Страница 21 из 24
-- Ставь ноги на педали и бери в руки штурвал. Да смелее, не бойся, -подбадривал его Михаил Андреевич.
Пашка прилип руками к штурвальной колонке. Вот посмотрел бы в этот момент дедушка на своего внучка -- какой восторг пережил бы Гурьяныч!
-- Бери штурвал на себя... Так. Мы поднимаемся... А чтобы повернуть самолет вправо или влево, нужно нажать ногою соответствующую педаль. Понял?
Парнишка утвердительно качнул головой, нажал педали, видимо живо представляя, что послушная машина несется в воздухе и все ребята следят с земли за ним, за Пашкой, который так ловко управляет самолетом.
Я спустился к провожающим. Вылет задерживался из-за каких-то "неполадок" в атмосфере.
Только в одиннадцать часов мы поднялись в воздух. Летели высоко. Под нами облака, словно волны разбушевавшегося моря, перегоняли друг друга, мешались и, вздымаясь, надолго окутывали нас серой мглой. От напора встречного ветра машину покачивало, и казалось, летит она не вперед, а плывет вместе с облаками назад. Вдали, точно упавшая на облака глыба белого мрамора, виднелся величественный Становой, облитый солнцем. К нему устремляется наша машина. А под нами, в образовавшихся просветах, показалась долина Зеи, багровая от весенних ветров и тепла. Еще через несколько минут облака поредели, и я узнал устье Джегормы, куда в прошлом году привел меня ослепший Улукиткан.
Ниже Джегормы, в двух километрах от слияния ее с Зеей, широкая коса -посадочная площадка. Никого на ней нет. Летчик разворачивает машину, заходит сверху, "падает" на галечную дорожку.
Пустынно и одиноко на берегу. Мы разгружаем машину.
-- Ты как сюда попал? -- вдруг послышался строгий голос Василия Николаевича.
-- Дядя, не кричи, я тебе дедушкину пикульку для рябчиков подарю, -ответил вкрадчиво детский голос, и из-под тюков показалась голова Пашки. -Я не успел слезть, -- оправдывался он, стряхивая с ватника пыль и хитровато всматриваясь в лицо Василия Николаевича.
-- Врешь, а как попал под тюки?
-- С испуга, хоть провалиться мне, с испуга. Как загудели моторы, я хотел в дверь выскочить, а меня занесло вишь куда...
Василий Николаевич ощупал у него сумку и покачал головой.
-- Знал, что испугаешься, хлеба захватил?
Мальчишка заглядывал в лицо Василию Николаевичу, как бы пытаясь разгадать, насколько серьезен разговор. А тот вывалил на тюк содержимое сумки. Чего только в ней не было! Сухари, дробь, пистоны, селедка, столовый нож, пикульки, крючки, обманки, пробки, -- словом, все, что Пашка успел нажить за двенадцать лет жизни.
-- Ты, дядя, не сердись, -- сказал Пашка, уже разгадав покладистость Василия Николаевича. -- Ведь никто даже не подумает, что Пашка Копейкин на самолете улетел. Чудно получилось!
-- Слезай-ка! Кто разрешил тебе лететь? -- спросил я, стараясь придать своему голосу строгий гон.
-- Вы же сами меня посадили! -- ощетинился Пашка.
-- Но я тебе не разрешал лететь. Ты что? Не хочешь учиться? Пашка молчал.
-- Известное дело, не желает! -- рассердился вдруг Василий Николаевич. -- Я вот сейчас спущу с тебя штаны да такую таблицу умножения разрисую, надолго запомнишь. Ишь, чего вздумал -- кататься! -- Мищенко не выдержал и рассмеялся.
А Пашка не сдавался.
-- Мне, дядя, только бы на оленей взглянуть. Я сбегаю за лес?
-- Ты никуда не пойдешь и не скроешься. Через пять минут улетишь обратно.
Пашка обиделся, отвернулся от меня и стал рыться в своей сумке.
-- Ладно, не останусь... А вы напишите бумажку, что я летал на самолете, без нее ребята не поверят, -- сказал он, а в озорных глазах торжество: проделка удалась.
II. В СТРАНЕ БЕЗМОЛВИЯ
I. Встреча с проводниками. Яйца с рыбой хорошо! Баюткан, сын дикого сокжоя. На долбленке по шиверам. Снегопад у астрономов.
