Песня для тумана

— Это ещё мягко сказано, — Мэб встала, сделала несколько шагов по мозаичному полу, и в задумчивости подняла руку к виску. — Правление Бреса ввергло Ирландию в жестокий голод. Не было больше пирушек и песен. Люди падали, обессиленные недоеданием и тяжёлым, бессмысленным трудом. Филид, испросивший ночлега во дворце, был накормлен тремя сухими лепёшками. И наутро сложил первую на этих землях хулительную песнь, отнимающую силу у короля. Бреса, прекраснейшего юношу Пяти Королевств, ненавидели все.

— Почему же сердце мудрого Альвиса сделало такой неудачный выбор? — спросил Великий Бард, любуясь своей королевой.

— Выбор? — усмехнулась Мэб. — Лиа Фаль не выбирает ард ри. Он лишь узнаёт того, кому суждено править. Потому и вскрикивает: это прикосновение неприятно для сердца фомора.

— Но если сидхе и фоморы суть одно и то же…

— Все люди суть одно и то же, — её тёмные пряди шевелились, будто змеи, извивались кольцами, ползли вверх, пока не сложились в подобие шлема. — Разве это мешает им ненавидеть друг друга? Или воевать?

Взгляд королевы был направлен в прошлое. Ульв приблизился к ней хищным зверем: вкрадчиво, со спины. И обнял. Мэб вздрогнула, но уже в следующий миг расслабилась, и, вопреки ожиданию, не торопилась одёргивать своего барда. Напротив, её чёрная вуаль куда-то исчезла, а строгое платье утратило оттенки ночи, сделавшись рассветно-серым. От королевы фей головокружительно пахло росой и клевером. Прежде, чем прижаться горячими губами к доверчиво открытой шее, Ульв тихо попросил:

— Расскажи мне о второй битве при Маг Туиред.

***

Утро после Самайна всегда серое. Тучи, тёмные и тяжёлые, как сведённые брови Элаты, короля-за-морем, висят над землёй, не пуская к ней золотые копья солнца. Копий здесь и без того много.

Волнуется море, нервно разбивается о берег, беснуется, откалывая камни. Потому что не дождётся Элата обратно героев, которых послал вместе своим сыном силой захватить то, что не удалось удержать мудростью. С тяжёлым сердцем отпускал фоморов их ард ри, недобрым считал он это дело. Но вместе с Бресом приплыла и его мать, прекрасная Эри, и упрёков её не вынес грозный Элата.

А теперь Балор, Балор с Дурным Глазом, сразивший самого Нуаду Среброрукого, лежит на земле… и вороны уже склевали его смертоносное око, а на кости зарятся лисы. Может быть, Племена Богини и предали бы тело великого фомора пристойному погребению, а, может быть, наоборот, издевались бы над его остатками. Но сейчас им было не до того. Воистину дикой была эта битва друидов и героев, врачевателей и кузнецов, да и просто обычных людей. Камни стали скользкими от крови, а река Униус унесла немало трупов.

Высокая женщина, с головы которой свисает девять прядей волос, стоит подбоченясь, оглядывая поле сражения, засеянное обломками стрел, мечей и копий. И, хоть Морриган и возвестила о славной победе над фоморами великим горам, волшебным холмам, устьям рек и могучим водам, на лице её не отражается торжества. Мрачен взор великой сидхе, так что насмешкой прозвучал вопрос второй женщины, маленькой и закутанной в чёрное:

— Радуешься делу рук своих, Ворона Битвы*?

Морриган смерила собеседницу яростным взглядом.

— А ты чистенькой остаться решила? Ещё, небось, и гордишься этим? Вместо того, чтобы поблагодарить. Тоже мне, Душа Ирландии!

— Всё так быстро закончилось, — повела плечами маленькая женщина. — Сторону не успела выбрать. Надо было переспать заранее с кем-нибудь, чтоб наверняка определиться, но я не так популярна, как прекрасная в своём гневе Морриган.

Ворона Битвы пропустила мимо ушей шпильку касательно её связи с одним из Туата да Даннан и ехидно сощурилась:

— Я видела, как ты накрыла плащом Тетру, короля фоморов. Огм подобрал его меч, но тела так и не нашли. Элата не вечен, конечно, тем более, что Брес выторговал свою жалкую жизнь и вернулся к отцу. Что, если я?..

