Страница 3 из 13
Как мне вообще пришло в голову писать тебе, несмотря на расстояние, разделяющее нас? Во-первых, возраст, как ни крути, штука неприятная и неизбежная. Он приносит болячки, слабость, понимание, что твой последний час близок… Но еще хуже – страх, что смерть может настичь внезапно, и тогда все планы окажутся напрасными. Но возраст имеет и свои преимущества. Жизнь в старости предстает другой. Более очищенной от чуждых наслоений. Как стекло, которое было мутным, вдруг внезапно стало чистым, звонким, прелестно отражающим наш мир. В старости нет места унынию, это привилегия среднего возраста, здесь уже вступаешь в диалог с вечностью. И радуешься совсем немногому – солнцу, траве, пробивающейся сквозь полуразрушенный мрамор, запаху моря.
Но чтобы достойно встретить старость – нужно примириться с ее дарами и отринуть тяготы.
Я долго шла к этой науке и, кажется, нахожусь в процессе постижения. Я переменила место жительства и уехала из Флоренции на Капри. Поселилась не в родовом поместье – там уже давно хозяйничает Катарина, племянница Мариуччи, а в маленьком домике, скромном и неприметном. Но зачем мне в старости пышность? Зато здесь я предоставлена самой себе и могу без помех насладиться жизнью в каждом мгновении. Или как писал Петрарка?
И ты знаешь, когда я уехала из до слез любимого Рима – мне стало легче. Наверное, пришло осознание, что я вступила в свой последний завершающий этап жизни. Шокирующую зрелость – так бы я это назвала. Я любила Рим и люблю до сих пор. Это город, переживший всех. О Рим разбились волны веков и оставили на нем свой след. А какая прелесть, что в Риме так органично перемешались все эпохи! Такого нет в Париже, который этот великий и ужасный барон Османн застроил однотипными зданиями, разрушив средневековый город, от прежнего Парижа почти ничего не осталось…
Но вернемся к Капри. Так странно возвращаться в места, где прошла твоя юность. Странно… А потом тебя охватывает ликующая радость, словно ты вернулась в свое детство, но уже другой, и ты можешь смотреть на себя с высоты возраста. И детство видится таким же прекрасным, но еще более сладостным. Потому что – недостижимым.
Я всегда любила море. И мне его не хватало позже. Когда я жила в Риме, я скучала без вида ярко-синей глади, простиравшейся до самого горизонта. Синей, без малейшей примеси других оттенков. Я знаю – и здесь нет никакого секрета, что наши итальянские моря – самые красивые в мире… Они красивы, потому что щедрое южное солнце, согревая своими лучами воду, придает ей насыщенный синий цвет, пронизанный золотистым свечением. Это надо видеть!
Здесь можно в полной мере вкусить то, что называют «искусством жизни». В этом мы, итальянцы, весьма преуспели. Есть же такое выражение – «дольче вита». На самом деле, оно почти не переводимо на другие языки. Это не просто сладкая жизнь в ее вульгарном понимании. Это сладость, как благоуханность, как благодать, как аромат в пору наивысшего цветения… Мы, итальянцы, при всей своей шумности и внешней суетливости, никуда не торопимся, поэтому традиции у нас в крови. И тот, кто хоть однажды побывал в Италии, обязательно вернется сюда снова…
Вот так, постепенно, я подбираюсь к главному предмету моих писем. Я непременно должна сказать о русских в Италии. Позже ты поймешь: почему вообще возникла эта тема. И пусть тебя ничего не удивляет – жизнь порой полна таких сюрпризов и тайн, перед которыми меркнут художественные романы.
Я хочу сказать тебе, дорогая, что тяга русских к Италии – неоспорима. Эти связи тянутся из глубины веков. Они никогда не прерываются и никогда не исчезают. Все мы знаем имя Зинаиды Волконской, Вячеслава Иванова… И, конечно же, Николая Васильевича Гоголя! Этого великого страдальца, который был так очарован Италией и который написал на итальянской земле великое произведение русской литературы «Мертвые души». Его даже изучают в русских школах! Мы не представляли, что этот чудак, который всем казался не от мира сего и который с таким удовольствием поглощал изыски итальянской кухни, величайший писатель!
