Страница 19 из 29
«Декабрь подтвердил наглядно, – писал Ленин в статье „Уроки Московского восстания“, – еще одно глубокое и забытое оппортунистами положение Маркса, писавшего, что восстание есть искусство, и что главное правило этого искусства – отчаянно-смелое, бесповоротно-решительное наступление». Этим искусством Ленин как мало кто обладал.
Судя по дошедшим до нас сведениям, Ильич в мартовские дни 1906 года перемещался по городу с утра до ночи, с места на место, с одной конспиративной квартиры на другую, с одного совещания на другое. На том из них, которое назначалось в Театральном проезде, в помещении Музея содействия труду, вся эта кипучая деятельность оборвалась. Помешал околоточный, который, завидев скопление людей, поинтересовался, есть ли разрешение на многолюдное собрание.
– Наверху полиция. Мне удалось вырваться. Надо немедленно уходить, – такими словами встретил спешившего на заседание вождя один из участников совещания, успевший уйти от греха подальше.
Пришлось Ильичу спешно ретироваться уз Москвы. О тех днях, проведенных в городе, на стенах зданий напоминает несколько мемориальных досок: они на доме на Остоженке, где на конспиративной квартире собирался московский актив партии, на Большой Сухаревской, где на квартире фельдшерицы Шереметевской больницы странноприимного дома заседал Замоскворецкий райком, на доме в Мерзляковском переулке, где проживал присяжный поверенный некто В.А. Жданов, член литературно-лекторской группы…
Никому из артистов, врачей, фельдшериц, адвокатов, которые предоставляли жилища для собраний, ночевок вождя, в голову не приходила мысль, что Ленин, придя к власти, вышвырнет их из уютных гнезд.
Рассказывая о проживании Владимира Ильича по чужим квартирам, Надежда Константиновна не раз подчеркивала, что он при этом испытывал большое неудобство, переживал, что приносит порой незнакомым людям беспокойство своим поселением.
«Ильич маялся по ночевкам, что его очень тяготило. Он вообще очень стеснялся, его смущала вежливая заботливость любезных хозяев». Вот еще одно подобное замечание: «Часами ходил из угла в угол на цыпочках, чтобы не беспокоить хозяек», которые за стенкой играли на рояле, обдумывая во время таких хождений на цыпочках строчки новой работы, анализирующей опыт пережитой революции.
И вот такой стеснительный, предупредительный, истинно интеллигентный, вежливый человек придумал невиданное в Москве решение жилищной проблемы после захвата власти. После чего навсегда умолкли игра на рояле и веселое щебетание женщин – хозяек чистеньких квартир, которые вскоре после революции перестали быть физически чистыми, а их квартиры превратились в перенаселенные коммуналки с общей ванной, общим туалетом на несколько десятков жильцов.
Да, отплатил предупредительный и обходительный постоялец черной неблагодарностью и московскому доброжелателю с Бронной, актеру Падарину, и врачу «Л», и питерским либералам – зубному врачу Доре Двойрис с Невского проспекта, и зубному врачу Лаврентьеву с Николаевской улицы, адвокату Чекруль-Куше, папаше Роде, домовладельцу, отцу подруги Надежды Константиновны, любезно предоставлявших крышу и стены для партийной явки. Отблагодарил всех прочих, сочувствовавших революции, сполна. За что они боролись – на то и напоролись. Остались после 1917 года все перечисленные господа без квартир, мебели, без шуб, белопенных сервизов, столового серебра и, ясное дело, без еды, денег и драгоценностей…
Живя подолгу в Питере и Москве, Ленин хорошо представлял столичные доходные дома и их квартиры. В них насчитывалось по пять-семь и более комнат. Они проектировались с расчетом, чтобы в многодетных семьях каждому взрослому члену семьи доставалось по отдельной комнате, не считая гостиной.
В таких квартирах проживала прислуга. Эти квартиры знают хорошо коренные москвичи и питерцы, обитатели нынешних трущоб в центре городов. Злосчастные коммунальные квартиры произошли как раз в результате победы вооруженного восстания в Москве, после социального переворота, который задумывался Владимиром Ульяновым, когда он кочевал с одной квартиры на другую и хорошо присмотрелся к их размерам, прикидывая в уме, как поступить с жильцами, когда наконец победит рабочий класс – фактически его партия.
