Фатум

- Щенки нужны, когда есть что охранять, когда есть, кому и чему служить, но, если я правильно понял, сейчас у тебя немного другая ситуация: тебе предстоит заново отстроить целое государство. Восстановить то, что ты разрушил шесть лет назад, но для этого тебе нужны единомышленники, союзники, равные тебе, а не рабы. Очевидно же, что я гораздо больше подхожу эту роль, чем мой брат.

Валтер Морт улыбнулся шире: они, действительно, мыслили в одном направлении. Николь же, которая под шумок подбиралась ближе к рычагу, замерла: для нее подобный оборот, который принял разговор, был весьма неожиданным.

- Мы с тобой одинаковые, Валтер Морт, – вкрадчиво продолжал Малик, все больше и больше завладевая вниманием альбиноса, вынуждая его подходить ближе, чтобы не упустить ни слова. – Ты и я. Мы оба живем, руководствуясь своим собственным «правильно», потому что только нам хватает для этого силы, потому что только такие, как мы, могут себе это позволить. Мы рождены для этого, мы рождены с этим, и потому не важно, с какой мы планеты, мы все равно придем к тому, для чего были созданы.

- Сила – это не все, – возразил Морт, продолжая подходить ближе. Уже очень и очень давно никто искренне не разделял его позиций: его коллеги, может, и озвучивали что-то подобное, однако, они делали это исключительно из-за подобострастия, желания угодить или страха; никто из них не думал так на самом деле. – Твой брат практически не уступает тебе в могуществе, но….

- Но вы его сломали, – усмехнулся Дэвид. – Ваш орден и ваша система испортили его, разве нет? Несколько минут назад мы все стали свидетелями того, как ему снесло крышу; как он превратился в тупую марионетку, неспособную сопротивляться твоему внушению. А почему? Да потому что всю жизнь его учили быть благородным, честным и справедливым; учили не давать волю эмоциям, учили игнорировать свои собственные чувства и интересы в пользу интересов ордена. Он – ребенок, которого всю жизнь держали в теплице и которому ни разу не делали никаких прививок: неудивительно, что стоило ему покинуть «безопасную зону», как его сразила первая же инфекция. Его гнев – это болезнь, против которой у него нет иммунитета. Его привязанность ко мне, к Никии, к сенатору – это вирус, с которым его организм не может сражаться. Если бы не ваша идеология, запрещающая все, что отличает живого человека от бездушной машины, Дэни не стал бы рабом собственных эмоций, а смог бы подчинить их разуму, как это сделал я. Но он испорчен. Безнадежно испорчен.

- Интересная теория, – после некоторого молчания согласился Морт. – И да, ты прав, из вас двоих ты – куда более достойная кандидатура для моей миссии, однако, теперь уже слишком поздно. Ты – покойник, Дэвид Малик. Твоя смерть – лишь вопрос времени, и, судя по тому, что я вижу, времени очень и очень скорого. А посему я предпочту иметь на своей стороне безмозглого, но сильного раба, чем близкого по духу, но слабого союзника.

Николь, наконец добравшись до рычага, села, прижавшись к нему спиной так, чтобы его не было видно.

- Логично, – кивнул Малик, прокашлявшись. – Но я еще не закончил. Знаешь, Граф, чем еще мы с тобой похожи?

Альбинос хмыкнул, но в его кровавых глазах по-прежнему читался интерес.

- Я слушаю.

Малик ухмыльнулся, обнажив окровавленные зубы, бросив беглый взгляд на девушку, которая переводила напряженно-испуганный взгляд с одного хранителя на другого.

- Мы оба – идиоты, – выдал Дэвид, наслаждаясь разочарованной миной, расцветшей на бледном изможденном лице Морта. – Идиоты, которые, будучи увлеченными собственным могуществом, совершенно забыли кое о чем очень важном. Как ты там говорил? Разум – источник силы? – Дэвид хрипло рассмеялся, но его смех постепенно перешел в забористый кашель. – Нет, разум – штука полезная, но есть кое-что, что придает силу гораздо большую, чем способен дать даже самый блестящий ум.

- Вот как? – разочаровано хмыкнул Граф. – И что же это, если не секрет?

- Это – самый мощный инстинкт, дарованный нам природой. Самое сильное чувство, от которого только ненормальный додумается отказаться. Чувство, которое ты, Морт, судя по всему, испытывал очень давно или не испытывал никогда вовсе. Есть варианты?

