Страница 135 из 137
— А не стоит ли нам, Сергей Егорыч, проверить, все ли на месте? — предложил Акимов. Прохоров согласился с ним.
Они подошли к продолговатым шкафам, полки которых были заставлены книгами, отдельными папками, связками папок, тючками, перевязанными тонкой веревочкой, и распахнули дверцы крайнего шкафа.
— По-видимому, Иван, это шкаф номер первый. Посмотри-ка, что там значится по описи, — сказал Прохоров.
Акимов заглянул в листок.
— На первой полке тут указаны дневники первого и второго путешествия на Кеть.
— Что ж, проверим. — Прохоров встал на носки и, дотянувшись до верхней полки, прочитал вслух наклейку на связке тетрадей: «Кетские дневники».
— Правильно. И тут то же самое написано: «Кетские дневники (первое путешествие)» и «Кетские дневники (второе путешествие)».
— Читай дальше, Иван.
— Читаю, шкаф первый, полка вторая: «Васюганье и васюганские торфяники».
— Есть. Вот они, эти папки. Смотри. Правда, названо просто: «Васюганье». Читай, Иван, дальше.
Акимов и Прохоров сверили по описи и первый шкаф и второй. Все совпало. Но когда они принялись за проверку третьего шкафа, их постигла горькая неудача. В шкафу не оказалось шести папок, а именно: «Полиметаллы», «Средняя и Нижняя Обь (с картами)», «Курганы», «Золото (с картами)», «Археология (том 1)», «Археология (том 2)».
— Что думаешь, Сергей Егорыч? — спросил Акимов, обшаривший шкаф снизу доверху.
— Думаю одно: материалы выкрадены Осиповским и компанией.
— Когда и как?
— А вот это вопрос. Взять все это при Лихачеве они не могли, а вскрыть квартиру… это уж просто грабеж.
— Не удивлюсь и этому, Сергей Егорыч. — Акимов хрустнул пальцами, закинул руки за спину и принялся ходить по обширному кабинету Лихачева — в один угол, в другой, поперек комнаты, вдоль. Прохоров кинулся к входной двери, осмотрел шпагат, пропущенный через скважину замка, печатку из коричневой мастики.
— Представь себе, Иван, никаких следов постороннего вмешательства, — сказал Прохоров, вернувшись в кабинет. — Сейчас посмотрю окна.
— Окна закрыты. Я уже взглянул на них, — все больше мрачнея, сказал Акимов и вдруг поспешно бросился за шкафы. А Прохоров подошел к окнам, подергал за крепкие, массивные запоры.
— Сергей Егорыч, иди сюда! — послышался взволнованный голос Акимова из-за шкафов. Прохоров протиснулся в промежуток между крайним шкафом и подоконником и остановился пораженный. Акимов стоял на передвижной лестнице, с помощью которой профессор доставал книги и бумаги. В руках у Акимова была палка для передвижки штор. Взглянув на потолок, Прохоров увидел приоткрытую нишу, расположенную в самом углу.
— Видишь, Сергей Егорыч?! Тут для грабежа все было предусмотрено! — Акимов отнял палку, и ниша плотно захлопнулась.
— Разбойники! Низкие и подлые существа! — Прохоров тряс кулаками, глаза его округлились и покраснели, он заметался в узком коридорчике за шкафами, как пойманный в клетку зверек. — Подожди, Иван, я пойду и осмотрю дом с внешней стороны. Ведь что-то надо предпринять нам!
Прохоров выбежал из кабинета Лихачева, а через две-три минуты Акимов услышал над собой его шаги. Еще через минуту ниша открылась, и очки Прохорова заблестели из сумрака чердака.
— Расплачиваюсь, Иван, за собственную неосмотрительность, — сказал Прохоров. — Сюда на чердак ведет лестница. Она приставлена с противоположной стороны дома. Не хочешь, да залезешь, а уж если хочешь, то и трудиться особо не нужно. Ну ладно, зайду в соседний коттедж, попробую узнать, не известно ли людям что-нибудь по поводу налета бандитов.
Прохоров захлопнул нишу, потоптался на ней и спустился с чердака. Пока он вел переговоры с соседями Лихачева, Акимов вернулся к столу и начал его осмотр с боковых ящиков.
Лихачев любил писать в толстых конторских книгах. Его, вероятно, привлекала в них плотная, линованная бумага и жесткая обложка, позволявшая хорошо сберегать рукописи в путешествиях и при непогоде.
