Под кроной памяти

– Велибор! Эй, Велибор! – Берт хотел было броситься вдогонку, но остановился и заложил руки за голову. – Всё равно вернешься, – тихо сказал он, смотря на отдаляющуюся фигуру.

В траве на лугу засуетились вечерние птицы, послышалось шуршание крыльев. Тишина разлилась.

Река Тара отражала человека, сидящего на ее берегу. Шум ее всегда взволнованных вод был обещанием понимания и принятия любого мнения: ей нечего было возразить.

Тара, «Слеза Европы». Вода в ней настолько чистая, что на дне видны огромные валуны. Берега скалистые, природа выложила их огромными камнями, поросшими светлым мхом. Практически к самой воде спускаются тоненькие березки, ели и липы.

Велибор рассматривал кусочек коры, поднятый им с земли. Движением плеча он поправил шарф, который упрямо полз вверх, едва ли не закрывая глаза, и задумался.

«Когда мы были совсем маленькими, – вспоминал он, – мама говорила нам, что кора – это кожа деревьев, и поэтому мы должны быть осторожными в лесу, чтобы ненароком не ранить их».

Поднес кору близко к лицу и втянул носом воздух: пахло сыростью и сладкой гнилью. Зажмурился, пытаясь вспомнить, где мог еще слышать этот запах, и, не вспомнив, отбросил кору в сторону.

Велибор перечитал письмо, аккуратно свернул его трубочкой, поместил в горлышко бутылки и пустил ее по реке. Бутылка медленно отчалила от берега, покачивающееся в воде горлышко слилось с цветом воды.

Тогда Велибору казалось, что придуманный им ритуал – пустить письмо вплавь – очень важен.

– А если не важен, – произнес он, – то, по крайней мере, интересен.

«Мне двадцать семь, – Велибор вспоминал слова, написанные залихватским неровным почерком, – меня зовут Велибор Радич, я родом из Пржно. Мне наскучило море и нескончаемые толпы туристов, которые оккупировали округу. Пару месяцев назад я переехал в небольшой городок Цетинье. Главная причина для переезда – вовсе не усталость от окружающего. Я хочу отстраниться от прошлого, потому что, каким бы оно ни было, оно порождает привычки, а привычки являются неотъемлемой частью человеческого характера. А я собираюсь измениться, чтобы не предать свои мечтания. Я должен воплотить их любой ценой! Хочу познакомиться с другим собой, с тем, который видит много больше, чем сейчас.

В Цетинье я остановился у своего младшего сводного брата Альберта Витте, в пристройке к его дому, где он живет вместе с отцом и младшей сводной сестрой Катариной. Отец Берта и Катарины – немец. Неизвестным мне ветром занесло его в Черногорию. Насколько я помню, он, кажется, собирался организовать здесь торговлю каким-то немецким товаром, но в итоге прогорел и стал зарабатывать на том же, на чем большинство черногорцев – сдавая жилье в аренду туристам. Иногда Берт с отцом работают на местных стройках.

Вообще-то сводными нас с Бертом называть неправильно, поскольку у нас общая мать, и при таком раскладе мы являемся единоутробными, но это как-то не звучит. Да и Катарина Берту никак не сводная сестра, поскольку у них общий отец. В общем, всё это очень запутано, и мы привыкли называть друг друга сводными. С Катариной происходит в последнее время что-то странное. По приезде я заметил, что в ее зеленых глазах мелькнуло что-то теплое и непрошеное, с чем ей теперь нужно бороться.

Возвращусь к своему пристанищу. Большая часть домов на улице Саво Бурича, названной так в честь известного югославского военачальника, двухэтажные с побеленными стенами и красной черепичной крышей. Почти все одинаковые: один фронтон, окна на дорогу. Перед многими разбит небольшой сад: клумбочки с нежными фиалками и нарциссами; беседка, охваченная сетью вьюнов и хмеля; каменные фигурки мифических существ. Мой же дом совсем маленький, стены покрыты пыльными разводами, во дворе – давно не кошенный газон, поросший сорняками и дикой крапивой.

Но мне не важен комфорт, я приехал, чтобы окунуться в атмосферу всего города.

