Горькая лаванда

— Саймон, заткнись! Ты же оскорбляешь члена семьи!

— О, простите. — Голос Саймона был полон раскаяния. — Я не это имел в виду. Мы просто сочувствуем. Вам-то приходится общаться с ней постоянно…

— Мы узнали кучу всего про лаванду, — постарался исправить положение более деликатный Син. — Есть французская, английская и испанская лаванда. А у вас здесь все перемешано. Всю ее надо обрезать на треть сверху и по бокам.

Саймон бросил оценивающий взгляд на секатор Камиллы и неодобрительно покачал головой.

— Ваши ножницы слишком тупые. Вам нужны другие. Надо обрезать ветки за пару сантиметров до одеревенелой части, видите?

Камилле пришлось посмотреть.

— И пройдет еще три года, прежде чем кусты приобретут правильный вид, — продолжал пояснять Саймон. — На следующий год еще треть, и на третий еще. Тогда кустарник будет в полном порядке.

Он увлеченно защелкал секатором. Наконец-то Камилле удалось вставить слово:

— Все это замечательно, парни. Но вы мне здесь не нужны. — Она подтвердила свое замечание решительным жестом.

Щелканье секаторов умолкло, и оба, сидя на корточках, уставились на нее снизу вверх.

— Папа оплачивает нам эту работу, мисс Кэмпбелл, так что вам не придется тратиться, — с надеждой посмотрел на нее Саймон.

— А если мы не будем работать здесь, нам придется стирать и убираться в доме, — жалобно добавил Син. — Мы, правда, справимся. Вы же дадите нам шанс, мисс Кэмпбелл?

Черт подери! Камилла могла послать весь мир в преисподнюю, но не разочаровывать же этих птенцов!

— Вам двоим никогда не облагородить эти заросли, и не пытайтесь, черт подери! Но можете приходить сюда когда угодно и топтаться здесь, но так, чтобы это не мешало ни школе, ни вашим домашним обязанностям, черт подери!

Близнецы энергично закивали.

— И я никогда не говорила «черт подери», ясно, черт подери?

Кивки стали еще энергичнее, так что было непонятно, почему у братьев не поотлетали головы. Камилла едва удержалась, чтобы не пригладить вихор Сина и не помчаться домой за печеньем и кексами.

На обратном пути она подумала, что добром все это не кончится. Если уж Боб заварил всю эту кашу, пусть сам ее и расхлебывает. Однако для того, чтобы все это ему навесить, придется с ним встретиться.

С другой стороны, вряд ли существует опасность, что он снова попытается ее поцеловать. Ее, грязную, неприбранную и вонючую. Ее, которую он и за женщину не считает! Что вообще на него нашло в прошлый раз? Нет уж, лучше примириться с мальчишками.

Еще через три дня температура поднялась до двадцати пяти градусов. Больше Камилла не могла терпеть запах привязанного во дворе Киллера, бывшего Дарби. Она надела старые отцовские шорты и футболку, взяла шампунь от блох, губки, ведро с теплой водой и длинный шланг и решительно направилась к загородке.

В последнее время Киллер милостиво позволял Камилле подносить воду и еду, особенно если она пахла мясным фаршем. Но дотронуться до него — Боже упаси! Тут же ощеривались зубы, а шерсть на загривке вставала дыбом.

Камилла остановилась у входа.

— А теперь послушай меня! Ты воняешь так, что я чувствую через закрытые окна. И не устраивай мне спектаклей. Сегодня я тебя помою — и баста!

Киллер злобно оскалился. Камилла отбросила со лба непослушную прядь, уперла руки в бока и зарычала в ответ. Киллер навострил уши.

— Хочешь разорвать меня на кусочки? Ха, будь ты мужиком, тебе бы не поздоровилось. Но поскольку ты всего лишь драный кобель, я просто вымою тебя.

Она шагнула за загородку. Киллер не двинулся с места и глухо зарычал. Камилла распустила в ведре шампунь, бросила туда губки и привинтила к водопроводу шланг. Все это она проделывала неторопливо, не поворачиваясь к псу спиной.

— Если ты на меня набросишься, я тоже укушу тебя. И посмотрим, кому еще будет больнее! Ты, приблудная паршивая овца, сидишь тут и думаешь, что жизнь жестоко обошлась с тобой? Вот я тебе кое-что скажу…

Киллер замолчал и приподнял здоровое ухо.

