Страница 21 из 24
– Пра-авильно, – говорит, – глаза стыдливо в землю, в землю. Ах, какие женщины, какие…
Девицы заторопились, свернули во двор.
Белый жигуленок остановился у бордюра, пропуская колонну саперов. Водитель, вжавшись в руль, с опаской наблюдал за военными. Когда дорога впереди освободилась, «жигуленок» покатился и скрылся за поворотом.
Каргулов поднял кулак.
Ах ты, долбаная тишина! Не зря старшина кашлял в утро: не от тумана-мороси. Чует старшина, чует опасность.
Бэтер, качнувшись по инерции, стал.
Солдаты, пригибаясь к земле, хоронились за деревья, направляли стволы в сторону мрачных развалин. Старлей Каргулов сквозь треснутое стекло очков тревожно всматривается туда, где сходился в размытых перспективах Первомайский бульвар.
– К-костян, глянь ты. Я ни черта не вижу. А тихо-то как. Чего там, ну?
Старшина поднес к глазам бинокль и долго стоял так.
– Д-дежурный доложил, г-где стреляли? – Каргулов волновался и заикался сильнее, чем обычно. – В Заводском?.. Их ш-шуганут оттуда, а они ломанутся к нам. Ждите, называется. И народу на улице никого. Ж-ж-жопа!
Старшина отнял бинокль.
– Нас пасут. Бучу надо.
Когда поезд тронулся, Иван проводил взглядом мигающий серпантин ростовского перрона и завалился на верхнюю полку к стенке лицом. Сразу и уснул.
Душно в плацкарте, углем и туалетом пахнет.
Народ укладывается: сопят, кряхтят, где-то расшумелись – полки делят. Наконец, разобрались по местам. Баулы, чемоданы попрятали под себя; спят пассажиры: кто тревожно, кто пьяно, кто не спит вовсе – километры считает.
На узловой дернуло, проснулся Иван. Глянул на часы. Было далеко заполночь.
Перевернулся на живот и стал глядеть в окно.
На полустанках поезд замедлял ход, и вагон начинало сильно раскачивать. Ивану казалось, что скрипучая плацкарта сию же минуту сойдет с рельсов, и тогда все пассажиры с баулами и чемоданами повалятся со своих полок. Но колесные пары все так же размеренно громыхали на стыках, и поезд тащился дальше по степи сквозь непроглядную темень южной ночи.
Пролетали мимо семафоры, дикие степные огоньки.
Неожиданно загрохотало и завизжало – волгоградский разминулся со встречным товарняком. Иван тяжело вздохнул – не уснуть ему больше, еще и голова разболелась от тряски. Спрыгнул с полки, ногами на закрошенном полу, среди мешков и чужой обувки поискал свои берцы.
К ночи плацкарта обжилась уж пассажирами: ссыхались под газетками недоеденные белоногие куры, пахло домашним – пирожками. Вскрикивали вдруг проснувшиеся дети: покряхтывают под мамкино баю-бай. Угомонились застольщики в крайнем, у туалета, купе: вытянулись голыми пятками в проход, надышали пивным перегаром; бутылки катаются по полу, звякают.
В тамбуре свежо. На прямом перегоне поезд набрал ход, и ветер загудел в разбитом дверном окне. Подставь лицо – обожжет щеки, глаз не открыть.
Иван, глотнув ветра, присел на корточки. Прислонился затылком к дрожащей стенке тамбура и с удовольствием стал думать. Думал Иван о том, что неугомонный Болота, как узнает, что он едет, матери весь мозг иззудит. Та, конечно, переживает: Болота же, ясное дело, о чем болеет – повод! Но Болота и без повода через день залитой ходит. Или батя вон… А что? Батя по меду великий спец. Сейчас всякое природное в цене. Станут они медом торговать. Вдвоем сподручнее: туда-сюда смотаться. Руки, ноги есть. Молодой он. А голова заживет, куда денется! Деньжат Иван, опять же, заработал. Заработал… Это что ж получается – шел мстить за брата, а, на самом деле, за деньгами? Так же все и подумают. Ну и что! С паршивой овцы, как говориться… Черт с ней с войной. Одним махом все и отбросить. А Лорку как же, а совесть?.. Наговорил же ворох всего. Прости, Лорка…
Тудун-дудун, тудун-дудун – стучит где-то под ногами, под железным полом.
С тревожным лязгом распахнулась тамбурная дверь. Заспанная взлахмоченная проводница заторопилась мимо, заметив Ивана, недовольно буркнула:
– Усе стекла перебилы, та шо жа такое… Дымбеля! Передрались у соседним вахоне. Полоумные, шоркнутые усе.
