Лихорадка грез (ЛП)

– Кто она? – спрашиваю я. Я больше не в его голове. Было трудно оставаться там. Он не хотел, чтобы я там находилась. Он очень силен и изгнал меня.

– Я не знаю, как ты сделала это, но ты больше никогда не сделаешь этого снова, – проревел он и снова встряхнул меня. – Ты поняла? – Он скалится. Это возбуждает меня.

– Ты предпочел ее всем другим. Почему? Она спаривается лучше?

Это бессмысленно.

Я – прекрасный зверь.

Он должен предпочитать меня другим.

Я здесь. Сейчас. А ее больше нет. Я не знаю, откуда мне это известно, но ее нет уже очень, очень долгое время. Намного дольше, чем его «недели».

– Прекрати копаться в моей голове и трахать мне мозги!

Трахать. Это слово я понимаю.

– Да, пожа-алуйста.

– Спи, – приказывает он тем странным, вибрирующим голосом. – Сейчасже.

Я сопротивляюсь, но он продолжает повторять это снова и снова. Через некоторое время он поет мне. В конце концов, он берет чернила и рисует на моей коже. Он делал это прежде. Это щекотно… но успокаивающе.

Я засыпаю.

Мне снятся холодные места и крепости из черного льда. Мне снится белый замок. Мне снятся зеркала, которые одновременно являются створками в грезы и вратами в ад. Мне снятся невиданные животные. Мне снятся вещи, названий которых я не знаю. Я плачу во сне. Сильные руки обвивают меня. Я содрогаюсь от этих объятий. Мне кажется, что я умираю.

Что-то присутствует в моих снах, что жаждет моей смерти. Или, по крайней мере, прекращения жизни в том смысле, в каком я это понимаю.

Это злит меня. Я не прекращу свое существование. Я не умру, независимо от того, сколько боли это повлечет. Я дала клятву кому-то. Тому, кто является моей путеводной звездой, моим самым ярким солнцем. Тому, на кого я хочу быть похожа. Интересно, кто это.

Я продолжаю продираться сквозь холодные, темные сновидения.

Ко мне приближается человек в красной мантии. Он красив, обольстителен, и очень рассержен на меня. Он окликает меня, призывает. У него есть власть надо мной. Я хочу подойти к нему. Мне нужно подойти к нему. Я принадлежу ему. Он сделал меня той, кем я стала. Ярасскажутебеотой, окомтыгорюешь, обещает он. Ярасскажутебеоеепоследнихднях. Тыпроделаладолгийпуть, чтобыуслышатьэто. Да, да, и хотя я не знаю, о ком он говорит, но я отчаянно жажду услышать о ней. Были ли у нее счастливые дни, улыбалась ли она, была ли она храброй в конце? Быстро ли он настал? Скажи мне, что это было быстро. Скажи, что боли не было. НайдидляменяКнигу, он говорит, иярасскажутебевсе. Дамтебевсе.Вызовузверя.Выпущуегонаволю. Я не хочу эту книгу. Я боюсь ее. Явернутебету, окомтытоскуешь. Явернутебевоспоминанияонейидажебольше.

Я думаю, что охотно умерла бы, только б вернуть те воспоминания назад. Но вместо них была пустота. Теперь же на месте этой пустоты возникла еще большая пустота.

Ты должна жить, чтобы вернуть те воспоминания, прогремел другой голос издалека. Я чувствую, как что-то щекочет мою кожу, и слышу монотонное пение. Оно заглушает голос человека в красной мантии. Он – это ярость в малиновом, утопающая в крови. Наконец, он отступает, и я в безопасности от него. Пока.

Я – бумажный змей в торнадо, но у меня длинная нить. Она сильно натянута. Где-то кто-то держит ее за другой конец, и, хотя это не спасет меня от шторма, но и не позволит мне потеряться, пока я восстанавливаю свои силы.

Этого вполне достаточно.

Я выживу.

Он ставит музыку для меня. Мне она очень нравится.

Я обнаружила кое-что еще, что можно делать с моим телом, и это доставляет мне удовольствие. Он называет это танцем. Он растянулся на кровати, руки закинуты за голову, гора темных мускул и татуировок на фоне малиновых шелковых простыней, смотрит, как я танцую обнаженная по комнате. Его пристальный взгляд чувственен, горяч, и я знаю, что мой танец доставляет ему несказанное удовольствие.

