Подкидные дураки

Не слушая дальше, Ракитников вышел на цыпочках из кухни. Помимо всего прочего, было теперь стыдно... Показалось: вот он идет по коридору, и за каждой дверью жилец смотрит на него в замочную скважину: какой, мол, он после вчерашнего? Ноги, точно пудовые, едва отдирались от пола... Даже начало пошатывать... Этого еще не хватало!..

Скрипнула облупленная дверь, мимо которой ему идти. Выглянула вытравленная водородом женская голова гражданки Лисиной. В домовой книге она числилась как безработная. Она всегда, кто бы ни шел, приотворяла дверь, выглядывала, - иногда что-нибудь скажет, иногда только взглянет умоляюще. Только бы сейчас не заговорила!

- Здравствуйте, - сказала Лисина. - Куда это вы мчитесь?

- Да так, черт его возьми. - Ракитников вытащил платок и потер пылающее, воспаленное лицо. - За примусом... В кухне ремонт...

- У меня чай горячий... Заходите. (Она взглянула умоляюще.) Напьетесь чаю у меня, ей-богу, а?

Ее скуловатое лицо было напудрено, брови выщипаны и подкрашены по моде. Части этого лица, казалось, были собраны от разных лиц; пожалуй, своими казались только глаза неопределенного цвета, небольшие и до жалости искательные. Она высунулась вся из двери, придерживая (для прелестности) бумажный халатик. Шея у нее была цвета опаленной гусятины. Ракитникова шатнуло, стиснул зубы и вошел в непроветренную комнату. На дешевенькой скатерти в пятнах стоял эмалированный чайник, из носика шел пар. Это была единственная отрада в комнате, где в стенах торчали гвозди. Голое окно. Разломанная бамбуковая ширма в изголовье койки. Из плюшевого диванчика высовывались пружины и волос. Понятно, почему гражданке Лисиной приходилось умолять, чтобы зашли.

- Я ужасно жалею холостых, - сказала она. - Без нашей сестры и чаю-то как следует не напьетесь.

При этом она усмехнулась, собрав губы присоском. Только сейчас Ракитников почувствовал, что внутри у него все сухо, как в раскаленной пустыне. Вместо того чтобы пробормотать, как он и намеревался, вроде: "Ну вот, очень рад, значит - я пошел", - он присел к столу, где дымился носик у чайника, и начал пить чай, скупо, но вежливо отвечая на вопросы.

Это придало смелости гражданке Лисиной. Она подошла к комоду и попудрилась. Запахивая капотик, повела плечами, обернулась, сверкнула (так, видимо, ей представилось, что сверкнула) глазами, мелко засмеялась.

- И я с вами выпью за компанию... Третий раз чайник грею...

- Да, в такую сырость приятно чайку, - согласился Ракитников.

Так они разговорились. Лисина сообщила, что хорошо знает его бывшую жену Людмилу Сергеевну:

- Моя тетя всю зиму ходила к ним стирать... А теперь, вы знаете, они уехали в Крым на плешь, купаться...

- Вот как, - откашлянув хрипотцу, косясь в сторону, сказал Ракитников.

- Тоже, когда вот я была замужем... Это, значит, в двадцать третьем году, - степенно, даже постарев лицом, продолжала Лисина, - мой муж был актер, конечно... Вы не слышали - Гриволысов-Чикин? Гриволысов фамилия, а Чикин он взял, вроде как псевдон... В Туле играл, в Вятке, в Вологде, очень известный... Любил меня, знаете, обожал, как куклу... И он меня постоянно звал: поедем в Крым. Но я отказывалась, а теперь жалею... И вы знаете, как мы разошлись? Из-за тырканов...

- Кого?

- Тырканы - тараканы по-простому. Он был очень скучливый. В Вологде скука необыкновенная в двадцать третьем году... Пить денатурат ему запретили доктора из-за блуждающей почки... И он придумал обучать мышь играть на барабане... Бился с ней, знаете, целый месяц... Я боюсь мышей, ну, не могу сказать как... И я не спала целый месяц с этой мышью в комнате, и вот посоветовалась с нашей хозяйкой, и мы допустили к ней кошку... Мужу я ничего не сказала, хотя он горевал. Хорошо... Ночью он возвращается из кооператива... У них был компаньон-пьяница, заведующий кооперативом, - бывало, он лавку закроет с улицы, а с заднего хода собираются к нему актеры, и они пьют очищенный денатурат и едят все казенное... И приносит он мне в спичечной коробке двух черных тырканов из этого кооператива. Показывает и сам, знаете, радуется: "Мы, говорит, будем их воспитывать и обучать разным упражнениям..." А я боюсь тырканов хуже мышей... Я их на другой день и выбросила... Он как узнал об этом да как закричит: "Ты, говорит, не можешь понять моей художественной натуры, ты два года моей жизни съела..." И тут же он пошел к другой женщине... (Лисина при этих словах сильно потянула носом, вытерла глаза.) Через свою глупость упустила счастье.

