Страница 14 из 15
– Неприкрытая лесть.
Милан передал Берту тетрадь, и тот запустил ее.
– Есть, – улыбнулся Велибор, потрясая пойманной тетрадью.
– Этой вот обложке очень много лет, ее прадед мой сам сделал!
– Недурно, – Велибор нахмурил брови.
Берт подошел ближе к окну и сказал громким шепотом так, чтобы никто кроме брата его не услышал.
– Что-то вы рано поднялись сегодня, ваше величество, да еще и в своих покоях, а не в какой-нибудь подворотне, как вам это свойственно…
Велибор сделал удивленное лицо.
– Уже забыл о словах местного мудреца, который видел тебя спящего на городских улицах?
– Ах, да… со мной всё в порядке, – Велибор заломил руки и кивнул на незнакомого парня. – А это кто?
– Человек… – Берт пожал плечами.
Велибор вопросительно молчал.
– Да не знаю я его, – протараторил Берт в обычной своей манере, – он на недельку, проездом… знакомый Милана, вроде пастухом трудится.
– А в Албании сейчас, значит, пастбищ нет… Ясно.
– Да что ты заладил про свою Албанию?! Может, нам с отцом тоже уехать? Всё, я ухожу, скоро вернусь… Кстати, – Берт замер на миг и расплылся в улыбке, – Лиен из аптеки передавала тебе привет! Ой, всё, молчу, – Берт притворно хлопнул себя по губам, – я совсем забыл, у тебя же идеал!
– Звучит как диагноз.
Берт ухмыльнулся, смешно сморщив нос, поманил пса и двинулся к забору. Открыв калитку, он посмотрел по сторонам и быстро пересек проезжую часть. Милан и незнакомый парень разошлись в противоположные стороны. Фигура Велибора осталась стоять возле окна безмолвно и недвижимо.
– Привет из аптеки… – пробубнил он. – Я должен придумать пьесу! Нет необходимости слать мне приветы Лиен…
Закрылись створки, заскрипели старые половицы, тяжело вздохнула кровать.
– Как странно устроен мир, всеобщее благо держится исключительно на эгоизме…
Ночью, когда многоголосый гомон Цетинье сошел на шепот, Велибор обнаружил себя сидящим на ступенях своего маленького домика. Он с трудом помнил, когда и как очутился здесь, поэтому вид имел совершенно растерянный. Кто знает, может быть, он бродил по улицам городка и черногорским лесам, а может быть, так и провел весь день дома.
Открылась калитка, и черные высокие сапоги заскользили по ворсистой лужайке.
– Велибор, – зашептала Катарина, – я уходила, было восемь, а сейчас уже почти десять, а ты всё сидишь!
Велибор поднял глаза и посмотрел на нее.
– Я, видимо, заснул, – ответил он, пожав плечами. – А тебе разве можно выходить на променад, когда так поздно?
– Не знаю, я ни у кого не спрашиваю разрешения, – хмыкнула Катарина, – я же не третьеклассница!
– Когда я учился в третьем классе, тебя еще на свете не было, – задумчиво произнес Велибор.
– Я догадываюсь, – иронично заметила девушка. Она извлекла из маленькой сумочки тонкую сигарету и розовую лаковую зажигалку.
– Ты что, тоже куришь? – удивился Велибор.
– Я изредка, – отозвалась Катарина. Она стояла, опершись на забор, курила и смотрела на небо. Струйки дыма, выходившие из ее пухлых губ, покрытых блеском, казались ему розовыми на фоне звездного черного неба.
– Ты странный, – Катарина выпустила струйку дыма и улыбнулась.
– Чего во мне странного…
– Да взять хотя бы твою манеру одеваться, – хмыкнула Катарина, – и кто такое носит? Шарф твой еще прапрадедушка надевал, наверное. Это же старьё! А еще ты бумажными обрывками разбрасываешься и болтаешься по городу в одиночестве. И в школе про тебя спрашивают, всё ли с тобой в порядке. Но я говорю, что очень даже в порядке, что ты писатель… и что тебя не понять.
Велибор искренне рассмеялся.
– Еще в детстве у человека появляется желание подсмотреть за кулисы для того, чтобы обнаружить чужие слабость или силу, – протирая глаза, заговорил Велибор. – Наверное, я твоим одноклассникам в утешение. Такой одичалый душевнобольной… растерявший остатки своего потенциала.
– Я же знаю, что тебя не понять, но это не плохо…
Катарина кокетливо намотала локон на палец и прикусила губу. Она еще немного постояла безмолвно, отмахиваясь от гудящих комаров, а потом направилась к дому, напевая что-то себе под нос.
– Тебя комары почему-то не кусают. Наверное, дурная кровь, а меня и Берта кусают, и папу тоже, – бросила Катарина через плечо. – Спокойной ночи, Велибор, пусть тебе приснится, что ты великий писатель!
– Спокойной ночи, Катарина!
Велибор остался в тишине наедине с ночью. «Дурная кровь», – усмехнулся он спустя несколько минут, а затем, вспомнив о тетради Милана, потер затекшие колени и прошел в дом, закрыв за собой дверь.
Исчезли все звуки в округе, только лесенка тихонечко скрипнула, выпрямляя дощечки ступеней, словно позвоночник.
В тусклом облачке света, идущего от лампы над крыльцом, клубилась вечерняя мошкара, металась пара теней от ночных суетливых мотыльков.
На листьях крапивы и цветов зарождались полные капли росы, стебли растений еле заметно пошатывались от шустрого сквозняка.
В домике что-то застучало и успокоилось, послышались шаги, дверь отворилась, и показался Велибор.
Он устроился на ступенях, открыл перед собой тетрадь Милана и принялся читать вслух:
Велибор так резко захлопнул тетрадь, что ладони его загудели. Он настороженно осмотрелся, и в глазах его промелькнул страх.
– Я сожгу ее! – процедил он сквозь зубы. – Сожгу и скажу Милану, что она пропала… Что ее унесли стрижи!
Велибор сделал глубокий вдох, успокоился и через пару минут, пересилив себя, вновь открыл тетрадь на следующей странице:
Твои глаза – аквамарины,
И алый рот…
Велибор тряхнул головой и перелистнул пару страниц. Пробежал глазами по нескольким строфам и с возмущенным видом перевернул еще страницу. На каждом из представленных в тетради стихотворений он не задерживался взглядом более пары секунд. На каждое очередное творение Милана он смотрел с жалостью и злобой, даже не дочитав его до конца.
Таким образом он пролистал большую часть тетради. Глаза его устали от сумрака и мелкого почерка, и он зажмурил их, оставив ненадолго чтение. Но вскоре возобновил его:
Велибор почесал подбородок и посмотрел на дату – стихотворение было написано спустя год после всех предыдущих.
– Я правда избавлюсь от этой тетради, – посмеялся он. – И, может быть, вырву единственную страницу, вот эту!
Он распрямил тетрадь и потянул лист на себя. Он тянул его с таким же усердием и прилежанием, с каким, должно быть, дантист удаляет больной зуб. Но когда лист был вырван, он оказался очень измятым и порядочно разорванным. Велибор рассмотрел его, зажав между двумя пальцами, аккуратно сложил несколько раз и убрал в карман джинсов.
Просмотрев оставшиеся несколько стихотворений, он обратил внимание на еще одно: