Полночный прилив

Фигура исчезла среди деревьев.

– Это, – прошептал Трулл, – не сон.

Удинаас открыл глаза. Вонь обожженного трупа ощущалась в носу и во рту, застряла в горле. Над ним нависал низкий косой потолок – грубая черная кора и желтоватые трещины. Он неподвижно лежал под одеялом.

Уже близок рассвет?

Он ничего не слышал – никаких голосов из соседних каморок. Впрочем, часы перед восходом луны – тихие. Как и часы, когда все спят. С утра ему опять чинить сети. И вить канаты.

Возможно, это правда безумия, когда разум только и может, что бесконечно составлять списки будничных забот и доказывать свою нормальность. Починить сети. Сплести канаты. Видишь? Я не потерял смысл жизни.

Кровь вивала ни горяча, ни холодна. Она не бурлит. Удинаас не ощущал какой-то разницы в теле. Но чистая кровь моих мыслей – да, загрязнена. Он откинул одеяла и сел. Таков путь, и мне придется оставаться на нем, пока не придет момент.

Чинить сети. Вить канаты.

Выкопать могилу для воина бенедов, который только что открыл бы глаза, если бы они у него были. И увидел бы не черноту облепивших его монет. Увидел бы не синий воск, не листья морока, становящиеся от воска мокрыми и черными. Увидел бы лицо… кого-то другого.

Вивалы окружали драконов в полете. Он видел это. Как гончие вокруг хозяина перед самым началом охоты. Я знаю, почему я там, где оказался. И когда ночь прошепчет ответ – нет, не прошепчет, провоет, сама Тьма подаст сигнал к погоне.

Удинаас понял, что он среди врагов. Не как летери, обреченный на рабство. Гораздо большую опасность ощущала его новая кровь, оказавшись посреди эдур и Куральд Эмурланна.

Пернатая Ведьма, полагаю, могла бы поступить иначе, но Мать Тьма даже в таких вещах остается невидимой.

Он вышел в главный зал.

И оказался лицом к лицу с Урут.

– Незачем бродить в такой час, раб, – сказала она.

Но он видел, что она дрожит.

Удинаас упал на пол и уперся лбом в потертые доски.

– Приготовь плащи Фиру, Руладу и Труллу – они отправляются сегодня ночью. До восхода луны. И еду и питье для утренней трапезы.

Он быстро поднялся на ноги, чтобы выполнять, но его остановила протянутая рука.

– Удинаас, – сказала Урут. – Сделай все сам и не говори никому.

Он кивнул.

Из леса выползали тени. Взошла Луна, место заключения настоящего отца Менандор. Древние битвы Отца Тени создали и сформировали этот мир. Скабандари Кровавый глаз, стойкий борец со слугами неумолимой убежденности – хоть ослепительно белой, хоть всепоглощающе черной, – одержал победы, среди которых погребение Брата Тьмы и пленение Брата Света в далеком небесном мире. Эти победы – дары не только для эдур, но для всех рожденных и живущих, чтобы однажды умереть.

Дары свободы, воли, лишенной цепей, пока человек сам на себя не накинет эти цепи и будет носить их, как доспехи.

Трулл Сэнгар видел цепи на летери. Он видел окутывающую их непроницаемую сеть логических обоснований, где не найдешь ни начала, ни конца. Он понимал, почему летери поклонялись Пустому трону. И знал, каким образом они оправдывают все свои дела. Прогресс – необходимость, рост – преимущество. Взаимовыгодность – для дураков, а долг – движущая сила природы, любого человека и любой цивилизации. У долга свой язык, в котором есть такие слова, как переговоры, возмещение и поручительство, а закон – лживый запутанный клубок, который застит глаза справедливости.

Пустой трон. На вершине горы золотых монет.

Отец Тень искал мир, где изменчивость могла бы применить свой коварный яд против тех, кто избрал своим оружием непримиримость – в ней они черпали мудрость. Где любая крепость в итоге рушилась бы изнутри от веса цепей, жестко ее опутывающих.

Мысленно он спорил с призраком – с Предателем. Тем, кто пытался убить Скабандари Кровавого глаза многие тысячи лет назад. Он доказывал, что сама определенность и есть Пустой трон. Что те, кто знает лишь один путь, начинают боготворить его, даже если путь ведет к пропасти. Он спорил, и по молчаливому безразличию призрака начал понимать, что сам вещает – с яростной горячностью – от подножия Пустого трона.

