Страница 48 из 110
— Ты понимаешь? — сказал он. — Они убили Карла, вот что! Мне плевать на его политику. Он был честным человеком и ветераном войны. Что у нас делается, что делается!.. Ведь это… это же преступно! Это добром не кончится!
— Вилли, Вилли, ради бога тише, — тревожно взмолилась Кетэ.
— Ну вот, видишь, — гневно зашептал он, — мы одни в своем собственном доме и должны говорить шепотом. Неправильно это, Кетэ. Знаешь, что я начинаю думать? Мне кажется, что национал-социалисты… ну, словом, говорят они одно, а на деле выходит другое.
— Но послушай, — возразила Кетэ, — у нас больше нет безработных. Тут они как обещали, так и сделали. Может, ты и забыл, но я-то всю жизнь буду помнить, как весь тридцать второй год ты сидел без работы. И потом, прекратились наконец ужасные бои на улицах. Они навели порядок, и теперь все спокойно, разве не так?
— Знаю… Но убить Карла, такого человека, — разве это порядок?
— Но ведь это только Шауэр так говорит. Ты же не знаешь. Может, он врет.
— Я и от других много слышал про эти лагеря. Да и ты тоже, Кетэ.
— Да, но что поделаешь, Вилли? Разве мы с тобой в силах что-нибудь изменить?
Вилли промолчал; сколько раз он задавал себе тот же вопрос, и ничего не мог ответить.
— А теперь, смотри, Чемберлен и другие приедут сюда заключать договор, — продолжала Кетэ. — Если б фюрер поступал неправильно, разве они приехали бы?
— Должно быть, нет, — пробормотал Вилли, — должно быть, нет. Теперь уже трудно понять, что к чему.
— Все-таки нам живется неплохо… правда, Вилли? Сейчас, конечно, труднее, потому что много всяких вычетов, но у тебя же есть постоянная работа.
— Да.
— Подождем — увидим. Что нам еще остается?
— Наверное, ничего.
…И таким образом все годы, пока шла постепенная подготовка к войне, Вилли Веглер по-прежнему оставался солидным и надежным гражданином своей страны. Новые, раздражающие правила на работе, добавочные налоги, вычеты за обещанный автомобиль, который был ему не нужен, или увеличение рабочего дня — все это, конечно, вызывало его недовольство. Однако жизнь не была невыносимой. И Вилли снова повторял про себя: «Может, все еще наладится. Может, они и правы — так надо». А пока что у него была работа и была Кетэ. А пока что к ним иногда наезжал сын, служивший в армии. Пока что день, как положено, сменялся ночью, а ночь — днем. Вилли жил среди людей, которым он не мог заглянуть в душу, но которые с виду казались основательными, спокойными и довольными. Быть может, на самом деле это было не так, но расспрашивать Вилли не смел. Так и жил Вилли Веглер, тихий, смирный, сбитый с толку — одним словом, надежный гражданин своей страны.
В этом и заключался основной принцип его жизни, хоть он того и не подозревал. Покоряться судьбе, как испокон веков покорялось большинство людей, почти не делая попыток изменить ее; покоряться своей доле, определенной от рождения; покоряться заповедям великих, но туманно-далеких обитателей вселенной; быть кротким и тихим, если только повседневная жизнь не становится абсолютно нестерпимой, — вот в чем состоял принцип Вилли, принцип, по которому всегда жила и живет большая часть человечества. Но Вилли никогда не углублялся в подобные размышления. Он просто жил, как живет множество его собратьев, потому что таков железный закон, которому обучает чистых и невинных беспощадно жестокая жизнь.
Войну Вилли воспринял так, как воспринял бы болезнь. Скверно, но ничего не поделаешь, не в его силах что-либо изменить. Война 1914 года оставила у него такие страшные воспоминания, что никакая пропаганда не могла его переубедить. Немецкие войска быстро захватили Польшу, и он радовался — не потому, что это означало победу, а потому, что, как он надеялся, скоро наступит мир. Но мира все не было; Вилли пал духом и одно время клял англичан и французов за то, что они не кончают войну. Фюрер желает мира, писали газеты, но враги Германии предпочитают воевать.
