Огненный лис

— Чук с утра добыл, — пояснил Данила и подмигнул Виктору. Он уже успел рассказать приятелю, что его знакомый, криминальный «авторитет», вовсе не бродит с ружьем по лесам и полям, добывая пернатую дичь, а предпочитает домашнюю птицу, оставленную без присмотра жителями близлежащих сел. При этом, в качестве подручных средств для своей «тихой охоты», он обычно использует палку потяжелее и пару холщовых мешков.

— Угощайтесь, господа! — Сделал широкий жест уголовник по прозвищу Чук.

— Лорочка, водки всем! — Не остался в долгу Виктор. — Я плачу… так сказать, от нашего стола — вашему столу!

— Вот дает Циркач!

— Молодец, — одобрила публика. — Конкретный мужчина!

… После того, как тарелки опустели и собравшиеся утерли жир и без того не слишком свежими скатертями, в баре вновь загрохотала музыка.

Народ потрезвее повскакивал из-за столиков и с новыми силами пустился в пляс. Кто-то сразу же спьяну не устоял на ногах и завалился под стойку, кто-то кого-то нечаянно задел, кому-то в ответ по ошибке заехали в ухо…

— Сейчас драться начнут, — шепнула на ухо бармену молоденькая, только что принятая на работу официантка. — Может, ментов надо вызвать?

— Не стоит. Сами разберутся. Здесь все свои.

— А этот? — Кивнула официантка в сторону Виктора. — Вроде, не наш, не светловодский.

— Наш, — устало прищурился бармен. — Люди говорят, он здесь раньше жил. Потом болтался где-то, а теперь обратно приехал…

— Ага… Вон, ему уже как звезданули!

Действительно, Виктор схватился за щеку и повалился на стол. Бармен осторожно тронул за плече Пальца, скачущего под музыку возле стойки, и показал — смотри, мол, непорядок с дружком.

— Витек, чего это? — Подскочил Палец к Виктору. — Кто тебя?

— Нет, все нормально… Зуб, наверное. Сейчас пройдет.

Потерев ладонью щеку, Левшов обернулся к приятелю:

— Зуб, кажется, прихватило…

— Ни фига себе — зуб! — Усомнился приятель. — Ага, как же — зуб! Да это тебе, факт, кто-то по роже съездил!

— Дай зеркало, — повернулся Виктор к сидящей неподалеку малознакомой девице.

Та протянула ему свою пудреницу.

— Может, я на улицу выходил… и зацепился? За ветку какую-нибудь? Виктор Левшов удивленно пожал плечами, разглядывая широкую алую полосу поперек щеки. — Смешно.

— Чего смешного-то? — Не понял Палец.

— Ирония судьбы. Я точно такой же шрам одному деловому на память оставил.

— Давно это было?

— Не важно. Ерунда. Скорее всего, просто аллергия на водку. Случалось уже…

— От водки запросто может быть! — Согласился Палец. — Водка дрянь у нас. Ты бы пил её меньше? А если кайфа не добираешь, то лучше «травку» кури.

— Нет уж, — отмахнулся Виктор. — Курите сами! Я и на зоне-то не баловался, а здесь и подавно не буду.

— Не пойму я тебя, Циркач, — вздохнул приятель. — Сам говоришь, что «траву» надо выращивать и собирать. А зачем? Чтобы потом продать, накупить много водки — и в конце концов от аллергии сдохнуть? Не понимаю.

— Чего же непонятного… — вяло ответил Левшов. — За деньги не только водку можно купить. И славу можно купить. И уважение… Хочешь, Палец, чтобы тебя все зауважали?

— Хочу.

— То-то и оно… Вон, хотя бы этот Чук блатной. Знает ведь, что с этой девочкой ментовской по лезвию бритвы ходит, что через неё все его шалости «мусорам» известны — а остановиться не может. Ну, не может! Тщеславие… Кто ещё в городе похвастать может, что дочку чуть ли не самого главного мента трахает? Никто. Или вот, Гарпуша. Ублюдок ведь! Но собой доволен, сумел отличиться — подогрел братву… Ведь ни у кого сейчас «травки» нет! А у него есть. И все об этом знают. И все к нему: тю-тю-тю, сю-сю-сю… ах, как мы тебя уважаем все! Ах, как мы тебя любим! Ему это — бальзам на душу. Даже фирменные резинки завел: знайте, дескать — моя отрава! Я благодетель.

