Рождественские желания (ЛП)

— Ты похожа на ангела, — говорю ей, надеясь, что это звучит лучше. — Вся светишься, словно елка. С другой планеты. На самом деле ты, возможно, самое странное, что я видел в жизни.

— Но все ещё достаточно горяча, чтобы трахнуть, да?

Я могу лишь зарычать в ответ. Подхожу к ней, чувствуя, что внутри меня нет ничего, лишь горячая кровь, пульсирующая по венам, и глубокая, жадная необходимость разрушить ее. Я создал это великолепное существо, и теперь собираюсь осквернить ее, упиваться своей силой как творцом.

И даже больше, чем это, я чувствую лишь любовь к этой женщине, которая всегда хочет помочь, даже, когда я сам не в силах помочь себе.

Хватаю ее за талию и заставляю встать на колени, при этом осторожничая, чтобы она не поранилась о гирлянду. Затем обхожу ее, когда она встает на четвереньки, и отталкиваю мишуру от ее попки. Массирую ее половинки руками, скользя по шоколаду, разводя их, и снова сводя вместе.

Затем, обняв ее маленькую, покрытую мишурой талию, расстёгиваю молнию и вынимаю член, горячий и пульсирующий в моей руке. Знаю, она мокрая, я практически ощущаю ее запах, и прижимаю фиолетовую голову члена к ее гладкости, толкаясь с тугим, но легким толчком.

Я постанываю, останавливаясь на мгновение, чтобы позволить шелковистой, горячей сладости обхватить меня.

Ничего в мире не ощущается так хорошо, как это.

Как она.

Как Кайла.

Моя сияющая принцесса.

Моя.

Затем, после долгой, дразнящей паузы – вперёд-назад – даю себе волю.

Грубая, животная часть меня берет верх.

Часть, которая нравится нам обоим.

Я оставляю царапины от ногтей на ее спине, попке, бёдрах.

Шлепаю ее.

Оскверняю ее.

Называю грязными словечками.

Вколачиваюсь так сильно, что ее голова подпрыгивает от толчков, лучи мерцают и дрожат, и я чувствую себя гребаный сверхчеловеком.

Становится грязно - повсюду горячий шоколад и серебристая мишура. И горячо.

Сильнее, глубже, жёстче.

Я трахаю ее так, словно больше никогда не увижу, словно больше никогда не почувствую. Трахаю ее так, будто пытаюсь оставить часть себя внутри нее, ту, которая никогда не исчезнет, не важно, как сильно бы она ни старалась.

Я трахаю ее, пока не кончаю горячо и громко, перед глазами огни, моя сперма выстреливает в нее, изливаясь до последней капли, и она выкрикивает мое имя, а я кричу ее.

Мы кончаем вместе, как единое целое, всегда едины.

И когда во мне ничего не остаётся, я целую ее потную спину и щеку, когда она поворачивает голову и предлагает ее мне. Мы оба тяжело дышим.

Оба такие обессиленные и грязные.

И, черт возьми, совершенно точно предназначенные друг другу.

Глава 3

КАЙЛА

Когда я просыпаюсь, мое тело покрыто мишурой.

В смысле, знаю, я полностью обнажена, но, благодаря фрагментам мишуры, прилипшим к каждому дюйму меня, по-прежнему похожа на железного дровосека. Направьте на меня свет, раскрутите, и я самый настоящий диско-шар.

Господи. Кто же знал, что Рождество может стать таким соблазнительным? Хотя ведь это была моя идея, чтобы он украсил меня, как рождественскую елку.

И она сработала. Когда он пришел вчера домой после встречи с Бригсом, я поняла, с ним что-то не так. И совершенно не помогло то, что упоминание Бригса привело меня к моей собственной нисходящей спирали печали, грусти и стыда. Я знаю, что добавляю Лаклану дополнительных проблем, когда совершенно не хочу этого. Я хочу быть сильной, хочу справляться со всем сама. Хочу, чтобы мама гордилась, что я сама могу преодолеть свое горе.

Но, проклятье, это тяжело. Лаклан был очень терпелив, хотя я знаю, он сражался со своими собственными проблемами.

