Страница 9 из 14
Танковые снаряды теперь рвались вокруг дота. Вот мазилы, злился Сидор Сороковетов, наблюдая за работой танкистов. Если бы миномёт стрелял настильно, я бы давно им все амбразуры расквасил. Вслух об этом Сороковетов говорить не стал. Нервы у всех и так на пределе.
Они благополучно миновали взлобок давно не паханного поля и, обнаружив межу, поползли по ней. Межа неглубокая. Наверняка вещмешки и затылки видны. И если пулемётчик их сейчас засечёт, то достаточно будет одной очереди. Но они продолжали проталкиваться по той спасительной меже всё дальше и дальше, а пулемёт стрелял по другим целям.
Кустарник впереди горел. Огонь с треском охватывал можжевеловые кусты и мгновенно поглощал их. Неужели самоходка не ушла из такого пекла? Численко лёг на спину, чтобы отдышаться и осмотреться. И в это время среди огня и дыма сверкнул жгут горизонтального пламени… Не ушла. Караулит танки. Ждёт, подлая, когда экипажи потеряют терпение и начнут выводить машины из лощины. Позиция у неё словно для того и подобрана.
Межа была пропахана вдоль кустарника. Скорее всего, до войны это был не кустарник, а перелесок. Немцы, устраивая оборону, перелесок свели, но деревья убрать не успели. Вот они теперь и полыхают.
В самом начале боя самоходка, видимо, поспешила или её наводчик оказался не очень опытным стрелком – первыми снарядами промахнулся. И танки, обнаружив внезапную опасность, успели унырнуть в лощину. Если бы самоходка прихватила «тридцатьчетвёрки» на открытой местности, все три машины уже горели бы. Численко не раз наблюдал такие поединки. Теперь немцы не хотели уходить без трофея. А «тридцатьчетвёрки» из лощины не показывались. Только иногда над склоном балки мелькали их антенны и откинутые люки. Но прицельно расстрелять дот они тоже не могли. Для точной стрельбы необходимо подняться выше, чтобы выглянуть через гривку. А это означало высунуться под огонь противотанковой пушки калибра «восемь-восемь».
Снова полыхнуло из облака дыма и пыли горизонтальным и быстрым, как молния, пламенем. И там, куда ушла трасса, тут же вспыхнуло, настежь распахивая беззащитную броню. «Тридцатьчетвёрка» горела ярко, словно облитая соляркой.
– Лабешка танкистам… Из такого костра не выскакивают. – Голос Колобаева был мрачным, опавшим.
– Иван, – окликнул взводного Лучников, – может, теперь она уйдёт?
Численко втайне надеялся именно на это. Свой поединок самоходка уже выиграла, можно теперь и отойти, сменить позицию на более безопасную.
– Чёрт с ней, пусть уходит, – согласился Численко. – Три минуты отдыха.
Трудно, трудно было преодолевать свой характер.
Но молния снова сверкнула в облаках дыма и смрада. Нет, похоже, немецкие артиллеристы тоже получили приказ драться здесь, на этом рубеже, и до последнего.
Численко оглянулся. Три пары глаз с надеждой смотрели на него. Самоходка не уходила. Через несколько минут она подожжёт ещё один танк. А потом ещё. Дот не даст подняться взводам. И они застрянут перед этой высоткой, как маршевые.
– Что, герои?.. – И он оскалил рот, пугая бойцов своей решительной усмешкой.
Они поползли дальше. Вскоре облако дыма и пыли накрыло их. И Численко привстал и сказал:
– Теперь быстро!
Они сделали несколько перебежек, держа левее и заходя самоходке в тыл. Похоже, охранение разбежалось. Или перебито. Танкисты поработали основательно. Впереди показались окопы. Теперь надо было ползти. На всякий случай. Окопы оказались пустыми. Убитые были сложены в пулемётной ячейке и прикрыты плащ-палатками.
– Закопать не успели, – задёргивая угол треугольной плащ-палатки, сказал Колобаев. – А так всё культурно.
Самоходка стреляла где-то совсем близко. Они пошли по отсечному ходу сообщения, и вскоре услышали немецкую речь. Значит, это либо открытая самоходка, либо всё же зенитка.
