Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 42 из 110



Сидя в телеге, Олег слушал под скрип колес печальный рассказ Оды о том, как Вышеслава призналась отцу, что она не девственница по вине Удона, который для нее дороже всех мужчин на свете. Пораженный Святослав заставил дочь раздеться донага и лично удостоверился в правдивости ее слов, бесцеремонно ощупав Вышеславу. После чего, поручив своим боярам без него передать Вышеславу в руки польских сватов, Святослав вскочил на коня и галопом поскакал в Чернигов.

Дальнейшее Олегу было известно.

- Святослав грозился с позором упечь меня в монастырь, коль случится так, что Болеслав вернет Вышеславу назад, - негромким голосом говорила Ода. - Он велел мне молить Бога, чтобы Мария-Добронега, мать Болеслава, которую негласно поставят в известность обо всем, согласилась бы помочь Вышеславе не осрамиться в первую брачную ночь. Мне страшно даже думать, что будет, ежели поляки с позором вернут Вышеславу. - Ода тяжело вздохнула. - Но пусть будет монастырь, только бы без унижений. К сожалению, мой муж не может не унижать.

- А что ожидает Вышеславу в случае позора? - спросил Олег.

- Тоже монастырь, - грустно ответила Ода и склонила голову к Олегу на плечо.

Олег задумчиво глядел на длинную гриву своего коня, бредущего за телегой, на могучие сосны, сквозь густые кроны которых не было видно ни клочка голубого неба.

Телегу тряхнуло на ухабе. Ода тихонько застонала.

- А Удон возьмет Вышеславу в жены, коль ее брак с Болеславом расстроится? - снова спросил Олег.

Ода не ответила. Она спала.

Княжино Селище было расположено на крутом холме и представляло собой деревянный теремок, окруженный многочисленными хозяйственными пристройками. Вершина холма с трех сторон была обнесена тыном, за которым ниже по склону расползлись лачуги и полуземлянки зависимых смердов. С четвертой стороны был отвесный обрыв, возле самого его края возвышалась дубовая часовенка. А неподалеку, чуть повыше, красовался теремок с резными наличниками на окнах, с двускатной крышей, украшенной маковками и флюгерами в виде петухов.

От вида, открывающегося из окон теремка, захватывало дух.

Извиваясь среди полей и холмистых лугов, несла свои спокойные воды река Белоус, по берегам которой зеленели кудрявые заросли вербы. Вдалеке, охватывая полукругом речную долину, стоял стеной высокий сосновый лес. Под самым обрывом текла совсем небольшая речушка, впадающая за березняком в Белоус.

Уже вовсю колосились хлеба, и проносившийся ветер колыхал зеленые нивы, словно морские волны.

Ода и Олег, осмотрев теремок сверху донизу, задержались в одной из светелок, которую Ода облюбовала себе под спальню. Они стояли у раскрытого окна, завороженные открывшимися далями и чистотой синих небес.

День выдался солнечный, и испарения от пропитанной обильными дождями земли, напоенные густым запахом луговых трав, поднимались кверху вместе с неясной призрачной дымкой, смягчающей полуденный зной.

Огнищанина[98], заправлявшего княжеским хозяйством, звали Перегуд. Он выслушал все наставления и распоряжения Оды, покорно кивал головой. Со слов княгини выходило, что она сама пожелала прожить остаток лета вдали от Чернигова без мужа и детей.

Ода отобрала из молодых рабынь две приглянувшиеся ей девушки, повелев огнищанину переодеть их в чистые нарядные платья и поселить рядом с ее опочивальней.

Олегу надо было возвращаться в Чернигов, Ода не удерживала его. Она лишь попросила навещать ее почаще.

- Я еще надоем тебе своими приездами, матушка, - с улыбкой сказал Олег.

Ода недовольно повела бровью.

- Хотя бы здесь называй меня по имени, - промолвила она. - И знай, что после всего случившегося я скорее отдамся тебе, нежели твоему отцу.

Эти слова для княжича были подобны раскату грома.

