Страница 2 из 14
– Рада видеть вас, liebe Herren.1
Она рукой отстранила людей, окружавших её, и сделала несколько шагов к тем, кто стоял подальше. В мгновение ока к ней подлетел Зенкин.
– Вашу ручку, фройляйн, – он припал на одно колено.
– Чудак, – она небрежно протянула свою кисть. – Далась тебе моя рука.
– Богинюшка! Можно ли рассчитывать также на ваше сердце?
– Дурак! – бросила она с коротким смешком и подняла руку, будто бы затем, чтобы придержать на плечах лиловую шаль.
– Скучаете, господа? – она обвела их огненным взглядом.
– Без вас, несравненная фройляйн! – откликнулся Редисов.
Она наклонила голову набок и чуть приоткрыла рот, как бы задумавшись.
– Что ж… Я польщена, – тут хитрая улыбка возникла на её лице вместе с прищуром глаз. – А что если в один прекрасный вечер я не приду и больше не появлюсь никогда? А? Что вы будете делать?
– О, не будьте к нам жестоки, фройляйн!
Она рассмеялась (довольно неприятно) и несколько раз обернулась вокруг своей оси, придерживая шаль на манер параплана. Остановившись, она оказалась прямо напротив Лунева. Горящий призывный взгляд вперился в него, но он остался стоять равнодушно, будто камень, которому нипочём любой пожар.
Женщина поняла это.
– Хм… – протянула она. – Вечер обещает быть интересным. Тем более, кажется, я вижу новые лица…
– Ах да, – Зенкин наконец вскочил из своей нелепой коленопреклонённой позы. – Позвольте представить: мой друг, поэт Алексей Лунев. Фройляйн Рита, танцовщица.
– А, тот самый Лунев, – Рита произнесла это с придыханием и оценивающим прищуром, но совершенно холодным тоном (что за дешёвые трюки? просто нарочито и почти уже комично). – Весьма наслышана. Говорят, вы очень известны. Стихов ваших, правда, не читала.
Он ответил:
– Вполне возможно. О вас, к сожалению, ни разу не слышал. Видимо, вы личность, широко известная в узких кругах.
Пламя в глазах танцовщицы вмиг переменилось, став ледяным и зловещим, как потусторонний зеленоватый огонь. Улыбка, впрочем, осталась, но только как набор сокращённых мимических мышц.
– Тогда, надеюсь, вы будете рады знакомству, – произнесла Рита и, отвернув лицо, словно потеряла всякий интерес к гостю, бросила. – Что ж, идёмте, господа! Ich will tanzen!2
Толпа во главе с танцовщицей двинулась вглубь парка. Зенкин рванул было с ними, но, поравнявшись с Луневым, остановился.
– Бесподобная… – пробормотал он.
– Хм, «фройляйн», – отметил Лунев. – Она немка что ли?
Зенкин секунду смотрел на него с удивлением, затем расхохотался.
– «Немка»! Да уж, самая что ни на есть коренная немка… Ты разве не узнал её?
– Узнал? Разве я должен был её узнать? Я впервые вижу эту женщину.
– Это же Рита! – Зенкин, видимо, считал, что этой фразой сделал всё понятным. – Помнишь? Из параллельного класса, – пояснил он. – Ну, Ритка, отличница, её ещё постоянно всем в пример ставили. Ритка, на все олимпиады по немецкому ходила. Ах да, у нас же немецкий в старших классах был, ты с нами тогда уже не учился… Ну? Помнишь?
– Смутно, – Лунев задумался. – Кажется, была какая-то Рита… Серая мышка такая.
– Ну, это ты… – Зенкин покачал головой. – Может, и была, конечно. Теперь она совсем другая. Это же… фройляйн Рита! Танцовщица, богиня, комета! Да её, возможно, весь Ринордийск знает, ты, верно, не слышал о ней только потому, что прилетел недавно. Она… В общем, сам увидишь.
– Если она училась в параллельном классе, то лет ей должно быть примерно, как нам, – вдруг сообразил Лунев. Ему этот факт казался довольно странным и не вязался с большой известностью: слишком рано что-то.
– Да, двадцать пять, – Зенкин проводил взглядом шествие. – Что, пошли?
– Идём, – равнодушно согласился Лунев.
Сумрак летнего вечера, сквозь который они не спеша двинулись, был прозрачным от света фонарей и тёплым. По нему легко проходили движения и слова, он-то уж ничем не пытался напугать или пригрозить.