Поэтому я решила, что, может быть, мне нужно отвлечь его. Черт, давайте будем честными, речь шла и о том, чтобы отвлечь меня. Если я не горюю о маме и не волнуюсь о своем переезде сюда, я беспокоюсь о Лаклане или о работе, которую очень хочу получить (о чем я должна узнать со дня на день). И, хотя наша сексуальная жизнь не нуждается в улучшении, чем больше мы занимаемся сексом, тем яснее становятся наши головы и сердца. По крайней мере, похоже, для меня так и есть.

— Малыш? — зову я, потягиваясь в постели.

— Угу, — слышу из другой комнаты и вздыхаю с облегчением. Он просовывает голову в спальню, чашка кофе в руке, и смотрит на меня, с улыбкой кусая губу.

— Мы устроили неплохой бардак, — говорит он, подходя ко мне и вручая чашку кофе. — Держи, только что налил. Сделаю себе другой.

До того, как я смогу возразить, он покидает комнату. Я делаю глоток кофе, а затем улыбаюсь своему серебряному «я». Даже и не думаю одеваться ради приличия. Если бы могла, я бы все время ходила без одежды.

Когда Лаклан снова возвращается с другой чашкой для себя, спрашиваю:

— Ты уже ходил на бокс?

— Вообще-то, нет, — говорит он, присаживаясь на край кровати. — Было слишком лениво. Поспал немного и вывел собак на прогулку. Планировал пойти туда позже. Хочешь поехать со мной?

Никогда не видела, как Лаклан боксирует. С тех пор как вернулась, я дважды ходила на тренировку по регби, но обычно он уходит на бокс так рано, что у меня никогда не было возможности пойти с ним, хотя он несколько раз звал меня с собой.

— С радостью, — говорю ему. — Я буду бороться с тобой?

Он усмехается. Улыбка освещает его лицо, заставляя выглядеть моложе.

— Если хочешь. Или можешь просто посмотреть, хотя не уверен, насколько тебе это будет интересно. В основном, я боксирую в паре с Джейком, моим тренером, или с грушей, — его глаза пробегаются по моему телу. — Нужна помощь, чтобы снять это все?

— Я бы не прочь как следует помыться, — признаюсь я, выпрямляя ногу и проводя пальцем по его бедру в попытке соблазнения. — Оказывается сперма, шоколад и мишура создают на удивление супер-клейкую массу.

— Кто бы мог подумать?

Мы оба в рекордные сроки допиваем кофе и, конечно же, оказываемся вместе в душе. Я слышу, как Эмили скребется у двери, именно это она и делает, когда мы в душе вдвоём.

— Знаешь, — говорит он, скользя мочалкой вниз по моим рукам, брови нахмурены в напряжении, — если ты не получишь работу в газете... — я напрягаюсь, и он делает паузу, глядя мне в глаза. — Я сказал «если». Если не получишь, знай, ты всегда можешь работать в «Любимом забияке».

Я вздыхаю, закрывая глаза. С тех пор как я вернулась в Эдинбург, надеясь найти работу, Лаклан предлагает мне место в своем приюте для животных. И я понимаю, знаю, глупо, что я просто не принимаю это. Полагаю, во всем виновата моя упрямая гордость, которая продолжает выигрывать. Не хочу чувствовать, что обязана ему чем-то, и, хотя место было бы законным, немного странно, если ваш парень будет платить вам зарплату.

— Знаю, ты не хочешь, — тихо говорит он, — но Амаре нужна помощь. Мы принимаем все больше и больше собак, и, если бы вас там было двое, мы могли бы сделать намного больше. Ты бы не просто занималась административной работой, а делала бы многое другое, и я знаю, у тебя бы отлично получилось, — он замолкает, облизывая губы, когда вода стекает по его лицу. — Это не обязательно должна быть твоя единственная работа. И я предлагаю ее тебе не потому, что влюблен в тебя. А предлагаю потому, что думаю, она сделает тебя счастливой.

Забавно. Впервые побывав в приюте, я подумала, что не смогу там работать. Видеть изо дня в день этих милых, бездомных собак, зная, что, в конце концов, некоторые из них останутся здесь, никогда не найдут свой дом, было душераздирающим зрелищем. Но после того, как я несколько раз вернулась и получше узнала Амару, девушку, которая управляет приютом Лаклана, я увидела надежду во всем этом. Какую пользу приносит любовь Лаклана, его организация, как они на самом деле меняют что-то.

— Я подумаю об этом, — говорю ему, как делаю часто. — Просто я действительно хочу сделать все сама, понимаешь?