Страница 4 из 16
Тогда помимо динамического характера мы должны указать на еще одно фундаментальное свойство Предания. Оно для народа Божьего есть высшая форма творческой активности. Поскольку оно аккумулирует опыт преодоления косности первозданной материи в пользу чистой созидающей активности духа. В этой преемственной последовательности творческого переустройства всей нашей совместной жизни и происходит становление области единого бытия творца и твари.
Естественно, акцентирование динамизма Предания не отменяет темы соотношения Предания и конкретных материально оформленных практик с закономерными вопросами: чем обеспечивается единство Духа и практик при широкой вариативности последних; и как устанавливается соответствие различных форм этому духу живому. В рамках именно этих соотношений мы и сталкиваемся с явно недостаточной проговоренностью, которая оборачивается специфически конфессиональной православной уверенностью, что названные соответствия осуществляются автоматически. Соответственно здесь и кроется риск превращения Предания в обычай (привычку) что создает теологическую, идеологическую и психологическую основу для фундаментализма – самодовольства от мнимого обладания истиной, которое часто сопровождается агрессивным сопротивлением какому бы о ни было движению, тем более творческому созиданию.
Но надо признать, что если к описанию жизни Церкви и применим термин «консерватизм», то только лишь в одном смысле – когда он обозначает бережное отношение к любому подлинному опыту Богопознания, и опасение, как бы не было вычеркнуто из духовной памяти ничего ценного. Deus conservat оmnia («Бог сохраняет все» (лат.). – Ред.) – вот единственное приемлемое толкование православного охранительства. Однако такое толкование предполагает максимальную инклюзивность, ведь у Бога может быть принято и даже привечено то, что никогда не придет на ум без творческого усилия нам, увы, пока еще смертным. Вспомним, что Господь не просто творит все новое, Он в своей творческой активности еще и всякий раз непредсказуем. Весь Новый Завет есть преодоление вполне благочестивых стандартов, о которых в частности так ревновали фарисеи. А разве они не мнили себя хранителями Предания, хотя на поверку оказались блюстителями недостоверных преданий то ли действительных, то ли вымышленных старцев?
Условия преемственности Божественного откровения в едином и живом потоке Предания – открытое дыханию ипостасного Духа человеческое сердце., ищущее служения, исполнения призвания Творца. Жизнь по инерции, жизнь символами, обрядами, локальными случайными привычками создает самые благоприятные условия для торжества предания старцев над божественным откровением.
Не в том ли основной соблазн в отношении к Преданию, чтобы замкнуть Его на формализованный источник или авторитет. Причем это не совсем необязательно авторитет институциональный, например приверженность «преданиям старцев» даже опаснее, поскольку гораздо эффектнее имитирует харизматический динамизм. Трудно себе представить, чтобы предостережение Господа ученикам – «бойтесь закваски фарисейской» потеряло актуальность.
В Церкви собираемой и умножаемой единым духом Откровения и Богопознания, являющимся в объединяющим их живом Предании насаждается и растет райский опыт согласия, в котором возможно цветение неисчерпаемого разнообразия. Например, в таком опыте согласия можно жить с весьма различающимися трактовками Писания. В этом образе кажется, что все держится на сваях, забитых в воздух. Тем не менее это самый крепкий фундамент подлинного богочеловеческого бытия, «возрастания в полноту возраста Христова», ибо только в таком гибком динамическом режиме может существовать единое поле истины. Стоит только допустить неподвижные общеобязательные формы, как живое начало, т. е. сама жизнь с Богом, окажется под угрозой. Невозможно, чтобы подпорки заменяли растение, но нам почему-то нередко встречается умиление от созерцания сада, в котором камни, палки и веревки заменили цветущие клумбы и плодоносящие деревья.
