Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 18 из 26

Стихотворение написано от лица буржуя, за исключением последних строк:

В Физтехе потешались и над поэтом и над «советским парнем», который как раз Советы не переносил, в отличие от остальных «джазменов». Так что первая рифма стиха и дала первое прозвище.

Второе предназначалась тому, в чьи достоинства не только деликатность, но и уважение к коллегам, особенно старшим, не входили – Ландау.

Третье прозвище получил Бронштейн, которому при всей критичности не было свойственно обижать человека только потому, что тот отличался от него самого. Он не был склонен к оценкам по-детски однозначным и, по мнению Ландау, чрезвычайно терпим к инакомыслию. Бронштейну был чужд научный стиль Френкеля, у которого обильно рождающиеся идеи и образы не сразу и не всегда находили точное математизированное воплощение.

Для Френкеля был характерен модельный подход к проблемам. Часто он удовлетворялся полуколичественным решением (с точностью до коэффициента π/2[40]). Объяснив, таким образом, занимавший его эффект, он терял к нему интерес.

Бронштейну было ближе мышление Ландау, но в отличие от него, он не считал, что право на существование имеет только один стиль. Личное его отношение к Френкелю не страдало от различия их стилей в физике.

Ландау и, впоследствии, его ученики относились к Френкелю как физику и его работам пренебрежительно и виновны во многих его неприятностях. (См. поздние сожаления Мигдала).

Яков Ильич Френкель был смелым и принципиальным человеком. В декабре 1931 г. в Ленинграде состоялась 8-я Всесоюзная конференция по физико-химии. Беспартийного Френкеля вызвали для объяснений на собрание членов ВКП(б), участников этой конференции (а их тогда было очень мало) по поводу его «неправильного» методологического подхода в сделанном им научном докладе на пленарном заседании конференции. Вот фразы Френкеля, записанные участниками разбирательства: «Диалектический метод не имеет права претендовать на руководящую роль в науке. В нашей политике допускается чрезвычайно вредный перегиб навязывания молодежи взглядов диалектического материализма. …Ни Ленин, ни Энгельс не являются авторитетами для физиков, книга Ленина[41] сводится к утверждению азбучных истин, из-за которых не стоит ломать копий. Ваша философия реакционна. Не может быть пролетарской математики, пролетарской физики и т. д. Вы ставите знак равенства между антидиалектическим мнением и антисоветским настроением. Я предан советской власти, но не признаю диамата и не считаю для себя нужным плыть по течению или говорить одно, а думать другое, как некоторые» [Сон94].

Реакция появилась незамедлительно. «Смотрящий» от партии за естественными науками, руководитель центра Коммунистической Академии, главный редактор отобранного у О. Шмидта журнала Э.Я. Кольман[42] в качестве наиболее яркого примера борьбы против партии указал на выступление профессора Я.И.Френкеля[43]: «Эта наглая вылазка заядлого махиста, главы группы физиков так называемой «ленинградской школы» (Гамов, Ландау, Бронштейн и др.) не единична…».

Гессен от коллег Кольмана и Максимова отличался сдержанностью. Всего за несколько лет директорства Гессена в НИИ МГУ успела расцвести школа Мандельштама; ее усилиями значительно поднялся и общий уровень московской физики. В этой школе учились и работали крупнейшие советские физики: Г.С. Ландсберг, И.Е. Тамм, А.А. Андронов, М.А. Леонтович, С.Э. Хайкин, А.А. Витт, С.М. Рытов, Е.Л. Фейнберг, В.Л. Гинзбург, А.Д. Сахаров и многие другие. На основе школы Мандельштама, прежде всего, С.И. Вавилов создавал научную мощь ФИАНа. А ведь до прихода Гессена в МГУ, по выражению А.А. Андронова: «проф. Мандельштама держали в абсолютно черном теле» [Гор. 93 [16]].

Ландау был обязан Френкелю защищенным существованием в теоретическом отделе и многими знаниями, не говоря уже о знакомствах с известными физиками, в том числе европейскими.

Командировки в Европу он тоже получил благодаря хлопотам Иоффе и Френкеля, где сумел с багажом приобретенных в Физтехе знаний и развитой (и неподавленной!) индивидуальностью произвести впечатление на Бора, стать его учеником и любимцем и получить (частью скандальную) известность в Европе.

Вернувшись оттуда в 1931 году, с чувством собственной значимости, он заявил Иоффе, что его идея тонкослойной изоляции смехотворна. При объяснении по поводу своей работы, про которую Иоффе сказал, что не видит в ней смысла, заявил ему, по словам Бесссараб [Бес. 1996], что «теоретическая физика – сложная наука, и не каждый может ее понять».