- Надеюсь, ты не собираешься осквернять мой слух воспеванием любви, верности и дружбы? – презрительно прошипел Граф, отступая от Дэвида, явно теряя интерес к беседе.

- Ни в коем случае, – усмехнулся Малик. – Я говорю о самом сильном импульсе, который толкает нас на настоящие безумства; который заставляет совершать вещи, ранее казавшиеся невозможными; который стирает само понятие невозможного, – мужчина выдержал паузу, наслаждаясь гневным замешательством собеседника. – Это – страх, Морт.

На мгновенье оба хранителя замолчали, сверля друг друга пронзительными взглядами, а затем Морт, откинув голову назад, разразился смехом. Сиплым, лающим, отрывистым смехом. Николь отпрянула, сморщившись от омерзительного звука, в то время как Малик выглядел очень и очень довольным. Видимо, на такой эффект он и рассчитывал.

- Только что ты говорил о том, что разум – это то, что ставит нас на ступень выше остальных, а теперь ты говоришь о том, что решающее значение, в конце концов, играет страх? Чувство, низвергающее нас до уровня животных?! – недоуменно воскликнул Морт, активируя наруч.

- Нет, это я говорил раньше, – возразил Дэвид, наслаждаясь ситуацией. Оружие, танцевавшее на уровне его груди, казалось, нисколько его не волновало. – А только что я сказал, что из-за нашего раздутого эго мы не видим ничего дальше собственного носа, Морт. В конечном счете, как бы ни был силен разум или контроль над ним страх затмит и его. Страх за свою жизнь или же за жизнь другого, – взгляд Малика переместился за спину Графа, на Николь, – не имеет значения: главное, то, что не если, а когда это случится, – Дэвид снова поднял глаза на Морта, – ты окажешься бессилен. Скажи мне, магистр, ты когда-нибудь пытался подчинить своей воле какую-нибудь зверюшку? Пытался ли силой мысли заставить своего дряхлого спаниеля принести тебе тапки, к примеру? Я вот пытался, – хохотнул мужчина, видя мину неподдельного замешательства на дряхлом лице альбиноса. – И знаешь что? Ничерта не вышло. В конечном итоге, этот четвероногий мешок с блохами всего лишь однажды принес мне эти злополучные тапки: я тогда подхватил пневмонию и даже сесть без посторонней помощи не мог. Только тогда эта скотинка принесла мне эти гребанные тапки: сама, просто потому что захотела. В то время как своей приемной матерью я вертел, как только моей душе было угодно, несмотря на лихорадку.

- К чему весь этот вздор?! – терял терпение Морт.

- Вот потому-то я и говорю, что мы идиоты, магистр. Я имею в виду телепатов в общем, и вас, членов ордена, в частности: если подумать, все наше могущество сводится к контролю над чужим разумом. Всю свою жизнь мы только и делаем, что учимся подчинять себе сознание других людей, вот только… , – Малик ухмыльнулся, прочистив горло. – Как так получилось, что я без проблем могу заставить самые блестящие умы обеих планет поверить в то, что они – дождевые черви, но при этом не могу внушить одному престарелому спаниелю принести мне чертовы тапки?? Вот тебе и экзистенциальный кризис. Так вот и скажи мне, магистр, что плохого в том, чтобы в какой-то момент «низвергнуться» до уровня животного?

- Какой восхитительный вздор! – не выдержал Граф, который, по какой-то необъяснимой причине, вышел из себя. – Что за отборная чушь!

- Может, ты и виртуоз, когда дело доходит до контроля над разумом, – тихо, но отчетливо продолжил Малик, перестав улыбаться. – Но что ты станешь делать, если марионетка вдруг лишится его?

Граф замер, прищурившись, в то время как Дэвид, повернувшись к Никки, одними губами произнес: «Сейчас!».

Моментально развернувшись, Николь схватила рычаг и рывком, изо всех сил потянула его вниз. Истребитель тряхнуло, индикатор поля потух, люк за спиной Графа распахнулся, впуская в кабину жар, поднимающийся снизу. Все происходило в считанные секунды: люк открылся, истребитель накренился, снопы искр от дымящего сверху двигателя посыпались в кабину… Но Морт все еще стоял на ногах. Более того, он не просто твердо стоял на ногах, но к тому же и слишком далеко от люка. У той же Николь было больше шансов выпасть, чем у него. И, судя по недоброй ухмылке альбиноса, тот думал о том же самом.