Полночный прилив

– Чему?

– Тому, как Кровавый глаз предал нашего вождя. Как вонзил кинжал ему в спину. Я сам пал от меча тисте эдур. Внезапно. Подлое нападение. У нас не было шансов. Ни единого.

Удинаас скорчил гримасу, глядя, как волны прилива борются с течением реки.

– Эдур рассказывают другую историю, Сушеный.

– Так почему я мертв, а они живы? Раз в тот день напали мы?

– Откуда я знаю? И если хочешь прятаться в моей тени, Сушеный, научись молчать. Пока я с тобой не заговорю. Молчать и наблюдать.

– Сначала, раб, сделай кое-что для меня.

Удинаас вздохнул. Большинство благородных эдур были на церемонии погребения убитого рыболова вместе с полудюжиной родственников-бенедов, поскольку они принадлежат к эдур. Меньше дюжины воинов оставалось в здании за спиной Удинааса. Тени-призраки становились смелее в такие моменты, перелетая по земле между домами и по стенам.

Раньше он недоумевал, почему так. Но если верить Сушеному, то вот и ответ. Это не духи предков смертных эдур. Это тисте анди, несвободные души убитых. А мне так нужны союзники…

– Хорошо, Сушеный, что я должен сделать?

– Когда море еще не поднялось до нынешнего уровня, раб, залив Хэсан был озером. К югу и западу тянулась земля, соединяясь с западным концом Предела. На этой громадной равнине были убиты последние мои родичи. Иди по берегу, раб. На юг. Там лежит кое-что мое – надо найти.

Удинаас встал, отряхнул песок с грубых шерстяных штанов и осмотрелся. Три раба из цитадели колдуна-короля возле устья реки отбивали одежду о камень. На воде, вдалеке, виднелась одинокая рыбацкая лодка.

– А далеко идти?

– Рядом.

– Если я уйду слишком далеко, меня убьют.

– Это недалеко, раб.

– Меня зовут Удинаас, так и обращайся ко мне.

– Гордость заговорила?

– Я не просто раб, Сушеный, и тебе это прекрасно известно.

– А вести себя должен, как обычный раб. Я говорю «раб», чтобы ты не забывал. Выдашь себя – и боль, которую тебе доставят, чтобы вытащить все, что ты, возможно, скрываешь, будет безмерной…

– Хватит.

Удинаас пошел к воде. Тень от солнца за его спиной протянулась длинная и чудовищная.

На песчаной полосе накопились выброшенные водоросли и осколки камней. В шаге за этой полосой низина была заполнена скользкими камешками и галькой.

– Среди камней. Чуть дальше. Три шага, два. Да. Здесь.

Удинаас посмотрел под ноги.

– Ничего не вижу.

– Копай. Нет, слева, отодвинь те камни. И вот этот. Теперь копай. Тяни.

В руке оказался конусообразный, длиной в палец, кусок металла в толстых известковых наростах.

– Что это?

– Наконечник стрелы, раб. Сотни тысячелетий он полз к этому берегу. Волны приливов и капризные бури. Так и движется мир…

– Сотни тысячелетий? Ничего бы не осталось…

– Клинок из обычного железа без чародейской обработки, разумеется, исчез бы без остатка. Наконечник стрелы сохранился, раб, потому что он не сдается. Ты должен сколоть все, что налипло на него. Возродить его.

– Зачем?

– На то есть причины, раб.

Удинаас выпрямился, засунул находку в поясную сумку и вернулся к сетям.

– Я не буду орудием твоей мести, – пробормотал он.

Смех Сушеного преследовал его среди хруста камней.

Над равниной висел дым, будто тучи, порванные в клочья верхушками деревьев.

– Погребение, – сказал Бинадас.

Сэрен Педак кивнула. Грозы не было, да и лес чересчур пропитался влагой, чтобы возник пожар. Эдур во время похорон насыпали курган, на котором затем разводили погребальный костер. Сильный жар спекал покрытый монетами труп и окрашивал камни могильника в красное. Тени-призраки плясали в огне, посылая дым в небо; все разойдутся, а тени еще долго будут плясать во мраке.

Сэрен вытащила нож и нагнулась, чтобы счистить грязь с сапог. С этой стороны гор ветер ежедневно нес с моря волны дождя и тумана. Одежда промокла насквозь. Уже три раза за это утро тяжело груженные фургоны сносило с дороги; один нерек погиб, придавленный колесом с железным ободом.

