Страница 6 из 39
– В понедельник…
Очень хотелось сорваться и накричать на кого-нибудь, но с коллегами Сьюзан предпочитала себе такого не позволять. Аманде, конечно, порой и доставалось, однако нельзя же выходить за рамки! Вилл ночевать так и не явилась: что хочешь, то по этому поводу и думай… А учитывая, что еще не успевшая восемнадцатилетия справить девочка нежданно-негаданно собралась замуж, ничего особо оптимистичного думать не получалось. Вилл и раньше случалось оставаться у подруг, засидевшись за разговорами или совместной подготовке к экзаменам… если она ДЕЙСТВИТЕЛЬНО была у подруг и ДЕЙСТВИТЕЛЬНО готовилась к экзаменам! Нет – женщина одернула себя – ее дочь никогда не была лгуньей. Но… что еще она могла унаследовать у своего отца, помимо мнительности и болезненной ревнивости, кто знает? Но раньше Вилл всегда сообщала, где она, и что с ней все в порядке – а вчера вечером просто сбежала в слезах и больше не появлялась, предоставив только надежды, что не топиться побежала! С ее характером…
– Ладно, Аманда, прости, что побеспокоила тебя в выходной.
Обычно ее секретарь знала все и обо всех. Неужели этот Хофман – не тот, за кого себя выдавал? Но кому и зачем… Документы, которые Сьюзан с собой таскала, не представляли интереса ни для конкурентов, ни для промышленного шпионажа – иначе она просто не оставляла их вне сейфа и не таскала бы с собой просто в качестве халтурки на выходные! Они никому, кроме нее самой, не были нужны… а ей нужны были позарез!
– Сюзи, не стоит так…
– Дин, не нервируй меня! – рявкнула Сьюзан так, что несчастный супруг едва не прищемил себе голову дверью. – Прости… сорвалась.
Документы… гори они синим пламенем! Часть проделанной работы, конечно, придется начинать по второму кругу и сроки срываются, но не конец же света.
– Я волнуюсь за Вилл.
– Она взрослая умная девушка, Сюзи. Вы обе погорячились… наверняка она у какой-нибудь подруги и опасается звонить, потому что не знает, не начнешь ли ты снова кричать…
Интеллигентный педагог, как обычно, деликатничал в характеристиках: вчера мать и дочь подняли такой гвалт, что в люстре прихожей взрывались лампочки. Сьюзан честно попыталась спокойно посоветовать не спешить с принятием серьезных решений, но… сорвались и понеслось. Проснувшиеся поорать за компанию близнецы были услышаны только после того, как старшая дочь уже пулей вылетела из квартиры. Даже без участия Вилл, перепуганному Дину потребовалось часа полтора, чтобы угомонить разбушевавшееся семейство, в котором, на свою беду, он оказался самым уравновешенным… Правда, потом тайком (как он думал) от жены хлестал на кухне валерьянку.
– Взрослая умная девушка, – эхом пробормотала Сьюзан.
– Если хочешь, в понедельник в школе я попытаюсь с ней поговорить.
– Да что вы все заладили: в понедельник, в понедельник?! Прости. Все, я уже успокоилась. Вчера был тяжелый день.
– Да уж, – Дин украдкой перевел дыхание.
========== Калеб ==========
Только тот, кого искренне
любишь, может сделать
по-настоящему больно…
фильм «Одиночество крови»
Он не мог сказать – когда. Наверное, в те времена самоосознавать себя получалось еще недостаточно хорошо для того, чтобы возникло чувство времени. Для слуг князя, единственных обитателей его удивительного сада и закрытого для всего остального мира замка, понятие времени не имело смысла – с какой стати одному дню было отличаться от другого и кому нужно их считать? Тогда он… еще не получивший имени собственного боевой Шептун еще только начинал мимолетно задумываться о том, правильно ли это. Собственные имена среди слуг князя вообще не были приняты, каждый из них не обладал собственной личностью, а являлся отображением личности господина. Думал его мыслями, был гласом – странное занятие для почти безмолвных существ – и глазами. Не было в душе ни одного собственного, сокровенного уголка… Только у одного Шептуна было имя. У одной. Галатея, первая удачно созданная, как сказали бы на земле «модель» – она все-таки была особенной. Единственным доступным для куклы способом – особенной для хозяина, на свой странный манер привязанного к быстро устаревшему, но все-таки первому своему удачному творению. Но это, конечно, не обозначало с его стороны трепетного к ней отношения.