После Польши пришла очередь Норвегии, и тогда война коснулась и Вилли. Рихард был парашютистом и погиб в первые же дни кампании. Эта весть пришла к Веглерам не как простое уведомление о смерти. Рихард, по-видимому, погиб, как герой. Молодой вдове должны были вручить его посмертную награду.
Узнав о гибели сына, Кетэ впала в прострацию. Вилли один отправился в деревню близ Дюссельдорфа, где жили родители Марианны, — вместе с маленьким сынишкой она переехала к ним на время войны.
Торжественная церемония состоялась на ступеньках ратуши. Полковник парашютных войск вручил фрау Марианне Веглер Железный крест. Какие-то люди произносили речи, звучала подобающая музыка — словом, зрелище было очень воодушевляющим, как говорили вокруг. Во время церемонии Вилли стоял словно каменный — крупный, светловолосый человек с застывшей на лице болью и поникшими могучими плечами. Время от времени он потирал одной рукой другую, медленно и неуклюже, точно пальцы его окоченели от холода. В мозгу его стучало: «Рихард умер», но сердцем он не мог этому поверить. В сердце его жил Рихард светловолосый, кудрявый, вприпрыжку бежавший по улице… В сердце его Рихард говорил нараспев: «Чик-чик, чик-чик, я — буксирчик»… и озорно выпаливал за столом, при гостях:
В сердце его Рихард был полон горячей, бурной жизни, и, наверное, полковник ошибся — этого не может быть! Но полковник не ошибся, и Вилли знал это.
В тот вечер Вилли глядел, как Марианна укладывает спать его внучонка. За весь этот долгий день она ни разу не выказала своего горя, даже когда ей сунули в руки крест Рихарда. Она гордо и высоко держала голову, и до ушей Вилли не раз долетали одобрительные замечания насчет ее патриотизма. Марианна спокойно застегнула малышу пижаму и спросила, рассказать ли ему сказку, но Вилли видел, что она разрыдается, как только останется одна. И тут он впервые в жизни ясно понял, что значит слово «принцип».
— Расскажи про воробья, — сказал малыш.
Марианна машинально улыбнулась Вилли.
— Это он требует каждый вечер, — объяснила она и склонила голову к сыну, прижавшись щекой к его щечке. Ее прелестное лицо было неподвижно, как маска, но в красивых глазах стояла жгучая боль.
— Паук убивает муху, — начала она. — Потом воробей убивает паука, а сова убивает воробья, а лисица убивает сову, а собака убивает лисицу, а волк убивает собаку… А потом что? — спросила она ребенка.
— А потом что? — повторил он.
— Ну, ты же знаешь. Кто убивает волка?
— Сама скажи, — пролепетал мальчуган.
— Человек, конечно! — сказала мать. — Так и ведется на свете, сынок. Сильные всегда побеждают и убивают своих врагов. Ты будешь сильный, когда вырастешь?
— У-гу.
— Ты будешь самым сильным на свете и убьешь всех врагов твоей родины, да?
— У-у-гу-у.
— А кем ты будешь, когда вырастешь? — Марианна с гордой улыбкой полуобернулась к Вилли.
— Са-датом, — ответил малыш.
— Солдатом, — повторила Марианна.
— И-оем, — продолжал малыш.
— Да, героем, как твой папочка, — сказала Марианна.
— И болоться за фю-лела. — Малыш протянул ручонку, словно салютуя.
— Да, сказала Марианна, и, хотя губы ее дрогнули, а лицо побледнело, в глазах ее не было ни слезинки.
А Вилли? Он глядел на Марианну и молчал. Позже он понял, что на лице его, должно быть, отразился тот ужас, которым было наполнено его сердце. Ибо под его страдальческим взглядом Марианна вдруг вспыхнула.
— Ну, что? — злобно воскликнула она. — Вам это не нравится?
Вилли ничего не ответил; да, конечно, это ему не нравилось. Войны — войнами, тут уж ничего не поделаешь, но что нас ждет, если матери будут готовить своих сыновей к смерти?
— Ну и пусть не нравится! — в бешенстве крикнула Марианна. — А мой ребенок будет воспитан как следует: он усвоит принципы истинного немца, которым научил бы его отец!