Еще до захвата власти глава советского правительства проигрывал в голове такой сценарий:
«Пролетарскому государству надо принудительно вселить крайне нуждающуюся семью в квартиру богатого человека. Наш отряд рабочей милиции состоит, допустим, из 15 человек: два матроса, два солдата, два сознательных рабочих, из которых пусть только один является членом нашей партии или сочувствующий ей, затем 1 интеллигент и человек из трудящейся бедноты, непременно не менее 5 женщин, прислуги, чернорабочих и т. п. Отряд является в квартиру богатого, осматривает ее, находит 5 комнат на двоих мужчин и две женщины. „Вы потеснитесь, граждане, в двух комнатах на эту зиму, а две комнаты приготовьте для поселения в них двух семей из подвала. На время, пока мы при помощи инженеров (вы, кажется, инженер?) не построим хороших квартир для всех, обязательно потеснитесь. Гражданин студент, который находится в нашем отряде, напишет сейчас в двух экземплярах текст государственного приказа, а вы будьте любезны выдать нам расписку, что обязуетесь в точности выполнить его“.»
Такая была голубая мечта, которая в действительности обернулась злым кошмаром и тихим ужасом. Он происходил во многих домах Москвы, куда после Октября заявились без приглашения непрошеные гости – отряды из «сознательных рабочих и солдат».
Да, в многокомнатных квартирах, предназначенных на одну семью, с одной кухней, одной ванной и одним туалетом, поселили в каждой комнате по семье. Не временно, «на эту зиму». Что из всего вышло, описали Михаил Булгаков, Михаил Зощенко, многие литераторы, оставившие нам картины послереволюционного быта. Коммунальные квартиры отравляют жизнь многим людям поныне. Конца этому ленинскому почину пока не видно. Граждане инженеры так и не построили с 1917 по 1991 год достаточно бесплатного жилья для граждан рабочих, потому что государство занялось строительством необходимых для обороны в грядущей мировой войне объектов совсем иного свойства, финансированием союзников, отсталых стран Ближнего Востока, Африки, Латинской Америки.
Странно, но от внимания историков, не раз переиздававших и дополнявших дотошный справочник «Ленин в Москве и в Подмосковье», ускользнул еще один случай посещения вождем Москвы, в дни революции 1905 года, причем засвидетельствованный не кем-нибудь, а Крупской. Это посещение Москвы она относит к осени 1905 года. Тогда пришлось срочно покидать город, не познавший ужаса «вооруженного восстания», причем не без маскарада, к которому тяготел Ильич.
На вокзал к поезду он проследовал… в синих очках, а в руках держал желтую финскую сумку. В таком-то виде посадили москвичи своего кумира в последний вагон поезда-экспресса. Этот маскарад, как считает Надежда Крупская, вместо того, чтобы отвлечь, привлек к нему внимание полиции. Придя на квартиру к мужу после его возвращения из Москвы, она обнаружила шпиков.
Решили срочно уходить. И ретировались, взявшись под руки, как добропорядочная супружеская пара. Никто не остановил. Никто не спросил документов. Однако от подъезда пошли «в обратную сторону против той, которая была нужна», сели на одного, потом на другого, затем на третьего извозчика, заметали следы.
Читая о явках, конспиративных квартирах, езде на извозчиках, свиданиях в меблированных комнатах, маскарадных переодеваниях, начинаешь думать, что Владимир Ильич и Надежда Константиновна страдали манией преследования, страшились постоянного ареста, чему, конечно, были основания, им хорошо известные.
Если из Москвы вернулся Ильич в синих очках, то, побывав в 1906 году на партийном съезде в Стокгольме, вернулся таким, что жена родная не узнала.
Сбрил бороду, усы постриг, надел на голову соломенную шляпу.
Да, любил Ильич маскарад, внедрил на десятки лет в партийную практику метод изменения внешности и в этом деле был закоперщиком.