Страница 47 из 53
— Погодите, Аглая Львовна, — остановил я ее. — Я хочу с девушками поговорить.
— Скажите, над ней сильно издевались? — спросила со слезами на глазах одна из девушек, кажется, Паша. — Они же Женечку по дороге схватили?
Я обратил внимание на этот вопрос, отложив себе в память, что с Пашей нужно будет поговорить подробнее. Вообще-то, в заведении Маман грубость клиентов по отношению к девушкам не приветствовалась. Но кто знает, что можно купить за деньги? Нужно будет разобраться подробнее.
А пока я спросил девушек:
— Кто-нибудь знает, с кем Евгения могла встречаться на Малой Купеческой?
— Ее гости в такую дыру не хаживали, — ответили они мне.
— А не гости, а знакомые какие? — уточнил я.
— Если сама решила, то сама и пошла, — вмешался в разговор Полкан, местный швейцар. — Ничего не боялась!
— Женечка, она отчаянная была! — подтвердила Паша.
— Она за правду прямо на рожон лезла! — проговорил Полкан скорее неодобрительно. — Глаза белые делались! Аж жуть!
— За правду ее поди и убили, — тихонечко сказала Паша.
— За какую такую правду? — поинтересовался я.
Аглая Львовна демонстративно прокашлялась. Паша смешалась:
— А мне почем знать? — сказала она нарочито громко. — Женечка, она не любила о своих делах болтать.
Ну, ясно. При Маман она мне не скажет ничего. Я вежливо распрощался с Аглаей Львовной и девушками и попросил Пашу проводить меня до выхода. Не слишком изящно получилось, но мне сейчас не до тонкостей.
На лестнице Паша заговорила тут же сама, без моей просьбы:
— Господин следователь! Клиент у меня есть один. Ну, такой… Запросы у него… специальные.
И, чуть спустив с плеча воротник платья она показала мне след от укуса на плече. Изо всех сил укусил, гад, до крови.
— Он еще грозился иголками тыкать! Говорит, мне любо-дорого смотреть, как тебя корчит. А тут Женечкой интересовался!
Значит, в милом провинциальном Затонске объявился садист! Что ж, я с этим разберусь. Даже если он не имеет отношения к убийству Жени Григорьевой, я разберусь с ним обязательно.
— Кто такой? — спросил я Пашу.
— Жорж! — сообщила она мне испуганно.
— Псевдоним для визитов к вам? — уточнил я.
— Не могу знать, — помотала головой Паша. — У нас не принято документы спрашивать. В последний раз, когда он был, он все на Женечку засматривался. А так он только ко мне ходит. Может, они сговорились?
— Когда он снова придет?
— Да кто ж его знает? — испуганно ответила мне Паша. — У него нет расписания.
— Если появится, сообщить сможете? — спросил я ее.
— Непременно! — Паша быстро закивала, глядя на меня с надеждой. — Только Вы Маман не говорите! Ой, что-то я боюсь теперь Жоржа этого!
— Ну, а что Вам бояться? — постарался успокоить я девушку. — Любовь-то у вас давняя.
— Он совсем сдурел! — заплакала Паша. — Все хуже и хуже! Прямо одержимый! Издевается, как над лягушкой какой! — она вздохнула, утерла слезы: — А Женечка этого бы терпеть не стала.
— Значит, если появится, сразу за мной присылайте, — сказал я Паше на прощанье и покинул бордель.
Едва выйдя на улицу, я столкнулся с Коробейниковым, явно меня разыскивавшим. С утра мой помощник был занят, ездил по делам управления, выполняя поручение Ивана Кузьмича, а потому к началу расследования не успел. И теперь явно торопился наверстать упущенное.
— Яков Платоныч! — обрадовался при виде меня Антон Андреич. — Мне сказали, что Вы здесь, и я вот…
— Убитую звали Евгения Григорьева, — не теряя времени начал я вводить Коробейникова в курс дела. — Мать умерла, а вот отец жив, возможно. В Заречной слободе, на том берегу жили. Так что Вы отыщите, кто есть из родственников, и опросите.
— Всенепременно, — кивнул Антон Андреевич. — А что с Вершининым? Серьезные против него улики?
В голосе Коробейникова неожиданно для меня прозвучала искренняя встревоженность. Я взглянул на него внимательно:
— Так Вы что, осведомлены уже?