Итак, Предание – это область усилий, в которых обновляется опыт присутствия Бога в воскресшем Христе действием Св. Духа. И опыт, и его обновление – чистое духовно-экзистенциальное проживание, экстатическое и вдохновенное, одновременное открытое рискам всевозможных искажений и спекуляций. Формальной гарантированной защиты от них никакой нет. Эти опасности обходятся лишь духом верности открывшемуся нам Творцу, усыновляющему нас в Сыне, честным переживанием немощи своей ограниченности перед лицом умилостивляющего Господа, извечной, увы, неготовности к жертве. Одновременно это опыт вдохновения от усмотрения духовного переворота в другом и других, некогда мне чужих, а теперь моих духовных сородичей, братьев и сестер, с которыми я разделяю свою жизнь в качестве пусть часто нерадивого но все-таки чада Отца Небесного.
Быть может, одним из самых красноречивых свидетельств того, что Церковь жива творческой динамикой Предания, было по-видимому неожиданное предостережение ап. Иоанна, которым завершается его первое послание: «Дети, храните себя от идолов» (1 Ин 5:21). Идол православия, если так позволительно выразиться, – это ложное предание, некий фиксированный код, гарантирующий прохождение тока истины через твое бытие помимо риска жизнетворчества. Живя с такой верой, можно незаметно вынести за скобки жизни самого себя, свою личность и построить ложный режим духовного самообмана, будто все происходящее с нами непременно есть действующая истина Христова, особенно если Ее перевести на наглядный язык знаков, подходящих нам, но не приемлемых Христом.
В этом случае уже совершенно теряют актуальность и связи настоящего с прошлым, и вырастающее из настоящего будущее, которое в норме проблематизирует всякое настоящее. Ничто не сможет поколебать такой тип сознания в его ложной уверенности, что именно в нем и находит свое законченное выражение Святое Предание. Правда, принимая во внимание двусмысленность слова «законченное», мы могли бы неожиданно с этим согласиться: не обозначает ли такое «православие» конец живого Предания?!
С. Молдован. Ваш доклад очень ценен., и, должен признаться, лично для меня он некий вызов в лучшем смысле этого слова. В частности, меня заинтересовали те аналогии, которые Вы использовали для уточнения главного предмета обсуждения – опыта предания. Какого рода опыт служит для нас средой для передачи предания? Я насчитал у Вас три или четыре аналогии этого опыта. Озвучу их еще раз с конца. Первая: прохождение тока через электрическую цепь. Вторая: сад, в котором есть все необходимое для садоводства, в том числе чтобы подпереть и подвязать вьющиеся растения. Затем аналогия с письменным текстом: что живой опыт фиксирует в виде некоего текста. Разумеется, здесь мы подразумеваем Священное писание, но не только: помимо него есть вся сокровищница нашего предания, каноны, святоотеческие писания. Наконец, в самом начале была озвучена аналогия, заимствованная у Кьеркегора, а именно – «прыжок в бездну».
Почему я затронул вопрос аналогий? Когда мы говорим о вещах, имеющих апофатическое содержание, которое превосходит наши возможности по его формальному представлению и исчерпывающему объяснению, мы вынуждены прибегать посредством аналогий к сходному опыту, более доступному для нас. Иными словами, поднимаемая Вами проблема является одной из основополагающих проблем христианской жизни: как сказал Владимир Лосский, это соотношение между «вертикалью», между абсолютно невыразимым, и историей со всем ее содержимым, которое мы можем идентифицировать эмпирически – посредством текстов, икон, всевозможных других артефактов.
Думаю, что в богословии в целом данная проблема является фундаментальной, потому что от используемых нами аналогий зависит то, какие аспекты рассматриваемой проблематики мы улавливаем. Это нам показал Спаситель, ведь и Он использовал аналогии, говоря притчами и проводя параллели с житейским опытом. Любая аналогия, с одной стороны, раскрывает нам что-то из мысли собеседника. С другой стороны, нам необходимо осознавать неизбежную ограниченность аналогий и в целом любого способа выражения нашего опыта. На мой взгляд, Вы это подчеркнули очень ясно: предание не тождественно Откровению. Предание что-то улавливает, запечатлевает, оставляет какие-то следы, и это как-то может передаваться. Однако само событие откровения, перемены, возрастания, встречи как таковое никогда не является замкнутым, ограниченным эмпирическими формами, через которые мы могли бы целиком сообщать его друг другу. Событие как таковое остается непередаваемым.