Страница 14 из 20
– Добро пожаловать в Бутан, сэр, – говорит молодой человек в гхо, оборачивая белый шарф вокруг моей шеи.
Он называет себя Таши, затем пожимает мне руку. Это рукопожатие отличается от всех, что у меня когда-либо были. Две руки сложены одну на другую, голова опущена в полупоклоне. Это очень осознанное, церемониальное действие. Поначалу я нахожу его пугающим. Я просто пожму вам руку, Таши, мы не будем устраивать спектаклей. Позже, однако, я научился ценить бутанское рукопожатие, и, если подумать, так они делают почти все: переходят улицу, моют посуду – так осознанно, так внимательно.
«Внимание» является недооцененным словом. Оно не получает… внимания, которого заслуживает. Мы отдаем дань любви и счастью и – о господи! – производительности труда, но редко у нас есть что хорошего сказать о внимании. Мы слишком заняты, я подозреваю. Тем не менее наша жизнь пуста и бессмысленна без внимания.
Я печатаю эти слова, а у моих ног суетится моя двухлетняя дочь. Что она хочет? Моей любви? Да, в некотором смысле, но на самом деле она хочет моего внимания. Чистого, неразбавленного внимания. Дети – эксперты в распознавании поддельного внимания. Может быть, любовь и внимание действительно одно и то же. Одно не может существовать без другого. Британский ученый Авнер Пропозал считает внимание «универсальной валютой благополучия». Внимательные люди, другими словами, счастливые люди.
Таши несет сумки к нашему автомобилю. Учитывая репутацию дорог в Бутане, я надеялся на что-то мощное, как Toyota Land Cruiser. Это Toyota, но не Land Cruiser. Мы грузимся в потрепанную «Corolla» 1993 года. 8 утра, и я не спал во время ночного полета.
– Куда бы вы хотели поехать, сэр?
– Куда угодно, где можно выпить кофе, Таши.
Мы едем в небольшое кафе, хотя назвать это кафе можно с большой натяжкой.
Это бетонное здание с несколькими деревянными столами и стульями. Подают только растворимый кофе. Как любитель кофе, я нахожу это очень тревожным, но пью и не жалуюсь.
Таши – милый и стремится угодить. Кроме того, он обладает, как я вскоре обнаруживаю, впечатляющим чутьем на очевидные вещи. Он говорит «мы прибыли в место назначения, сэр», когда мы очевидно приехали, или «идет дождь, сэр», когда мы мокрые.
Его манеры куртуазны, как у дворянина восемнадцатого века. Он держит двери открытыми для меня, несет мою сумку и парит, как вертолет над автомобильной погоней в Лос-Анджелесе. Если бы он мог нести меня, он, вероятно, делал бы и это.
Он делает все это, тем не менее, достойным, а не льстивым образом. Бутанцев никогда не колонизировали, никогда не завоевывали, поэтому их гостеприимство подается прямо, без подобострастного почтения и прочего лизоблюдства, так часто встречающегося в этой части мира. Английский язык Таши груб и своеобразен. Дело не столько в сильном акценте, сколько в словарном запасе. Он говорит, например, «мы будем принимать некоторую рудиментарную еду, сэр?». Поначалу я понятия не имею, о чем он говорит, какую еще рудиментарную еду? Тогда я понимаю, что речь идет об остатках обеда. «Рудиментарный» как «пережиток», как «больше не нужный». Я объясняю ему, что это слово так не используется. Но он продолжает использовать его, и в конце концов я перестаю пытаться это исправить.
– Хорошо, Таши, поехали в Тхимпху. – Это столица Бутана и мой дом в течение следующей недели или около того.
– Мы не можем, сэр.
– Почему нет?
– Дорога закрыта.
– Как долго она будет закрыта?
– Некоторое время.
В этой части мира «некоторое время» – это последнее, что вы хотите услышать. Войны были выиграны и проиграны в течение некоторого времени. Империи расцвели и пали в течение некоторого времени. Проблема заключается в том, что «некоторое время» может означать пять минут, пять дней или пять лет. Не имеет значения, что вы ждете – следующего автобуса в Бомбей или пересадки почки, это случится через «некоторое время». Или нет.
– Тогда нам нужен альтернативный маршрут, – вежливо предлагаю я.
Таши и водитель находят эту идею очень смешной. Я понимаю это, потому что они хохочут и шлепают себя по коленям.