Антон Андреич покивал:
— Опросил его. Вины своей не признает.
Было похоже, что у моего помощника в этом студенте имеется личная заинтересованность. Я ответил ему как можно строже:
— Улики? Улики еще надо искать.
— Я давно знаю его! — принялся убеждать меня Антон Андреич. — Он не похож на убийцу!
А вот подобного я в расследовании не потерплю однозначно:
— И это говорит мне сыщик? — пристыдил я Коробейникова. — Похож-не похож? Удивляете Вы меня.
— Да в голове не укладывается, — смутился он. — Приятель, можно сказать, под подозрением.
Я никак не стал комментировать эти слова. Что тут обсуждать? Рано пока делать выводы, нужно собирать факты.
И, покинув расстроенного Антона Андреича, я отправился к доктору Милцу, чтобы узнать результаты вскрытия тела Евгении Григорьевой.
Доктор Милц, против обыкновения, находился в кабинете не один. Вместе с ним меня ожидал еще один мужчина, одетый по-врачебному. Александр Францевич представил мне его:
— Доктор Сомов, Константин Алексеич. Прошу его, как говорится, любить и жаловать.
Мы с Сомовым обменялись рукопожатием, и я тоже представился.
— Дело в том, — пояснил доктор Милц присутствие своего коллеги, — что доктор Сомов, я полагаю, был единственным, кто мог выписать морфин.
Ай да доктор Милц! Вот молодец! Я думал, мне будет непросто выяснить происхождение препарата, найденного у покойной Григорьевой. А он вот подсуетился, причем по собственной инициативе. И, вполне возможно, я сейчас получу объяснение того, откуда Женя взяла морфин.
Доктор Сомов сделал шаг к столу, намереваясь поднять простыню, закрывавшую лицо покойной. Приостановился на секунду, взглянул на меня вежливо:
— Вы позволите?
— Конечно, — Я отошел в сторону, чтобы не мешать врачам.
Сомов взглянул на лицо мертвой девушки, вновь опустил простыню и повернулся ко мне:
— Собственно, назначение абсолютно соответствовало показаниям. Выхода, к сожалению, не было никакого. У нее уже начинались боли.
— Так Вы лечили ее? — уточнил я.
— Да, это моя пациентка, — подтвердил Сомов.
— И болезнь у нее была неизлечимая?
— Да, — твердо ответил врач. — И она об этом знала доподлинно.
— В курсе были, чем девушка на жизнь зарабатывает? — поинтересовался я у него.
— Меня, как врача, это мало интересовало, — с легким раздражением в голосе ответил доктор Сомов. — Я провел обследование и выявил опухоль.
— И сразу же ей сообщили?
— Обрисовал ей общее положение дел. Максимум, полгода тяжелой болезни. Очень тяжелой. Признаться, — добавил он с некоторым недоумением, — восприняла она это совершенно спокойно.
— Возможно, уже чувствовала что-то, — предположил я.
— Да, несомненно, — вздохнул доктор Сомов.
— Ну что ж, благодарю Вас, — сказал я ему. — Вы свободны.
Доктор Сомов кивнул мне и Милцу и молча покинул кабинет.
— Значит, доктор Сомов, — обратился я к Александру Францевичу после его ухода. — И что же он за птица?
— Он очень толковый доктор, — ответил Милц, — имеет свою частную практику.
— Что же он, в таком случае, в больнице делает? — удивился я.
— Ну так ведь наш попечитель, — начал пояснять доктор, — ну, господин Яковлев…
— Он что, — перебил я Милца, — к нему отношение имеет?
Александр Францевич усмехнулся:
— Сомов его личный семейный доктор.
— Вот как! То доктор, то управляющий, — я взглянул на доктора Милца, размышляя вслух, — и за всеми господин Яковлев?
— Вы что, полагаете, — встревожился доктор, — что это он мог интересоваться девушкой?
Было, от чего встревожиться. Яковлев был не просто богачом, он был весьма влиятельной фигурой в городе, и уважаемой, так как не был жаден и на благотворительность денег не жалел. Именно он финансировал городскую больницу и приют для сирот в Затонске. И мне следует быть крайне осторожным и дипломатичным, если я хочу что-либо от него узнать в плане полицейского расследования.