— Он, кстати, тоже под Шурэном, — напомнил Палец. — И не только «травкой» своей промышляет. Говорят, Шурэн решил антиквариатом заняться. Взял под себя фирму «Мирина», которая у нас в районе старинное барахло скупает, и Гарпуша постоянно ошивается, вроде как, от него.

— Присматривает, чтобы не крысятничали барыги?

— Не только. Допустим, находит эта фирма какого-нибудь клиента с дорогой вещицей.

— Цену ему, конечно, предлагают смешную. Клиент отказывается продавать. Вот тогда и подкатывает к нему Гарпуша со своими отморозками. И они уже всякими способами обламывают человека, чтобы посговорчивее стал. Говорят, в это дело и милицейская «крыша» подвязана.

— Интерсная тема… Надо будет с Шурэном потом покалякать. Может даже, вместе чего — нибудь замутим. А пока надо с «травкой» начинать. Деньги зарабатывать.

— Деньги? Это хорошо, это я согласен, — вмешался в разговор подошедший за столик Данила. — Кстати, Шурэн просил, если мы за реку соберемся, остров Змеиный заодно проверить. У него там большой плантарь конопли, и человечек какой-то за хозяйством присматривает.

— Что за человечек?

— Не знаю. Вроде, местного дикаря. Один живет круглый год, огородик возделывает, рыбку ловит… Лодка у него есть. На веслах.

— Раньше даже лошадь была, — добавил Палец. — Недавно подохла от старости, мне Папич рассказывал.

— А живет он где? В шалаше каком-нибудь?

— В казарме.

— Где? — Поднял брови Левшов.

— До того, как плотину построили, там воинская часть стояла. Ну, кое-что осталось.

— А на чем туда добираются?

— На катере. У Чука есть… — Данила обернулся и крикнул, перекрывая музыку:

— Слышь, братан! Катер дашь?

— Не-а, — отозвался тот, но спросил:

— А на кой он вам?

— Порыбачить хотим.

— Все равно не дам.

— Чего жмешься-то, как не родной?

— Мотор барахлит. Помпу надо менять.

— Вот, чтоб его… — выругался вполголоса Палец и вспомнил:

— Эй, Гарпуша, постой-ка! Твой-то «прогресс» на ходу?

— На ходу, — кивнул очутившийся рядом со столиком Гарпуша. Был он уже изрядно пьян и на удивление дружелюбен.

— Дашь порыбачить?

— Без вопросов!

— Отлично, кореш! Вот это, я понимаю…

— Так, все. Решили. Послезавтра прокатимся.

Глава 2

Робко выглянуло из-за холмов свежее, чистое утро. Низкорослые домики бывшего села Табурище, а ныне — одноименного района города Светловодска, по большей части ещё дремали, утопая в густых вишневых садах. Вот, скользнул мягкий солнечный лучик по черепице, вяло перекликнулись между собой хозяйские петухи, а по улице Богдана Хмельницкого, вихляясь из стороны в сторону, прогромыхал автобус. Первый, самый ранний…

Автобус притормозил на перекрестке — подобрал рабочих, — и тронулся дальше. Пропустив его, какой-то сгорбленный старичок перегнал через проезжую часть корову:

— Пошла. Лысуха! Пошла, тудыть твою мать!

На старичке была простенькая, с погончиками, армейская рубаха, кургузый жилет с разводами от пота и брыль — соломенная шляпа, большая редкость даже в здешних краях.

Дом Левшовых стоял на самом краю Табурищенского района, на выезде из города. Шесть соток приусадебного участка, фруктовый садик, огород… Ветхие хозяйственные постройки, замастыренные, как говорится, из того, что под руку попало. Прямо за сараем вырыта небольшая канава, считающаяся прудом для водоплавающей птицы.

Собственно, водоплавающей птицы у Левшовых в хозяйстве не имеется, и потому на пруду её не видно. Зато куры есть. И коза — белая, безрогая и бестолковая, которая только и норовит залезть в огород или переломать соседскую кукурузу.

Козу купила на базаре мать Виктора. Купила случайно — захотелось вдруг ей, женщине сугубо городской, с какой-нибудь живностью повозиться. Чтобы, в конце концов, была поблизости хоть одна живая душа, а то сына единственного днем с огнем не сыскать: дама появляется редко, все в делах, все в каких-то заботах…

— Ты бы хоть к дяде Никону заехал, сынок. Нашел бы время?

— А что такое? — Туповато переспросил Виктор.

— Все же, родня… Я вон, жену его, Ольгу Ивановну на прошлой неделе в центре видела.