- Ничего, как-нибудь поправитесь, - неопределенно утешительно сказал Ракитников. От чая его начало размаривать, и как будто острота восприятия смягчилась... Лисина, подперев щеку, сказала:

- Знаете, не была бы я хитрая, я была бы идиотка в полном смысле...

Возразить на это было нечего. Дождь за окном припустился лить, как из шайки. В комнате стало темно по-сумеречному, лицо Лисиной расплылось беловатым пятном. Кажется, она улыбалась. Уж не вздумалось ли ей, что Ракитников, пригретый чайком, предпримет что-нибудь решительное? Действительно, рот у нее опять собирался трубочкой, из-под халатика появилась коленка, перетянутая подвязкой с бантом. Ракитников весь вдруг ощетинился, отъехал со стулом.

- Я, знаете, пошел, - сказал он. Лисина молчала. - Хочу прилечь, голова очень...

Она совсем тихо, едва заметно, вздохнула. Он вышел. В коридоре рванул себя за волосы. Лег одетый на постель и действительно заснул под шум дождя.

На этом у всякого человека несомненно окончились бы моральные переживания, вызванные алкоголем и дурным пищеварением. Но в том-то и дело, что здесь было, как уже сказано, отклонение...

Прохрапев, должно быть, часа два, Ракитников увидел болотце с черной водой. На тенистом берегу лежал мрачный свет. Свет дня был как перед концом мира - угасший, неживой, пепельный. И вот Ракитников заходит в это болотце - по колено, по грудь! Его толкает вперед неясное сладострастие. Ах, вот что!.. Он хватается за корму лодки. Ему нужно влезть в лодку. В ней, он знает, ждет та, кто утоляет страдания... Его заливает нежность к ней. Он силится влезть, и вот он - в лодке, в гнилой и дырявой, загаженной птицами, на дне в воде плавают доски. Лодка пуста, покинута. Как это невыразимо печально... Он окидывает взором темноватое болотце, низенькие елочки, пепельную траву. Он здесь один. Негреющее солнце в медном небе висит над чахлой равниной... И он плачет, плачет и - просыпается.

Он провел по глазам - они сухи, и подушка суха... Слезы - и те были сном. Ракитников потянулся за папиросами - ни одной... По стенам, по потолку скользили отсветы уличного фонаря, качающегося под дождем. Было зябко, и все существо его наполняла печаль.

Не зажигая света, Ракитников долго ходил из угла в угол. Было жалко себя, шагающего с опущенной головой. Пойти куда-нибудь? В пивную? В гости? Значит - опять напиться, одушевиться, и - все начинай сначала... Нет... Надо решить коренной вопрос: зачем я живу?

Он долго глядел в мокрое окно, - за ним по едва различимым крышам барабанила безнадежность... "В какой-то день я своротил с единственной правильной дороги. И вот - на дне... Здесь вопросов не разрешают. Зачем жить - ответа нет... Живи биологически, переваривай. А уж поставил вопрос - ответ один... Короткий..."

Ракитников со страхом, сжавшим сердце, покосился на ржавый костыль, вбитый над письменным столом в стену, где когда-то висела картина. Усмехнулся для храбрости. Продолжал прогулку из угла в угол. Скрывать нечего: прозевал любовь, поздно спохватился. А что он сделал, чтобы Людмила Сергеевна не ушла от него? Она долго боролась, чувствовала, что кто-то из них двоих должен погибнуть... "Надоело тебе со мной, милая моя, уходи. Развод - два целковых, и никакой трагедии", - такое словечко он ей сказал в день разрыва. Она побелела, замолчала, стала каменной. Ему казалось тогда: эка штука - баба, вместо одной десяток будет не хуже... И был десяток - и веселых, и беспокойных, и жадных, и равнодушных... В каждой он искал жену, участницу, и - каждая оказывалась чужой... Ничего, кроме ужаса одиночества, он не находил, прикасаясь к ним... Иные издевались, поправляя смятые волосы перед зеркалом: "Нынче рабынь не водится, дружочек, многого хотите от женщины..." И были правы, что издевались... Ради чего им жалеть, любить его? Утолила желание и, как куколка, быстро завернулась в кокон, а ты, дружочек, хоть пропади, рассыпься пылью: ты - отжитая минута, и только...