Дальше по ходу сообщения идти было опасно. Они остановились. Прислушались. Нет, вести группу дальше по отсечной траншее, которая выходила прямо к позиции немецких артиллеристов, Численко остерегался. Они вылезли из траншеи и поползли мимо горящих кустов, по горячей золе, оставленной палом, проползали под обугленными стволами поваленных деревьев. Всё, дальше – броском. Сквозь разводы дыма и пыли они увидели длинный ствол с коническим набалдашником и горбатый скошенный щит. За щитом возились раздетые до пояса артиллеристы. Наблюдатель сидел на отвале и смотрел в бинокль. Время от времени он что-то выкрикивал расчёту. Самоходка была до верхних катков врыта в землю. Весь кустарник впереди был подчищен. Местность просматривалась превосходно. «Тридцатьчетвёрка» горела на выезде из овражка на пологом склоне. Зачем она туда выскочила? Хотела достать точным выстрелом дот?
Численко перевернулся на спину, освободился от лямок вещмешка, достал фляжку и долго пил. Затем сунул её обратно на дно мешка и начал вытаскивать части противотанковых гранат и снаряжать их. Все делали то же, что и он. Никто ни о чём не спрашивал. Ждали только дальнейшей команды.
– Броском – парами, – прошептал Численко. В горле першило, и он с трудом сдерживал кашель.
Численко перекинул через голову автоматный ремень. Лёг на живот и подобрал к животу ноги. Сказал:
– Первая пара – я и Лучников.
– Почему – я?! – встрепенулся Лучников.
Численко посмотрел на Лучникова и сказал:
– Потому что – ты.
До самоходки было метров тридцать, не больше. Пробежать эти тридцать метром можно за несколько секунд. Еще пару секунд – на бросок гранаты. Но артиллеристы, наблюдавшие за отходом или гибелью боевого охранения, конечно же выставили охрану. Пулемётный расчёт или автоматчика. Возможно, первая пара увидит его, как только подбежит ближе. Разведка боем – самая бездарная разведка. Но когда нет времени и других вариантов, остаётся только она. Численко повернулся к Лучникову и сказал:
– Бери одну гранату. Вторую оставь здесь. Я беру две, одну противопехотную. Брошу её издали. Граната фрицевская, с долгим замедлением. Будь к этому готов.
Немцы заряжали пушку с земли. Рубка, смещённая к корме шасси, позволяла это делать без труда. Значит, там у них складированы снаряды, догадался Численко и вытащил из мешка противопехотную трофейную «толкушку». Её он забросит издали. Если попадёт точно в окоп, то осколки пролетят мимо, и им с Лучниковым можно будет без помех бросать противотанковые. Отвинчивая колпачок на деревянной ручке немецкой гранаты, Численко заметил, как дрожат руки его напарника. В какое-то мгновение подумал: а может, лучше взять с собой Колобаева? Колобаев надёжней. Но приказ свой отменять не стал: пусть бежит Лучников. Пусть преодолевает свои страхи он, чёртов трофейщик.
Месяц назад, когда они ходили через линию фронта в Чернавичскую пущу, Лучников уже показал изнанку своей шкуры. Численко догадывался, что Колобаев просто выгородил его, не сказал правды. А правда состояла в том, что Лучников бросил своего напарника. К счастью всё обошлось. Потом, заглаживая вину, Лучников несколько километров тащил раненого Колобаева. Но всей правды, что же там в действительности произошло между ними, когда Численко оставил их двоих в заслоне, никто так и не узнал. Слабохарактерный Колобаев, довольный уже тем, что выжил, молчал. Лучников тоже. Но Численко замечал и другое: Колобаев испытывал к Лучникову то ли благодарность за то, что тот тащил его на себе через линию фронта, то ли остатки страха, с которыми никак не мог расстаться. И странные свои чувства выражал тем, что всегда был готов удружить то щедрой щепотью табака из своего кисета, то глотком водки из своей пайки, то ещё какой-нибудь мелкой услугой. Лучников же это принимал как должное и порою наглел…
Численко отвёл взгляд от дрожащих рук своего напарника. Вот теперь-то он выпихнет его из-за спины товарища. Или Лучников переломит себя, или ужас возможной смерти окончательно подавит его, растворит в окопных нечистотах.
– Ничего, Лучник, – оскалился взводный, глядя тому прямо в переносицу, как смотрят перед дракой, – всё сейчас будет хорошо. Я тебе помогу. Ждём выстрела пушки и сразу – вперёд. Просто думай, что я – с тобой.