Страница 11 из 24
У кострища человек десять солдат такие же закопченные. Намерзлись – тянут черные пальцы к пламени, того и гляди, опалит: задубела кожа – дымком не согреешь – так и суют прямо в огонь.
– Мы вас еще днем ждали. Ротный сказал, что снайперов нам придадут.
Лейтенант говорит, словно торопится куда, рукой трет шею. Бинт у него вокруг шеи. Шея длинная, подбородок над ней торчком вперед.
– А… это? – заметил лейтенант Иванов взгляд. – Сегодня «вованы» наступали. Не-е, «вованы» не вояки, менты и есть. Жаль пацанов. Шли на тот дом, – он махнул неопределенно, – прикинь, за бэтером в колонну по двое. От снайпера прятались. А по ним из миномета ка-ак ебнули. Две мины – двенадцать трупов. Ранены-ых! Мы вытаскивали. Меня и ебнуло осколком.
Он снова потер шею.
У костра потеснились.
Иван присел на снарядный ящик, упер приклад в ботинок, тот самый «натовский». Ствол на плечо. Потянуло с боков знакомой солдатинкой: прокисшими портянками, давно не мытыми телами, горелым порохом. У войны свой запах, специфический.
– Чего по ночи? А если б пароль сменили? У нас часто бывает.
– Заплутали, – сдержанно ответил Иван, скосился на Савву.
Савва папироску достал. Запахло коноплей. Едко – как с осенних жженых листьев. Бушлаты у костра заворочались, глаза загорелись жадно.
– А то б шмальнули, угробили вас. Мои деваху местную притащили. Плечо – синяк, и дырка в руке. Она, типа, ее ранило шальной пулей. Беженка, типа! Прикинь, – лейтенант вдруг подобрался весь. – Но я глумиться не дал, сам застрелил.
Заволновалась «солдатинка». Послышалось хриплое, брошенное с обидой:
– Интеллигент.
Громко дрова трещат – сосна. Стулья, столы из дворов по округе натащили и жгут. Но услышал Иван, и лейтенант услышал.
– Сохатый, поп… там.
Сохатым звали здоровенного солдата с наполовину оторванными сержантскими лычками на грязнущем бушлате. Бушлат его был черен и днем и ночью. Сохатый посмотрел на команадира, но без злобы: «Тоска же. Хоть какое-то разнообразие. Че не дал поглумиться? Тем более сука сама же виновата была. Снайперш по жесткому валят». Смешно Ивану – черная закоптелая сержантская рожа и белки глаз как два фонаря в темноте.
Савва братанов срочников не обижает – передал косяк по кругу. Первому Сохатому. Тот затянулся, надул щеки – отдает папироску дальше.
Лейтенант фляжку достал.
– Сохатый гранатометчик. Нормальный пацан, но языкастый. Мои водки ящик надыбали. Жрать хотите?.. Ротный забрал себе, а я вот отлил немного. Тебя как? Меня Перевезенцев Роман, – и протянул руку.
– Знамов, сержант, – чтобы не было конфузов, сразу обозначил свое звание Иван. Лейтенант, хоть и интеллигент, но простоват был.
– А-а, понятно. Контрактники? У меня тоже двое «контрабасов» во взводе были.
– Тот узкоглазый Савва-калмык. Мы с ним на первой под Аргуном.
Не для форсу и хвастовства сказал Иван про первую войну – мельком лишь упомянул. Завтра им придется вместе с этим лейтенантом и его «сроками» идти в бой. Лейтенанту так будет спокойнее – стреляные, значит, надежные.
Лейтенант понял Иванов расклад.
Закурили.
Пухает в городе, но лениво. Вдруг, будто гороха рассыпали, защелкало, все громче и громче. Взрыв, второй. Понеслось.
– У Дома печати где-то, – предположил Перевезенцев. – Нам на завтра приказано продвинуться левее от бензоколонки, в глубь квартала. Сегодня до обеда тыкались, тыкались, а у них позиции.
Спали у костра. Вповалку. Ящиков снарядных вокруг набросано в беспорядке. Длинные как гробы – те от ракет. В костер все идет.
Задремали и Иван с Саввой.
Договорились с лейтенантом Перевезенцевым, что даст он им сапера; тот проведет их через свои мины. Хорошего даст сапера. Идти решили по самым ранним сумеркам.
Утром на войне, как перед долгой дорогой – присесть нужно. Не чтоб хорошо встретили, а чтоб пуля мимо пролетела, чтоб свои не обстреляли, чтоб… Да много на войне всяких «чтоб». Заворошились идти. Савва и не спит уже. Иван ботинки перешнуровал, попрыгал – не звенит нигде, не стукает. Перевезенцев у костра: фонариком водит по солдатским лицам, матерится неинтеллигентно. Один поднялся, закашлялся.
– Где Ксендзов? – спрашивает лейтенант.
Солдат сквозь кашель:
– У себя в гробу Ксендзов, – и обратно завалился.
Тут лейтенант выдал такого отборного мата, что Иван подумал: интеллигентность лейтенанту Перевезенцеву не идет, а вот так по-боцмански, хоть святых выноси, даже очень к лицу закопченному пехотному летехе.
Лейтенант стал хвататься за ящики – которые длинные от ракет. Хлопал крышками, будил спящих вокруг. Наконец, открыв очередной, нашел то, что искал. Иван заглянул через лейтенантское плечо. В ящике, обхватив руками автомат и прижав грязные ладони к груди, лежал солдат. Иван сначала подумал, что это «двухсотый», так блаженно покоилось его тело в затасканном сальном бушлате. Тело издавало булькающие звуки, не шевелилось. Перевезенцев пнул ногой по ящику. Безрезультатно.
– Ну-ка.
Вдвоем с лейтенантом, – Иван икал от смеха, – подхватили ящик и, поднатужившись, перевернули.
Крепок солдатский сон. Спит мальчишка безусый, – не разбудить его ни матом, ни автоматной трескотней, канонады ему, как баю-бай. Переспишь с войной в обнимку ночь-другую, и ничего страшней тишины не будет в твоей жизни. Ветра, ветра – бешеного, рвущего перепонки, горячего ветра. И будь что будет!
Сколько было таких вот ночей у Ивана – не сосчитать. «Ну, здравствуй, война. Наскучалась по свежему мясу, шалава?»
– Я тебе сколько раз говорил, Ксендзов, чтоб ты не ныкался, мать…
Стряхнуло лейтенантским рыком сентиментальные мысли. Солдатик, кулем вывалившись из ящика, чуть не вкатился в костер. Вскочил как ошпаренный.
– Ну что с ним делать? – Лейтенант шею тронул. – Зараза. Вот ваш сапер, – вдруг говорит он Ивану. – Иди, Ксендзов, рожу потри снегом.
Перевезенцев задумался, посветлел лицом. Куда вся суровость делась? С какой-то обидой в голосе, отчаянием больше, стал рассказывать:
– Прошлый раз мы ночью меняли позиции, а этот уснул в своем гробу. Так что ты думаешь – его местные нашли. Спасибо не боевики. Дед один в папахе. Пришел и говорит: там ваш в ящике. Мы понять не можем, в каком ящике. Когда разобрались, аксакалу тушняка насовали. А этого ротный пообещал заживо похоронить. Реальный был бы «двухсотый». Прикинь. Шевели копытами, Ксендз.
Обтерся Ксендзов снегом, шапку на лоб надвинул. Набычившись, стоит за лейтенантом.
Смешной был солдатик Ксендзов – мелкий, незаметный. Таких война жалеет. Война в первую очередь здоровяков прибирает – кто покрупней, в кого попасть легче. На самом деле, как повезет: одного сразу приголубит пулей в лоб. Другого покалечит. А третий как заговоренный, – может, молятся за третьего крепче других? Не ведомо то.
На ксендзовском «гробу» и уселись. Лейтенант выложил на планшетке карту, фонариком водит.
– Вот здесь мы. Тут «духи». Вашу позицию Ксендз покажет. Он там прошнырялся, как у себя в огороде. Я без него не хожу. Секреток понаставил. Черт, а не сапер.
Сопит Ксендзов рядом.
Где-то снова заахало тяжело. По ушам давануло.
– С Карпинки саушки. Там и госпиталь. Близко от передка. Пятнадцать минут всего – и на стол. Так бы половину раненых не вытащили. Ротный всю водку хирургам отдал. По врачихам «духи» из миномета долбили. Прикинь. А че, я думаю, правильно, что отдал, сколько пацанов с того света.
Грохнуло в городе, взорвалось утро фугасным эхом. Перевезенцев не обращает внимания на частые взрывы, снова тычет пальцем в карту.
– Ксендзов знает. Там не больше ста метров до «духовских» позиций, можно совсем плотно подобраться. Квартал мы начнем чистить, вы услышите. Тарарама будет!.. После артподготовки и пойдем.
Когда с ночи низкое небо просветлело до серого и бесформенные тени поползли по городским развалинам, начался бой.
Первый дом, который стоял на пути атакующих, зиял черными провалами окон и рваными дырами от прямых артиллерийских попаданий. В доме во многих местах дымилось и горело. Когда пехота, мелкими группами по двое, трое, хоронясь за броней бэтеров и бээмпэшек, двинулась вперед, боевики, выбравшись из подвалов, рассредоточились по нижним этажам и открыли по наступающим сильный огонь.