– Какой забавный сэр, – ха-ха, – альтернативный маршрут, – ха-ха.
Нет альтернативного маршрута. Существует один маршрут: Национальное шоссе Бутана – единственная дорога в стране, и едва ли ее можно назвать дорогой, поскольку на ней еле помещается один автомобиль.
Так что мы сидим и ждем, подобно Будде. Это дает мне несколько минут, чтобы отдышаться, что на этой высоте настоящий подвиг, и оценить, где я нахожусь.
Почему я здесь? Как Бутан вписывается в мой атлас блаженства? Да, страна напоминает хилтонскую Шангри-Ла, и, по крайней мере то, что я вижу, чрезвычайно привлекательно. Счастье даже в национальном гимне страны: «Учения Будды пышно растут в цветении, позволяя людям сиять, словно солнце мира и счастья!» Это и есть политика Бутана в отношении ВНС.
Валовым Национальным Счастьем измеряется здесь не прогресс нации или ее баланс, но счастье или несчастье народа. Эта концепция показывает глубокие различия между тем, как мы думаем о деньгах и удовлетворении и обязательствах правительства перед своим народом.
Но у меня есть сомнения. Является ли Бутан действительно «лабораторией человеческого улучшения», как один наблюдатель назвал его? Или это просто еще одна дыра, чтобы использовать безвкусный термин иностранного корреспондента для стран, где власть коррумпирована, дороги медленные, а кофе растворимый?
Я не могу ответить на любой из этих вопросов и вместо этого нахожу утешение в словах Конвея, которыми он пытается успокоить своих компаньонов, застрявших в Шангри-Ла: «Мы здесь, потому что мы здесь; если вы хотите объяснения, я бы предпочел успокоиться». И наконец, после ожидания в течение некоторого времени дорога в Тхимпху вновь открывается, и мы грузимся в «Toyota». Я быстро обнаружил, что вождение в Бутане не для смиренных. Крутые повороты, крутые обрывы (без перил), водитель, который твердо верит в реинкарнацию. На дорогах Бутана атеистов нет.
К счастью, я спал большую часть путешествия, пробуждаясь, когда машина, ревя, взбиралась по крутому склону. Бутанские школьники, их болтовня и смех по дороге из школы – часть нашего путешествия на «Corolla», как Красное море для Моисея. Они делают это без ехидных замечаний или грязных взглядов. Что-то еще, что здесь есть, или, вернее, чего здесь нет. Нет рекламных щитов или неоновых вывесок – вряд ли есть реклама в Бутане, и неоновые вывески запрещены. Тем не менее я нашел этот нарисованный знак, подпертый двумя кусками дерева на обочине дороги:
Когда последнее дерево срублено,
Когда последняя река высохнет,
Когда последняя рыба поймана,
Только тогда человек поймет, что он не может есть деньги.
Я обдумываю эти слова, пока «Corolla» тянет до гостевого дома на вершине холма. Я поздоровался и проявил уважение ко всем сотрудникам. Еще один белый шарф заарканил мою шею, а потом я пошел наверх, в свою комнату. Хозяйка, красивая женщина по имени Сангай, сообщает мне, что Ричард Гир однажды оставался в той же самой комнате.
– Я помню это очень отчетливо, – говорит она. – Он сказал… как же он выразился? Вот! В комнате вид на миллион долларов.
Вид действительно замечательный: город Тхимпху, с его белыми основаниями и зелеными крышами домов, лежит прямо внизу, выше видны горы и тонкие облака на горизонте. Но «вид на миллион долларов» кажется мне не совсем подходящим термином, чтобы применить его здесь, в Бутане, стране, где деньги играют наименьшую роль.
Обессиленный, я плюхаюсь на матрац. Я закрыл глаза и попытался представить себе Ричарда Гира, лежащего на этой самой кровати. Мне не нравится представшая перед глазами картина, так что я лучше подумаю о бейсболе. Ничего личного. Я ничего не имею против Ричарда Гира.
На самом деле, я могу честно сказать, что, если бы он был лучшим актером, я, возможно, не женился бы. На первом свидании со своей будущей женой мы пошли смотреть фильм с Ричардом Гиром «Гринвич Виллидж». Его персонажа звали мистер Джонс, и он был так плох, на очень многих уровнях, что мы провели остаток вечера, обсуждая его, что создало глубокую и прочную связь между нами, которая длится по сей день. Так что теперь у меня есть шанс, и я говорю: спасибо, Гичард Гир.