— Так-то лучше. — Камилла взяла в руки ведро и подступила ближе. — Ты потерял любимого хозяина и теперь никому не веришь. — Она сделала еще пару шагов. — Я тебя понимаю. Честно. Я потеряла все. — Она достала из ведра губку и стала осторожно намыливать псу шею и спину. — Мужа, работу, даже себя. — Пес оскалился. — Да-да, чего смеешься? Себя и всю свою жизнь. — Она потерла ему загривок. Пес, вывернув шею, смотрел на нее не мигая. — Не старайся загипнотизировать меня. Я смотрела в глаза смерти. — Камилла принялась обмывать ему бока. — Думаешь, жизнь несправедлива? Я с тобой согласна. И оставлю тебя в покое, как только вымою. Понимаешь, я сплю там, у окна, и с тех пор, как ты появился, задыхаюсь от вони. — Она перешла на живот и лапы.

Камилла говорила ровным успокаивающим тоном, старалась не показать, как ей страшно. В любую минуту Киллер мог сорваться и броситься на нее. Она хорошо понимала, откуда этот сполох ярости в его глазах. Слишком хорошо. Но куда ей было деваться?

— Я не трону глаза и нос, не волнуйся. И вообще, осталось чуть-чуть. Смотри-ка, а ты, оказывается, наполовину белый. Да постой ты, дрянь такая. — Камилла услышала, как хлопнула калитка, но поворачиваться не стала. — Подними лапу, тварь шелудивая, дай посмотрю, чего у тебя тут… — Кто-то ходил по веранде. — Сейчас, только сполосну тебя, шкура. О, проклятье! Киллер!

Киллер бросился вперед, опрокинув ведро с мыльной водой, окатил с ног до головы приземлившуюся на пятую точку Камиллу и облился сам. Как следует отряхнувшись от головы до кончика хвоста, он так и остался стоять перед ней, нос к носу, высунув язык и тяжело дыша. Словно признал в ней друга. Словно в обиде на все человечество, никогда и не рвался перегрызть ей глотку.

И тут за ее спиной раздался громогласный хохот. Камилла так и подскочила.

— Что смешного, Боб Макдагл?!

— Ты, — едва сдерживая смех, Боб постарался скромно потупить глаза. — Однажды я вытащил из колодца кошку. Она и то была не такой мокрой, как ты.

Это было чистой уловкой. Боб просто боялся смотреть на Камиллу. Мокрая рубашка прилипла к ее телу, обрисовав тугую упругую грудь, на щеках горел румянец. Какой бы грубой и равнодушной она ни пыталась казаться, только слепец мог в это поверить. А то, как она разговаривала с собакой, тронуло бы и самое черствое сердце.

— Черт подери, Макдагл, я больше не позволю себя оскорблять!

Боб поднял невинные глаза:

— Я же только пришел, у меня еще и времени-то не было тебя оскорбить. Что я такого сказал? Только то, что ты вся мокрая. А разве не так?

— Сегодня, может, еще и не успел. А что ты наплел сыновьям на прошлой неделе?

Камилла проскочила мимо него так быстро, что он и рта не успел раскрыть. Боб пошел за ней в дом.

Возле стены у камина стояли коробки. Окна были вымыты, а вот за слой пыли на полу и на мебели его сыновья выдали бы хозяйке приз зрительских симпатий. Через открытую дверь Боб увидел на плите щербатый кофейник, покрытый слоем копоти. Видно, Камилла все еще не чувствовала себя здесь дома.

Боб потер рукой подбородок и остался стоять у порога в ожидании Камиллы. Она вышла из спальни босая, в старых джинсах и линялой отцовской рубашке и, словно не замечая его, направилась в кухню.

Интересно, почему она так одевается? Старается выглядеть как можно отвратительнее? Или инстинктивно ищет защиты, надевая вещи, которые когда-то носил Колин, ее отец?

В первом случае Боб с удовольствием сказал бы Камилле, что ее старания обречены на неудачу. Живые черные глаза, нежный овал лица и мягкие губы, от вкуса которых Боба до сих пор бросает в дрожь… Что по сравнению с ними уродливая одежда? Вторая возможная причина навела его на мысль о Колине Кэмпбелле. Боб относился к нему как к родному дяде. Колин был сильным и надежным человеком, и, конечно, сумел бы защитить любимую дочь. Но его не было в живых, и он никогда уже не узнает, какие страдания выпали на долю его младшей.