Ритм неистов, глубок. И слова соответствующие. Он недавно объяснил мне, что момент удовольствия называется «оргазмом» или «кончать», а песня – это кавер на песню Брюса Спрингстина в исполнении какого-то Манфреда Манна. В ней снова и снова повторяется фраза «Япришелзатобой». Я хохочу, когда пою ему это. Я проигрываю ее снова и снова. Он наблюдает за мной. Я полностью растворяюсь в ритме. Голова запрокинута назад, шея выгнута. Когда я оглядываюсь на него, он поет:

–Девочка, даймневремя, чтобызаместиследы.

Я смеюсь.

– Никогда, – отвечаю я. Если мой зверь вздумает покинуть меня, я выслежу его. Он мой. Я говорю ему об этом.

Его глаза сужаются. Он стремительно вскакивает с кровати и в следующее мгновение он уже на мне. Я веселю его. Я вижу это по его лицу, чувствую это в его теле. Он танцует со мной. Я снова поражаюсь тому, насколько он силен, могущественен и самоуверен. По шкале хищника от одного до десяти, моя соблазнительность равна десятке. Это означает, что я в целом также заслуживаю десятку. Я горда этим.

Наш секс яростный. Мы оба будем в синяках.

– Я хочу, чтобы так было всегда, – говорю я ему.

Его ноздри раздуваются, обсидиановые глаза смеются.

– Запомни эту мысль.

– Мне не нужно запоминать. Я никогда не буду чувствовать иначе.

– Ах, Мак, – вздыхает он, и его смех становится столь же темным и холодным, как то место, которое мне снилось, – однажды ты будешь задаваться вопросом, возможно ли ненавидеть меня больше.

Мой зверь обожает музыку. У него есть розовая штука, которую он называет глазной коробочкой[3], хотя, мне кажется, это вряд ли могло когда-либо быть коробочкой для глаз, и с помощью этой штуки он издает много звуков. Он проигрывает песни по несколько раз и внимательно наблюдает за мной, даже когда я не танцую.

Некоторые из песен вызывают во мне гнев, и потому они мне не нравятся. Я пытаюсь заставить его прекратить проигрывать их, но он держит глазную коробочку над моей головой, и я не могу достать ее. Мне нравятся интенсивные, сексуальные песни, как «Pussy Liquor» и «Foxy, Foxy». Ему нравится ставить энергичные, веселые песни, а меня просто тошнит от «What a Wonderful World» и «Tubthumping». Он наблюдает за мной, всегда наблюдает за мной, когда он их ставит. У этих песен глупые названия, и я ненавижу их.

Иногда он показывает мне картинки. Их я тоже ненавижу. Они чужие, чаще всего на них женщина, которую он называет Алиной. Я не знаю, зачем ему нужны ее картинки, если у него есть я! Когда я смотрю на нее, меня бросает в жар и в холод в одночасье. Ее вид причиняет мне боль.

Иногда он рассказывает мне истории. Его любимая – о книге, в действительности настоящем монстре, которая может уничтожить мир. Скучно!

Однажды он рассказал мне историю об Алине и сказал, что она умерла. Я закричала на него и расплакалась, и я не знаю почему. Сегодня он показал мне кое-что новое. Фотографии человека, которого он называет Джек Лейн. Я разорвала их и швырнула кусочки прямо в него. Теперь я простила его, потому что он во мне, и его большие руки на моей петунии – я не знаю, что это за слово и откуда оно взялось! – и он делает этот медленный, эротичный толчок и входит настолько мягко и глубоко, что заставляет меня трепетать до самых кончиков пальцев ног, и целует меня так крепко, что я не могу дышать, да и не хочу. Он в моей душе, а я в его, и мы находимся в кровати, но в то же время и в пустыне, и я не знаю, где начинается он и заканчиваюсь я, и, я думаю, если он так одержим всей этой раздражающей меня музыкой, картинками и историями, то это достаточно небольшая плата за такое наслаждение.

3

iPod для Мак, которая заново учится говорить, звучит как eye-pod – глазная коробочка.