Выпрямившись, Сэрен вытерла нож двумя пальцами в перчатке и убрала в ножны на боку.

Настроение было паршивое. Бурук Бледный не вылезал из фургона два дня, как и три его наложницы-полукровки. И все же спуск закончился, и впереди открылась широкая, довольно ровная дорога к деревне Ханнана Мосага.

Бинадас смотрел, как последний фургон съехал по склону. Сэрен ощущала его нетерпение – в его деревне кто-то умер. Потом Сэрен взглянула на Халла Беддикта, но ничего не почувствовала. Он погрузился в себя, будто собирая силы, чтобы предугадать, что их ждет. А может, старался подкрепить пошатнувшуюся решимость.

– Бинадас, – сказала Сэрен, – нерекам нужен отдых. Дорогу мы найдем. Не обязательно нас сопровождать, иди к своему народу.

Бинадас подозрительно прищурился в ответ.

Уговаривать бессмысленно. Он будет считать, как считает, какими бы чистыми ни были ее помыслы.

– И правда, – сказал Халл. – Ты зря задерживаешься, Бинадас.

– Хорошо. Я сообщу Ханнану Мосагу о вашем скором прибытии.

Эдур прибавил шагу и через несколько мгновений исчез среди деревьев.

– Видишь? – спросил Халл.

– Я видела борьбу желания и обязательств. – Сэрен отвернулась.

– Ты видишь лишь то, что хочешь видеть.

Сэрен пожала плечами.

– Как и мы все, Халл.

Он подошел ближе.

– Так не должно быть, аквитор.

Удивленная, она посмотрела ему в глаза, необычайно серьезные.

– И что мне ответить? Мы как солдаты, припавшие к земле за возведенными укреплениями. Ты сделаешь то, что сочтешь нужным, Халл.

– А ты, Сэрен Педак? Какая дорога ждет тебя?

Всегда одна и та же.

– Тисте эдур нелегко использовать. Они могут выслушать, но не обязательно послушаются.

– У меня нет надежд, Сэрен, у меня только страхи. Продолжим путешествие.

Она обернулась на нереков, которые сидели у фургонов; от спин поднимался пар. На безразличных лицах ни следа сочувствия к мертвому соплеменнику, которого они оставили в могиле, наспех сооруженной из грязи, камней и корней. Сколько нужно сечь народ, прежде чем он начнет сечь себя сам? Когда бежишь с крутого склона, начинаешь медленно…

Летери верят в жесткую правду. Толчок запускает лавину, и никому не уйти с пути. Разделение между жизнью и смертью – постоянная борьба за место посреди всепоглощающего прогресса. Никто не может себе позволить проявлять сочувствие. И поэтому не ждет сочувствия от других.

Мы живем в недружелюбное время. Впрочем, все времена недружелюбные.

Снова зарядил дождь.

Далеко к югу, за горами, которые они только что преодолели, готовилось крушение тисте эдур. И, как она подозревала, жизнь Халла Беддикта легко принесут в жертву. Слишком большой риск он представлял, слишком опасное предательство почти обещал. Ирония в том, что желания сторон совпадают. Войны хотят все – победу представляют по-разному.

Халл не обладал достаточной проницательностью, чтобы успешно играть в такие игры.

Вот только должна ли она попытаться спасти его…

Из фургона Бурука раздался окрик. Нереки устало поднялись на ноги. Сэрен плотнее завернулась в плащ и, прищурившись, взглянула на ожидающий их путь. Она почувствовала, что к ней подошел Халл, но не обернулась.

– В каком храме ты училась?

Она фыркнула, потом покачала головой.

– Турлас, Тайные сестры Пустого трона.

– Прямо напротив Малого канала? Помню. А каким ребенком ты была, Сэрен?

– Ты и сам представляешь.

Краем глаза она заметила, как он кивнул.

– Усердная. Честная. Желающая быть первой.

– Там в специальные журналы записывали достижения учеников. В них все время встречалось мое имя. Например, у меня было больше всех наказаний за год – двести семьдесят одно; Темную каморку я знала лучше, чем собственную комнату. Еще меня обвинили в соблазнении приходящего священника. И можешь не спрашивать – да, обвинили заслуженно. Но священник поклялся в обратном, чтобы защитить меня. Его отлучили. Позже я узнала, что он покончил с собой. Если бы я хранила чистоту, я потеряла бы ее тогда.