Цетинье уютно расположился среди холмов и гор. Когда-то по долине протекала река Цетина, которой и обязано название города, но, к сожалению, она пересохла. Здесь много примечательного: королевский театр, сквер Негоша, голубой дворец, храм Рождества Пресвятой Богородицы на холме Чипур, летняя сцена, выполненная по принципу амфитеатра, Цетинский монастырь, Влашская церковь, главная улица, какая есть практически в каждом городе – длинная, узкая, с торговыми лавочками и кафе, есть даже мавзолей и крепость Бильярда, где в бильярд никто не играет. И всё здесь такое миниатюрное, чистое и умытое, как в сказке!

Иногда местные собираются в кафе: обсуждают наболевшее, собирают сплетни, плетут интриги, шлют друг другу приветы, передают подарки.

Я бываю там обычно в качестве стороннего наблюдателя, но временами мне попадаются интересные одноразовые собеседники, и тогда я становлюсь частью этого неконтролируемого потока народного сознания, стремящегося к счастью и обретению истин.

Сегодня таких собеседников нет. Мы приехали в заповедник Дурмитор с Бертом и его компанией, чтобы устроить сплав на рафтах по Таре. Изначально это была не моя идея, поэтому я сплавляться не стал, я решил просто посидеть на берегу один. Люблю это место».

Остановив мысленный поток, Велибор приложил пальцы к вискам. Тепло. Под тонкой кожей правого виска живо пульсирует вена.

«Если вы писатель или поэт, – воскрешал он в памяти следующие строки, – музыкант, художник или скульптор – одним словом, человек искусства, то наверняка не раз сталкивались с муками творчества. Тогда кажется, что еще немного, один день без идеи, и жизнь лишится всякого смысла.

В последнее время у меня вошло в привычку писать что-то на листках, вырванных их блокнота. Описываю природу, ощущения, придуманные мной образы, но, так или иначе, прочитав написанное, рву бумагу на части. Это письмо – первое, что осталось целым, но его у меня больше нет».

Велибор шумно вздохнул, зрачки его проницательных глаз быстро забегали, и вот лицо его исказилось свойственной гримасой, возникающей оттого, что не открылась желанная истина. Им овладела злость, с которой невозможно смириться. Черты лица заострились и стали жестче: губы плотно сомкнулись, скулы свело от неуправляемого спазма, а на подбородке появилась еле заметная ямочка. В темных черногорских глазах Велибора возникло отчаяние, отвращение и насмешка.

В последнее время он часто ощущал, как гримаса эта сковывает его лицо, но не мог с ней справиться.

«Знаю, вам может показаться, что в мыслях моих много пафоса, – звучало в его голове письмо, – что фразы мои напыщенные и пустые и что я говорю только ради того, чтобы выглядеть загадочным и непостижимым, но это не так.

Еще кое-что скажу… Нижеследующее, конечно, по большей части представляет важность для меня, но я каждодневно соприкасаюсь с миром. И мне кажется, что я давно сижу на верхушке высокого-высокого дерева с пушистой кроной. Так хочется посмотреть на землю, но не выходит! Листва слишком густая, а дерево такое высокое, что удается разглядеть лишь маленькие кусочки земли. И картину собрать воедино тяжело, и слезть не получается. Я очень хочу увидеть, что же там, внизу, хотя бы на мгновение.

Простите за нецелостность повествования и за неровный почерк. Велибор Радич».

Он чуть дернулся, поднял с земли маленький камешек и постарался сделать с его помощью лунку в твердой земле.

«Велибор!» – раздался в воздухе звонкий мужской голос.

Обернулся, и на лице его мелькнула удивленная улыбка.

– Берт? Как ты бесшумно возник…

– Я волшебник, – Берт остановился неподалеку и начал осматриваться. – Может, ты всё же обзаведешься телефоном? Нам уже ехать скоро, а тебя нет нигде. Как всегда все ищут Велибора! Если бы я не догадался прийти сюда, пришлось бы ехать без тебя, а ты бы домой на попутках добирался.

– Что ж… разве кто-то был бы сильно расстроен? – иронично заметил Велибор.

– Да, а ты чего тут сидишь вообще? – Берт направился к брату, отжимая футболку. – Этот твой шарф. Мне кажется, что ты готов с головой им обмотаться… Ты, наверное, и спишь в нем!