Теорию на общефизтеховских семинарах, где разбирались свои и зарубежные работы, объяснял Иоффе, а не Ландау. После этого все становилось ясно не только экспериментаторам, но часто и теоретикам[44]. «Иоффе обладал исключительным даром глубоко проникать в область физических явлений и особым умением вскрывать их механизм. Участники его семинаров неоднократно были свидетелями следующих сцен.

Какой-нибудь теоретик делает сообщение, посвященное одной из трудных областей современной физики. Постепенно доска покрывается сложнейшими и далеко не всем понятными математическими формулами. Одной доски не хватает. Теоретик стирает написанное и покрывает доску следующим набором иероглифов. И так повторяется несколько раз. Наконец, доклад окончен. Иоффе встает и предлагает присутствующим задавать вопросы. Но большинство сидящих в зале ничего не поняло. Только небольшая кучка теоретиков все постигла. Никто не задает вопросов. Наконец, после тягостной паузы один из теоретиков, обычно молодой, что-то спрашивает. Лицо Иоффе озаряется и, не давая докладчику слова для ответа, он сам начинает говорить. Заданный вопрос для него лишь предлог. Иоффе повторяет содержание доклада от начала до конца. На это у него уходит в четыре раза меньше времени. И поразительное дело! Всем все становится ясно, формулы оживают и приобретают глубокий физический смысл.

Бывало и так. После какого-нибудь доклада возникает оживленная дискуссия. Выступающих много. Так же много высказанных соображений, точек зрения, идей, предложений. Но в итоге все запуталось в клубке противоречий, нить очевидного оборвалась и затерялась. Тут встает Иоффе и спокойным, ровным голосом начинает говорить. Его выступление вносит полную ясность в обсуждаемый вопрос, непонятные факты получают свое истолкование, допущенные ошибки исправляются. И все это делается корректно, с большим тактом, без ущемления чьего-либо самолюбия. Он не любит спокойных, анемичных семинаров, без активного обмена мнениями, без горячих высказываний. И ему почти всегда удавалось направить течение дебатов в русло живой, содержательной дискуссии» [Сом. 64].

Яркое описание второго типа семинара Иоффе дано в одноименном рассказе «Семинар» В. Волкова (псевдоним физмеховца и физтеховца В.Б. Берестецкого).

Персонажи в нем легко расшифровываются (докладчик – Скобельцын, Добрый – Френкель, Черноволосый, описанный с большим респектом, – Ландау, а ведущим семинар является Абрам Федорович) [Бер. 77].

Семинары Иоффе пользовались широкой известностью. В их работе участвовали многие ученые Ленинграда. На их заседания неоднократно приезжали крупные физики из других городов для того, чтобы доложить свои работы и обсудить их. Сделать доклад на семинаре Иоффе считалось почетным и лестным, и в то же время очень ответственным делом. На семинаре выступали выдающиеся физики мира: Нильс Бор, Фредерик Жолио-Кюри, Макс Борн, Пауль Эренфест, Поль Дирак, Поль Ланжевен, Вильям Брэгг, Джон Бернал, Патрик Блэккет, Чандрасекар Раман и другие.

40

Странно, что другому Яше – Зельдовичу – Ландау прощал тот же коэффициент, с точностью до которого он решал некоторые задачи, хотя и к нему Ландау относился свысока. Когда Зельдович после катастрофы пожелал ему полного выздоровления и выразил надежду, что он станет прежним Ландау, тот сказал: «Не знаю, как Ландау, но Зельдовичем я точно стану». Если бы! Но не состоялось.

41

«Материализм и эмпириокритицизм» чуть ли не единственная «научно-философская» работа Ленина.

42

Статья Э.Я. Кольмана (полуфилософа-полуматематика из швондеров) «Письмо тов. Сталина и задачи фронта естествознания и медицины» в журнале «Под знаменем марксизма».

43

Автору известен только еще один ученый, открыто выступивший против использования диамата как метода исследования. Это зав. кафедрой математики физмеха Политехника академик С.Н. Бернштейн. Он говорил: «решите мои задачи этим методом и я в него поверю. Пролетарской математики не существует». За эти взгляды он был изгнан из созданного им Украинского института математики в Харькове и уехал в Ленинград, где заведовал кафедрой математики на физмехе до 1941, работая и в ЛОМИ.

44

Воспоминания Александрова, Кикоина, Дорфмана и других.