– Ты что, скальп с меня снять решила?! – резко обернувшись, серебристо-русые волосы описывают вокруг тонкого силуэта резкую сияющую волну, Господин вырывает костяной гребень из рук служанки, и отвешивает ей беззлобную, про такие говорят «в исключительно воспитательных целях», оплеуху. – Вырвешь еще хоть один, неуклюжая тварь, отправишься на конюшню, лошарогам гривы чесать! Пошла вон!
Другой Шептун, тот, что спустя некоторое время сам попросил об имени собственном, а еще чуть позже… но тогда он помыслить не мог о будущем, что ждало его, а у Калеба никак не получалось думать о том существе, память которого он получил в наследство, как о себе самом. Другой Шептун, сам не зная зачем, последовал за покорно выбежавшей из просторного светлого зала Галатеей – на него господин, слишком занятый тем, что, тихо рыча с гораздо меньшей, чем это делала Шептунья, аккуратностью пытался привести свою шикарную шевелюру хоть в отдаленное подобие порядка – вообще не обратил ни малейшего внимания, а слугу, должно быть, именно тогда кольнула непривычная кощунственная мысль, что поступок господина был… неправильным. Понятия справедливости он тогда еще не успел для себя открыть и не мог, соответственно, образовать понятие «несправедливо». Просто – неправильно.
Он никогда не видел, чтобы кто-то из таких же, как он сам, искусственных созданий плакал. Но знал, наверное, получив информацию из памяти самого господина, о том, что люди иногда плачут. Странные у господина были об этом мысли, даже и не мысли, а зыбкая картинка: растрепанный бледный мальчишка-подросток судорожно сжимает руку женщины с красивыми темно-каштановыми волосами, лежащей, откинувшись на подушки роскошного ложа – можно было почувствовать даже легкий запах сирени, исходящий от кожи этой женщины, а лиц не разобрать, все расплывчато, как в утреннем тумане – а потом подросток резко вырывает руку, отшатнувшись, словно это прикосновение обожгло его, и хрипло выкрикивает «Я тебя ненавижу, слышишь! Тебя и ее – эту маленькую дрянь!». Причем тут фактическое значение слез, было непонятно. В оборвавшемся резко, словно отсеченным после этих слов воспоминании ничьих слез не было. Только странное знание о том, что они бывают. У по-настоящему живых…
«А мы? Мы – живые?»
Наверное, да. Потому что Галатея плакала. Беззвучно, забившись в непроходимый уголок сада и закрыв лицо тонкими смуглыми ладонями.
«Тебе… больно?»
Шептуны умели чувствовать боль. Достаточно серьезную – знаменующую о серьезной для них угрозе: господину совершенно не нужно было, чтобы слуги калечили себя, безбоязненно прикасаясь к открытому пламени в камине или выскакивая из окон, поэтому инстинкт самосохранения он им все-таки привил. Но боль от ленивой оплеухи… ее, скорее всего, Галатея и не почувствовала.
«Я огорчила Господина!»
Это не было разговором. Не было слов… друг друга они чувствовали так же, как господина, являясь как бы клеточками единого целого… Нет, не те слова. Но нужных, тех, слов не было. И другой Шептун ясно чувствовал такое странное отчаяние Галатеи, как если бы сам его испытывал.
«Но он ничуть не огорчен… ему безразлично»
Господин в следующее же мгновение и думать забыл о вырванном волосе, а она теперь бьется в истерике.
«Ты не виновата. То, что он тебе говорил – неправильно»
«Господин не мог говорить неправильно. Ты – странный. Или глупый»
– Я бы сказал – любопытный… экземпляр, – господин очень редко разговаривал со слугами вслух. Зачем тратить дыхание, если они и без того понимают и исполняют? – я не знал, куколка, что ты так отреагируешь. Не думал, что существо, лишенное чувства собственного достоинства, способно испытывать обиду. Но он прав. Я не сержусь на такие мелочи.