Скабандари Кровавый глаз не сотворил тот мир. Он исчез там, пропал на пути, по которому не пройти никому другому.

Трулл Сэнгар стоял перед трупом в куче гниющих листьев и чувствовал опустошенность. Множество путей открыто ему – и все они грязные, пропитанные отчаянием.

Звук шагов на тропе. Трулл повернулся.

Приближались Фир и Рулад – в плащах. Плащ Трулла Фир нес в руках, а за плечами висел небольшой походный мешок.

Лицо Рулада разрумянилось – то ли от тревоги, то ли от возбуждения.

– Приветствую тебя, Трулл. – Фир протянул плащ.

– Куда мы отправляемся?

– Отец проводит эту ночь в храме. Молится об указании.

– Каменная чаша, – сказал Рулад, и глаза его блеснули. – Мать отправляет нас к Каменной чаше.

– Зачем?

Рулад пожал плечами.

Трулл повернулся к Фиру.

– Что за Каменная чаша? Никогда не слышал.

– Старое место. В Кащанской котловине.

– Ты слышал про него, Рулад?

Младший брат покачал головой.

– До сегодняшнего вечера понятия не имел – мать описала. Мы все ходили по краю котловины. Разумеется, тьма в ее сердце непроницаема; как нам было догадаться, что там сокрыто священное место?

– Священное место? В абсолютной тьме?

– Смысл этого, – сказал Фир, – станет очевидным очень скоро, Трулл.

Братья тронулись в путь, старший впереди, встали на тропу, ведущую на северо-запад.

– Фир, – позвал Трулл, – Урут говорила с тобой о Каменной чаше прежде?

– Я оружейник, – ответил Фир. – Я видел обряды…

Трулл знал, что среди обрядов была церемония в память всех битв, в которых участвовали эдур. Он сам удивился, что эта мысль пришла ему в голову в ответ на слова Фира. Какие скрытые связи хочет открыть его собственный разум и почему он их не видит?

– Томад запретил нам это путешествие, – сказал немного погодя Трулл.

– В делах чародейства, – сказал Фир, – Урут выше Томада.

– А это касается чародейства?

Рулад фыркнул за спиной Трулла.

– Ты стоял рядом с нами в баркасе колдуна-короля.

– Стоял, – согласился Трулл. – Фир, а Ханнан Мосаг одобрит то, что мы делаем? То, что командует Урут?

Фир промолчал.

– Брат, – сказал Рулад, – ты слишком наполнен сомнениями. Они тебе мешают.

– Я видел, как ты шел по тропе к избранному кладбищу, Рулад. После того, как ушли сумерки, и до восхода луны.

Если Фир и слышал, то не повернул головы.

– И что с того? – спросил Рулад беспечным тоном.

– Не надо легкомысленно относиться к моим словам, брат.

– Я знал, что Фир занят – следит, как убирают оружие в арсенал, – сказал Рулад. – И чувствовал в ночи враждебность. Поэтому я встал на скрытый пост рядом с его нареченной, которая была одна на кладбище. Может, я и неокропленный, но не трус, брат. Я знаю: ты считаешь, что неопытность – почва, на которой взрастает ложная храбрость. Но для меня неопытность – невозделанная почва, не готовая для корней. Я занял место брата.

– Враждебность в ночи, Рулад? Чья?

– Я не разобрал.

– Фир, – сказал Трулл. – Ты не хочешь ни о чем спросить Рулада?

– Нет, – сухо отозвался Фир. – Это ни к чему… когда ты рядом.

Трулл захлопнул рот, радуясь, что ночь скрывает его покрасневшее лицо.

После этого долго шли молча.

Тропа пошла вверх, петляя между покрытыми лишайником гранитными скалами. То и дело приходилось перебираться через поваленные деревья, осторожно преодолевать скользкие участки. Свет луны поблек, и когда братья достигли верхней точки тропы, Трулл почувствовал, что близок рассвет.

Тропа повернула на восток – мимо поваленных деревьев и разбитых валунов. Вода, накопившаяся во впадинах, образовала непроходимые черные лужи поперек тропы. Небо впереди начало светлеть.