— Что если я навещу своего старого друга Ангуса в его Эмайне? — хорошенькое личико Души Ирландии излучало невинную безмятежность, но Морриган отвернулась.

— Я никому не скажу про вас с Дагдой, — заявила вдруг маленькая женщина с грозовыми глазами. — Это ваше дело. Но… для меня они все равны. Ты должна понимать.

Морриган отмахнулась.

— Подумаешь! И без тебя все всё знают. Он уже сам разболтал.

— Ты всё-таки сожалеешь? — удивлённо вгляделась одна великая сидхе в душу другой.

Ворона Битвы коротко кивнула.

— Это плохо закончится. Для всех нас.

И пропела:

— Hе увижу я света, что мил мне.

Весна без цветов,

Скотина без молока,

Женщины без стыда,

Мужи без отваги,

Пленники без короля.**

_________________________

*Ворона Битвы — имя Бадб, богини войны. Одно из воплощений Морриган.

** Hе увижу я света, что мил мне… — строки из «Битвы при Маг Туиред».

***

Очень бережно, куда бережнее, чем прекрасную фею, Аэд погладил блестящий шёлк рубашки. Сам когда-то подарил отрез Аластрионе.

— Не знаю, Аэд, — словно наяву услышал он голос сестры. — Может быть, Добрые Соседи просто ушли? Те, что в самом деле были добры, и прежде не торопились вмешиваться, а прочие… может, оно и к лучшему?

— А как же друид? Помнишь, он рассказывал про ард ри, при котором в Ирландии убирали по три урожая в год? Это про того, у которого жена была из сидов. Ладно, на трёх я не настаиваю. Хоть бы один, но такой, чтоб по весне не приходилось грызть кожаные ремни!

Аластриона покровительственно, как будто это она была старшей сестрой, вздохнула:

— Аэд, ты когда его слушал, одно ухо затыкал, да? Про Конна, который женился на Бекуме Белокожей, изгнанной с волшебных островов Бекуме, принёсшей засуху, и чуть не погубившей Ирландию, ты ничего не хочешь сказать? Королю Ирландии лучше вовсе не иметь никакой жены, чем сделать королевой ту, что будет его презирать.

— О чём ты задумался, милый? — голос серебряного колокольчика. Тёплые руки на его всё ещё голых плечах. Но почему ему кажется, что от женщины, пьянившей молоком и мёдом, явственно запахло болотом?

— О королеве Мэб, — Аэд мак Конхобайр расправил плечи, надел рубаху и развернулся к фее. Черты его лица сделались жёсткими, но Пёрышко этого не заметила. Она вскочила, позволяя плотной ткани одеяла соскользнуть на пол, и воскликнула:

— Как же вы мне надоели! Только и бредите великой сидхе! А она не женщина вообще! Желать Мэб — всё равно, что гору, или поле, или… старого пастуха, выгнавшего в поле стадо коз и провонявшего крепким пойлом и сыром!

— Ты права, женщина из холмов, — король Коннахта задумчиво оглаживал бороду. — Любить Душу Ирландии — значит любить её горы, поля и людей. И не будь я мак Конхобайр, если позволю себе об этом забыть.

Разъярённая Пёрышко торопливо натянула полотняную сорочку и юбку, которые носила теперь вместо своих невесомых одежд, и выбежала, хлопнув дверью. Аэд вышел следом, но не для того, чтобы проводить взглядом болотный огонёк, предпочитавший быть женщиной. Ему просто захотелось ощутить на коже солнечный луч и вдохнуть напоённый ароматом клевера воздух. Тяжкое бремя забот и чувство вины куда-то отступили, заслонённые чистой радостью бытия. Мужчина, который не ощущал теперь себя ни королём, ни даже Аэдом мак Конхобайром, наблюдал за маленькой птичкой, расправившей крылышки и смело рухнувшей с дерева. Поток воздуха подхватил её, подбросил вверх и перед глазами мелькнула яркая грудка. Малиновка голосила во всю мощь певчих лёгких.

Кто-то когда-то говорил Аэду, что малиновок нельзя ловить, а тем более убивать, потому что это птички лепреконов, и если причинить им вред, маленькие человечки отложат на время ботинки, сапожки и сандалики, которые так любят тачать, и придут, чтобы тебе отомстить.