Акимов вытащил пять книг, но две из них были с чистыми листами от начала до конца, а три содержали выдержки из рапортичек лабораторных анализов. «Странно, очень странно, неужели он не написал мне ни одного слова? Ведь он же знал, что я совершил побег, нахожусь в дороге и спешу к нему», — думал Акимов, перелистывая упругие страницы конторских книг.
Вошел Прохоров, по-прежнему возбужденный, с гневными глазами и руками, сжатыми в кулаки.
— Безумие! Индивидуализм, доведенный до подлости! Психология пауков, поедающих себе подобных!
— Что у тебя там произошло? — спросил Акимов.
— Понимаешь, Иван… Нет, ты этого не поймешь! На мои безобидные вопросы, не видели ли соседи лихоимцев, проникших в квартиру Лихачева, я наслушался такого, что у меня до сих пор дрожит все внутри. Профессор и его супруга заявили мне, что ни раньше, ни теперь, ни в будущем они не намерены проявлять интереса к чужой жизни. Они просят не беспокоить их. Им нет дела ни до кого и ни до чего! И я ушел как побитый… Что же будем делать? Неужели, Иван, мы бессильны?
Акимов поднялся, стоял с минуту в полной растерянности.
— Первое, Сергей Егорыч, что я сделаю, — останусь здесь. Иначе будет разграблено все остальное. Я ночей недосплю, но все приведу в порядок, всему сделаю опись. Будем надеяться, что тюк, который полиция захватила у меня в Або, не будет уничтожен, рано или поздно он окажется в наших руках. Я верю, что знания и ум Лихачева еще послужат будущему России. А второе… надо не спускать глаз с Осиповского. Попробуй узнать, где он, что с ним. Ни минуты не сомневаюсь, что наша революция достанет и его, где бы он ни скрывался. Пусть это пакостное насекомое знает, что эсдеки-большевики осведомлены о его проделках и ничего не забудут… Как ты смотришь, Сергей Егорыч?
— Согласен, Иван. Сегодня же буду держать совет с товарищами.
Вскоре Прохоров ушел, — он служил в больнице, — пообещав вечером, если позволят дела, навестить Акимова. Едва дверь захлопнулась за Прохоровым, Акимов опустился в крутящееся лихачевское кресло и принялся снова за разборку бумаг, лежавших в столе.
В пачке газетных вырезок и оттисков журнальных публикаций Акимов нашел широкие листы линованной бумаги, скрепленные обыкновенной булавкой. На первом листе крупной вязью синими чернилами было написано: «Сибирь (введение)». А чуть ниже цветной карандаш твердо вычертил: «Наброски». Перевернув страницу, Акимов прочитал фразу, которая относилась прямо к нему: «Ваньки все нет и нет… Где же он так долго едет?»
Акимов почувствовал, как спазмы сжали его горло. Очевидно, эти слова Венедикт Петрович написал в минуты крайней тоски. Они вырвались из его души как возглас отчаяния. Да, Иван слишком долго ехал, но разве он виноват в том, что дорога его оказалась такой длинной и трудной и такой в конечном итоге горькой?
Надвинулись сумерки. В широкие окна коттеджа хлынула предвечерняя мгла. Сквозь деревья парка замерцали огни домов, протянувшихся прямой и строгой линией.
Акимов задернул шторы окон, зажег хрустальную люстру, спускавшуюся над письменным столом, снова сел в кресло и принялся читать. И хотя рукопись была, вероятно, тем ранним наброском, в котором автор не достиг еще точности в языке, — это действительно были наброски, тезисы работы, которую предстояло развернуть, — но мысли Лихачева с первой страницы захватили Акимова.
Страница первая:
«Российское могущество прирастать будет Сибирью». Только гений мог сказать слова, мудрость которых рассчитана на века. Попробуем проникнуть в смысл этих слов, представить себе совокупность тех доводов, которые позволили великому ученому произнести эти вдохновенные и вещие слова.
Сын отечества, сын России. Таким был Михайло Ломоносов от первого своего вздоха до последнего. Улавливаю в сих словах о Сибири прежде всего патриотическую гордость Ломоносова за свой народ. В ту историческую пору в мире не было другого народа, который смог бы такое исполинское деяние, как покорение Сибири, вынести на своих плечах. Чтоб пройти через неизведанные тысячеверстные просторы, чтобы не остановиться перед неисчислимыми трудностями движения, мало было обладать только мужеством, отвагой и буйством от переизбытка удали. Главное, чем нужно было обладать, — сознанием исторической роли, проникнутым воплощенной волей веков и решимостью приумножить славу Отечества.