою недолгую жизнь, полицейские снова решили, что все ясно: парня убил я. А потом они просто исчезли. Как я теперь понимаю, по вашей, сэр Почтеннейший Начальник, милости.
– Как это похоже на Бубутиных питомцев! – схватился за голову Джуффин. – Грешные Магистры, как же это на них похоже!
Говинс деликатно промолчал.
К этому времени подоспели три из дюжины знахарок. Выяснилось, что еще шесть дежурили при пациентах, двоих просто не нашли, а одна старуха, по словам посыльного, наотрез отказалась идти в этот «черный дом».
«Совсем спятила, бедняжка!» – снисходительно подумал я.
Джуффин на секунду задумался, потом решительно приказал впустить всех троих одновременно. По этому поводу я получил еще одно объяснение: «Когда нужно допросить нескольких женщин, лучше всего собрать их вместе. Каждая будет так стараться превзойти остальных, что непременно расскажет больше, чем собиралась. Проблема лишь в том, чтобы не сойти с ума от этого гвалта!»
Итак, дамы вошли в гостиную и важно расселись вокруг стола. Старейшую звали Маллис, двух других, тоже весьма немолодых особ, – Тиса и Ретани. Я пригорюнился: впервые попал в общество туземных леди, и на тебе – младшей из них, судя по всему, недавно перевалило за три сотни.
Поведение Джуффина заслуживает отдельных комментариев. Для начала он смастерил из своего лица самую мрачную рожу, какую только можно вообразить. Кроме скорбной физиономии на долю бабушек досталось патетическое прикрывание глаз ладонью и прочувствованный речитатив первого приветствия. В интонациях Джуффина появились душевные завывания, характерные скорее для поэтических чтений, чем для допросов, да и порядок слов в предложениях внезапно причудливо изменился, словно бы он и правда пытался говорить белым стихом. Конечно, здесь к знахаркам нужно обращаться церемонно и уважительно, как на моей «исторической родине» к университетским профессорам, но, на мой взгляд, господин «па-а-ачетнейший начальник» слегка перестарался. Впрочем, мое мнение по этому вопросу вряд ли могло заинтересовать кого-либо из присутствующих, а потому я скромно потупил очи и молчал в тряпочку. Вернее, в кружку с камрой, которой я за этот вечер, кажется, отравился. Ну да, как говорится, на халяву и уксус сладкий.
– Извините меня, торопливого, за причиненное вам беспокойство, мудрые леди, – витийствовал Джуффин, – но без разумного совета жизнь моя проходит бессмысленно. Слышал я, что благодаря дивной силе вашей один из обитателей этого дома, Искру навсегда утративший, жизнь свою продлил на срок воистину удивительный…
– А, Олли, из молодых Маклуков? – понимающе отозвалась леди Тиса.
Из «молодых»?! Я, признаться, решил, что старуха все на свете перепутала, но Джуффин утвердительно кивнул. Впрочем, она-то наверняка знавала еще их общего деда. (Позже я узнал, что старухи были гораздо старше, чем я мог вообразить, но на покой не спешили: здесь, в Ехо, где триста лет – срок жизни обычного человека, а дальнейшее долгожительство – дело личного могущества, да при их-то профессии, и за пятьсот – не возраст.)
– Олли был очень сильным, – заявила леди Маллис, – а если вы подумаете о том, что его тень стерегли двенадцать старейших леди в Ехо, вы поймете, что он прожил слишком мало. Слишком! Мы-то уж думали, что Искра вернется к нему: в древности такое нередко случалось, хоть вы, молодежь, в это и не верите. Молодой Олли тоже не верил, но это и не нужно. У него все равно был шанс заполучить Искру обратно.
– Никогда о таком не слышал, леди, – заинтересовано сказал Джуффин. (Позже он признался мне, что соврал – «для оживления беседы».) – Я-то думал, что бедняга прожил на удивление долго, а он, оказывается, умер слишком рано!
– Никто не умирает слишком рано, все умирают вовремя. Кому-кому, а тебе, Кеттариец, надо бы знать такие вещи. Ты ведь смотришь в темноту… Но молодой Олли умер не по нашей вине.
– В этом я не сомневаюсь, леди!
– Ты во всем сомневаешься, хитрец. И это неплохо. Я могу сказать тебе одно: мы не знаем, почему умер Олли. А ведь мы должны это знать!
– Браба знает, но не говорит, – перебила коллегу леди Тиса. – Поэтому она не пришла в дом Маклуков. И не придет. Но это и не нужно. Ретани навестила ее на следующий день после смерти Олли. Говори, Ретани. Мы никогда не спрашивали тебя, потому что у нас были другие заботы. Но у Кеттарийца нынче, кажется, только одна забота – узнать, почему Браба боится сюда приходить. И пока не узнает, он от нас не отцепится.
Воцарилось молчание. Потом Джуффин изящно поклонился леди Тисе:
– Да вы у меня в сердце читаете, незабвенная!
Старая карга кокетливо улыбнулась и подмигнула Джуффину. После этого галантного эпизода все присутствующие уставились на леди Ретани.
– Браба сама толком не знает. Но она очень боится. Она не может работать с тех пор, потому что боится, как девчонка. Она говорит, что кто-то увел тень молодого Олли и чуть не прихватил ее собственную. Мы-то все были уверены, что его тень ушла сама. Непонятно почему, но ушла. Быстро, как уходит женщина, которая не хочет любить. А Браба говорит, что ее увели. Кто-то, кого нельзя разглядеть. Но она так испугалась, что мы решили – зачем расспрашивать? Тень не вернешь. Зачем нам чужой страх? – и леди Ретани умолкла, похоже, до следующего года.