Наши проводники Улукиткан и Николай Лиханов уже прибыли на Зею с озера Лилимун. Они поселились на устье Джегормы. Там среди безмолвия тайги старики чувствуют себя прекрасно. Им не надоедает одиночество, не томит скука. Но мы знаем, они с нетерпением ждут нас, чтобы отправиться в далекий путь. Всех нас манят дали.
Как только самолет с Пашкой скрылся из глаз, я отправился к Улукиткану, на устье Джегормы, тут недалеко. Бойка и Кучум уже несутся туда, минуют скальный прижим, скрываются в зарослях, и там вспыхивает дымок обновленного костра.
Меня догоняет Василий Николаевич. Ему тоже не терпится. Но идем не торопясь. Как далеко мы вдруг оказались от жилых мест, и как волнующе дорог нам этот пейзаж, напоенный весною! Не могу надышаться воздухом. Чувствую, как он будоражит всю кровь и каждый глоток его прибавляет здоровья. Глаз не оторвать, не наглядеться на зеленые кружева гибких тальников, на лес, обрызганный белым черемуховым цветом, на далекие холмы, прикрытые плотным руном бескрайней тайги. Все живое ликует, дразнится, пищит, прославляя весну. И над всей этой обновленной землею стынет голубовато-свинцовое небо.
Мы только миновали прижим, как из леса вышло стадо оленей. Животные спустились по каменистой осыпи к реке, стали пить воду. Следом за стадом выбежала молоденькая самочка. Увидев нас, она внезапно остановилась. Что-то знакомое во всей ее изящной фигурке, в манере ставить размашисто ноги, в черных озорных глазах. Не могу вспомнить, напрягаю память.
-- Майка! -- вырывается у Василия Николаевича. Теперь узнаю и я...
-- Майка, Майка! -- кричу обрадованно. Шагаю к ней, ищу в кармане лакомство, хочу напомнить ей о себе.
Она, при слове "Майка", настораживается и неожиданно бежит к стаду. Обидно, не узнала. А мы-то все помним. Родилась она прошлой весною в походе на речке Кунь-Манье и первое свое путешествие совершила на нарте со связанными ногами, завернутая в старенькую дошку Улукиткана. Она стала нашей любимицей, но всегда недоверчиво относилась даже к ласкающим ее человеческим рукам. В ней больше, чем в других оленях, передался гордый дух предка -дикого сокжоя.
Улукиткан убежден, что новорожденный теленок приносит эвенку счастье. В прошлом году он не расставался с Майкой, окружал ее трогательной заботой. Даже когда врачи вернули старику, ослепшему в походе, зрение, он был убежден, что это сделала Майка. Улукиткан и в этом году взял ее с собою, надеясь, что она оградит его от бед.
Навстречу бегут собаки. За ними показываются старики. Я обнимаю Улукиткана. Как дорог мне этот маленький, похожий на усохший пень, человек с заиндевевшими от седины волосами на голове, с проницательными глазами, одетый в старенькую дошку. Он прижимается ко мне, я слышу, как часто бьется его сердце.
-- Я думаю, напрасно мы тут живем, пошто так долго не приезжали! -говорит он с болью.
-- Задержались, Трофим тяжело болел. Теперь все уладилось, он выздоравливает.
Я обнимаю Николая. На его плоском лице радость.
-- Куда след поведем? -- не терпится Улукиткану. Его явно беспокоит этот вопрос.
-- К Становому, и от Ивакского перевала повернем на запад по хребту.
-- Э-э, -- удивляется старик, -- опять худой место выбрал. Туда люди еще не ходи.
-- Поэтому мы туда и идем.
-- Какое дело у тебя там?
-- Надо посмотреть, что это за горы, какие вершины, можно ли пройти туда с грузом на оленях и с какой стороны, где лучше организовать лабазы. После нас туда пойдет много отрядов, наша задача сделать легче им путь.
-- Тогда пойдем. Ты только не забывай, что сказал старик: место там худой, тропы нет, кругом пропасть.
Через два часа мы поставили свои пологи рядом с палаткой проводников, разожгли костер, сварили обед... И с необыкновенной ясностью почувствовали, что переступили границу, за которой нас ждет неизвестность.
Кажется, ничто не омрачает этот первый день нашего путешествия: небо чистое, воздух прозрачный, дали доступны взгляду.
Когда мы заканчивали обед, собаки лежали на песчаном бугорке, рядом с палаткой: Кучум, сытый, довольный, растянувшись во всю длину, грелся на солнце, а Бойка заботливо искала в его лохматой шубе блох. Но вдруг обе вскочили.