«С Хохляндии тетка», – подумал Иван. Проводница дыхнула чесночным.
– Та мине же… Бычки не кидайте на пол тока. – И поскакала дальше.
Иван швырнул окурок в окно.
– Раскудахталась. – Он было поднялся идти в вагон, но передумал. – Черт с ним… до дома осталось… Потниками там дышать.
И остался в тамбуре.
Дороги, дороги! Кто знает, в какую сторону идти верно, а куда не суй носа? Здесь тебе проводница чесночная, там пятки немытые, храпы пивные. И снова Иван размечтался на ветру: разохотилось ему – уж поскорее бы «раскинуться на горячей полке и задохнуться от березового духа».
– Зажигалки не будет? Огоньку, будьте любезны.
Дверь хлопнула.
Иван так же сидит на корточках, голову не спешит поднимать. Потянулся в карман, сам себя ловит на мысли – эка привык он за госпитальные немощные месяцы: и в лицо не надо человеку смотреть – по голосу весть портрет. А голос не понравился Ивану – сладенький голосок.
Поезд дернулся, стал притормаживать. Иван поднялся с корточек, протянул случайному попутчику коробок спичек. И уже рассмотрел его внимательней.
Это был молодой человек лет двадцати двух, может, ровесник Ивана. Он смотрел на спичечный коробок и странно улыбался. Не ухмылялся, но будто хотел что-то сказать, но вроде как не решался сразу так – не познакомившись.
«Интеллигент», – Иван вспомнил маленького солдатика Ксендзова.
– Спички? Как странно в век индустриального развития, – он чиркнул по коробку. Затрепетал огонек. Парень эффектно затянулся, откинув со лба длинную светлую челку. Курил он картинно, выпуская дым из носа и рта одновременно.
«Фраер же!» – с неудовольствием подумал Иван.
Попутчик тоже взглянул на Ивана оценивающе. Так легко знакомятся люди на случайных полустанках, долгих перегонах, – когда ты понимаешь, что должен, просто обязан поведать незнакомцу о своей жизни, пожаловаться и похвалиться, приврать даже. Уж больше никогда вы не встретитесь, не станете тяготиться сказанным, так отчего ж не расплескаться – побаловать душу откровениями.
– Спички надежней.
– А-а, вы, наверное, военный? – обрадовался попутчик. И таинственно, с надуманной, как показалось Ивану, серьезностью спросил: – Оттуда?
Иван не спешил откровенничать: время ночь-полночь, и попутчик, видно, городской, балованный комфортом и бабьим вниманием. Но тот повел нить разговора, и как умеют это делать образованные или только кажущиеся таковыми люди, стал подбираться к Ивановой душе издалека.
– А я больше люблю днем ездить, когда можно разглядывать пейзажи за окном, – говорил попутчик ровно и очень правильно, будто лекцию читал или с книжки пересказывал. – Или еще, того веселее, столбы с километрами считать. Вы не пробовали? Я один раз насчитал десять вроде, а потом, знаете, сбился.
Иван тронул рукой шрам на виске: «Не заросло еще… или рожа у меня такая… клейменая».
Молодой человек оказался проницательным собеседником.
– Ранение?.. Простите. У меня дядя военный врач – не родной, двоюродный. Но мы в близких отношениях. Он часто к нам заходил, когда отец был жив… – тень промелькнула на лице парня, смахнул сразу, откинул назойливые волосы со лба. – А я, знаете, еду на свадьбу. Сестра, хым, тоже двоюродная, выходит, не поверите, за офицера. Армия, армия! Мне кажется порой, что все кругом ходят в военной форме, вся страна. Да, хым.
Иван ловил себя на мысли, что все это уже было: и тамбур, и одинокие его мысли под тудун-дудун и, как казалось Ивану, бессмысленный этот разговор о столбах и километрах.
– А я только девять успел, – сам не зная отчего, сказал Иван. За окном простуженно заверещал стоп-сигнал на пролетевшем мимо переезде.
– Муж сестры по финансовой… То есть… Извините, девять… что девять?.. Нет, это все, конечно, ерунда – считалочки. Не разумно. Муж сестры, он, знаете, верно, верно рассчитал. Целесообразно, так сказать. Сначала послужить, набрать веса, авторитета. Жизнь диктует. Связи. Сестра так и говорит – помучаемся еще пару годиков, получим майора и тогда уже в бизнес. А что мы все выкаем? Меня зовут…