Но я хочу рассказать тебе о другом писателе. Я долго думала: нужно ли ворошить эту старую семейную историю? Не лучше ли все оставить так, как есть, и не поднимать мертвецов из могил. Так, кажется, выражалась тетушка Лючия, когда ее теребили в девяностолетнем возрасте. Но все же есть истории, которые нужно знать…
Максим Горький был, несомненно, мужчиной интересным, я говорю тебе об этом, потому что я его видела молодым. До того, как он стал памятником, бронзовым идолом, с неизменно застывшим лицом. Молодость хороша тем, что она изменчива, по ней мы можем судить о будущем человека, о том, что его ожидает при определенном сочетании звезд. А старость – это уже кульминация, итог, когда изменить ничего нельзя. И мы можем только констатировать прожитую жизнь с точки зрения – что получилось. Но не стоит сравнивать молодость и старость. Иначе можно увидеть: как все лучшее осталось в прошлом, не развилось в обещанное, а застыло под грузом погребенных надежд. И это наблюдать всегда печально, если не сказать – трагично.
Но вернемся к Максиму Горькому.
Это был мужчина нежный и чувствительный, скрывавший свою истинную натуру под маской грубоватого парня. С такими человеком в жизни встречаешься, но не часто. Вроде бы простоват и грубоват, а затронешь сердечные струны, и там ой-ой – такие вулканы нежности, чувствительности и страсти, что только и успеваешь кутаться в них как в солнечный ветер или в мягкое одеяло из пуха, которым отогреваются в плохую погоду. Видишь, я уже ударилась в лирику. Наверное, это у нас, итальянцев, в крови…
Так вот Максим Горький и в молодости был человеком с огромными возможностями. В то время мужественные писатели процветали… Считалось, что они должны были напитаться романтикой морей, побывать в разных передрягах, постранствовать, прежде чем взяться за перо. Писатели были кумирами, идолами. Взять хотя бы нашего Габриэля Д’Аннунцио. Властитель дум! Ничего не скажешь…
Таким был, к примеру, Джек Лондон, позже – старина Хем, всеми обожаемый Эрнест Хемингуэй. Максим Горький был из их числа. Даже его псевдоним говорил о том, что он старательно играет на стороне угнетенных. В то время это было страшно модно. Идеи всеобщего равенства и справедливости захлестнули мир, кажется, я об этом уже писала, но, наверное, буду возвращаться к этой теме не единожды, так как для меня это своеобразный феномен. Как это наша добропорядочная старушка Европа вдруг слетела с катушек? Чего ей не хватало? А может быть, в стабильности и процветании уже таятся семена разложения, и человеку хочется какой-то встряски, чтобы идти дальше. Вперед. Над этим периодом истории еще придется поработать историкам, политологам, социологам, психологам… Загадок много.
Но Максим Горький при всей своей чувствительности был очень практичным человеком. Его дружба с большевиками говорит как раз об этом. Практицизм Горького был и в выбранном им месте жительства. Он эмигрировал в Италию, и это говорит о том, что он умел жить и ценил жизнь во всех ее проявлениях. Не чурался благ земных…
А теперь самый интересный момент – встреча с Максимом Горьким. Как Даниэла познакомилась с ним. Нужно отметить, что Даниэла и я были погодками. Я только на год моложе. А в юности год так многое значит, не то что в последующие годы. Есть же разница между четырнадцатью и пятнадцатью годами. Шестнадцатью и семнадцатью. А вот пятьдесят или шестьдесят лет – разница уже не так заметна. Чем дальше, тем сильнее стирается индивидуальность каждого года, его яркость и аромат.
Похоже, я стала в старости философом! Кто бы мог подумать!
Итак, Даниэла познакомилась с Максимом Горьким. Представь себе, это произошло случайно, у моря… Ломаный итальянский молодого русского ее пленил сразу, как и он сам. Забегая вперед, могу сказать, что говорить по-итальянски Горький так и не научился.