– Ты нам так и не рассказал про заграницу, – напомнил Зенкин.
– Ага, точно, – Редисов возник рядом с ними. – Только не говори, что там нет ничего особенного, всё равно не поверим.
– Да, Лёха, ты же целых два года запад колесил. Наверняка же навидался…
– Ну что вы заладили, – оборвал их Лунев. – «Заграница, заграница…» Заграница как заграница. Дома. Улицы. Люди. Люди везде одинаковые. Что вы хотите услышать? Летающих коров мне видеть не доводилось, золотых рек тоже. Расскажите лучше, что у вас происходит. Этот, про которого сейчас столько разговоров…
Зенкин и Редисов тут же насторожились.
– Правитель нынешний, – пояснил Лунев. – Президент, или кем он теперь считается…
– Не президент, – ответил Зенкин. – Он… Просто Он.
Лунев кивнул:
– Ну, вы меня поняли, в общем, этот человек.
– Он не человек, – быстро пробормотал Редисов, глядя в землю.
– Ну да! – хохотнул Лунев. – А кто же?
Собеседники замолчали. Луневу даже стало капельку не по себе: так торжественно было это молчание.
– Мы не знаем, – наконец произнёс Зенкин тихо, почти шёпотом. – Человек не может вызывать столько страха к себе. И столько почитания. Человек не может быть вездесущим. Не может – всесильным, – голос его изменился, в нём не осталось никакой дурашливости, которая казалась неотделимой от натуры Зенкина. Тоном, вдруг появившимся у него сейчас, можно говорить только в храме, в главном святилище божества.
– Хотите сказать, он сродни богам? – Лунев сделал всё, чтобы эта фраза звучала иронично.
– Или дьяволу, – шёпотом же отозвался Редисов.
Лунев смотрел на своих приятелей с недоумением: уж кому-кому, а этим двоим вовсе не свойственно было падать ниц в страхе и благоговейно поклоняться. Сколько помнил он амбициозного нарцисса Редисова, тот ни разу не отягощал себя уважением к другим людям. Что касается Зенкина, его восторженное восхищение распространялось на всех и вся, но редко сочеталось с постоянством. В общем, понятия «авторитет» не было и в помине ни у одного, ни у другого. «Эй, ребята, – хотелось крикнуть Луневу, – вы чего?» Но слова застряли в горле.
Воздух, наполненный жемчужно-серебристыми тенями, недвижно и безмолвно обволакивал их, и оттого, что лица размывались, привычная реальность казалась хрупкой и неустойчивой, такой неустойчивой, что достаточно случайного удара вскользь – и она расколется, исчезнет, как грёза из полудрёмы.
Поодаль послышался женский крик:
– Хватит этих треньканий! Терпеть не могу английский. Неужели у вас нет ничего на немецком?
Прозвучавшая реплика как будто сняла оцепенение, и все трое немного расслабились. Лунев мотнул головой (хорошо, а то почти жутко стало) и заметил с лёгким смешком:
– Хорошо, допустим, мы имеем дело с выдающейся персоной. Допустим, это такой харизматичный лидер, умеющий идеально манипулировать людьми, пусть бы и гений общения с массами. Допустим даже и некое гипнотическое внушение, – он усмехнулся, – я ещё поверю, вполне возможно. Но всё же не забывайте, что по своей сущности он только человек и никак иначе. Поэтому при всех своих невероятных возможностях он не вездесущ, как вы уверяете.
– И тем не менее, – прервал Редисов. После паузы он добавил. – По крайней мере, любое наше слово станет Ему известно.
– Скажете ещё, он следит за всеми?
– Да. Это так, – отозвался Зенкин. – Здесь каждый шаг – под Его контролем.
Лунев не сразу нашёлся, что ответить, и поэтому перевёл взгляд на действо в глубине парка. Люди собрались там кружком, и в центре этого круга двигалась танцовщица, исполняя нечто вроде вальса в одиночку. Под странную смесь классической музыки с металлом она вращалась по окружности, все движения её подчинялись ритму, такому же монотонному и одинаковому, как отстранённый мужской голос, поющий что-то по-немецки. Иногда кто-нибудь из публики выскакивал и вступал в танец, временно играя роль партнёра, но они менялись, приходили и уходили, и танцовщица оставалась одна.
1
Дорогие господа
2
Я хочу танцевать!