Синие глаза мачехи в упор глядели на Олега, в них не было стыда или смущения, не было страха перед Господом или собственной совестью. Это были глаза женщины, бросающей вызов моральным устоям и целомудрию христианки. Они горели страстным желанием отомстить обидчику хотя бы таким путем. Колебания Олега были мгновенно побеждены этим взглядом.

Юноша порывисто обнял обеими руками голову молодой женщины и приник к ее устам. Ода не сопротивлялась, покрывало упало с ее запрокинутой головы. Этим поцелуем было сказано все: страстное стремление княжича видеть в своей молодой мачехе желанную женщину натолкнулось на ее готовность принадлежать ему и только ему.



Обратно Олег ехал полупьяным от чувств. Оказывается, как сладок грех! Но разве грех любить? Олег спрашивал сам себя и сам же себя укорял: любить женщину не грех, но не жену же отца своего!

За всю дорогу от Княжина Селища до Чернигова Олег так и не смог подыскать весомых оправданий ни для себя, ни для своей мачехи. Вместе с тем он не мог оправдать и отца в его жестком отношении к супруге. Путаясь в собственных мыслях, Олег то скакал рысью, то переходил на галоп.

Воибор на своей громыхающей телеге далеко отстал от княжича.

Заботы князя Изяслава

Однажды пожаловал в Чернигов половецкий хан Токсоба с пышной свитой. Хан привез Святославу богатый выкуп за дочь убитого в сражении два года тому назад хана Искала. Искал был побратимом Токсобы, и, поскольку все родственники юной половецкой хатунь погибли в том злополучном походе половцев на черниговские земли, заботу о ней взял на себя хан Токсоба.

- Долгонько ты, друже, золотишко собирал, - подтрунил над ханом Святослав. - Дочь Искалова уже и язык наш успела выучить, и к квасу привыкла, и к бане русской. Захочет ли она обратно в кочевье?

- Степную волчицу молоком не прикормишь, княс, - с полуулыбкой молвил Токсоба. - Вот увидишь, как обрадуется мне несравненная Бикэ-хатун.

В гридницу ввели пленную половчанку.

Олег, сидевший вместе с братьями среди черниговских бояр, впервые своими глазами увидел пленницу, о которой много раз слышал.

Половчанка была одета по обычаю своего народа в облегающие шаровары, заправленные в короткие сапожки, в ярко-красный кожух с узкими рукавами, голова была покрыта тончайшим покрывалом.

Длинные волосы золотисто-рыжего цвета были заплетены в две косы, переброшенные на грудь. Если бы не слегка раскосые глаза, не тонкий прямой нос с красиво очерченными ноздрями, не восточный овал лица, дочь Искала вполне можно было принять за славянку.

Взоры множества мужчин не смутили девушку, все внимание которой сразу устремилось к сородичам. Цветастые стеганые халаты степняков, их короткие яркие кафтаны сразу бросались в глаза на фоне менее ярких одежд русичей.

Токсоба заговорил с пленницей на ее родном языке.

Половчанка оживленно отвечала, бросая взгляды то на Токсобу, то на сидящего на троне Святослава. Блестели в улыбке белые, будто жемчуг, зубы, лицо девушки стало еще краше.

- Прощай, Бикэ Искаловна, - торжественно произнес Святослав, - отныне ты свободна как ветер. А то, что креститься в православие тебя понуждали, не обессудь, обычай у нас такой - всех язычников в истинную веру обращать.

- Так ты крещеная? - Токсоба изумленно воззрился на Бикэ.

Бикэ с отвращением тряхнула головой, ее красивые глаза гневно сузились.

- Не была крещеной и не буду! Ненавижу я веру христианскую! Христиане едят тело мученически загубленного Божьего Сына и пьют кровь Его. Все христиане злодеи и насильники. И первый из них - князь черниговский! - Половчанка ткнула в Святослава пальцем. - Он надругался надо мной, когда я не захотела ласкать его. И в дальнейшем заставлял меня спать с ним, это было много раз. Увези меня отсюда, хан. Увези скорей!

Бикэ бросилась к хану и, упав на колени, обняла его ноги.

Среди половцев прокатился гневный ропот. Токсоба медленно поднял вверх правую руку, и ропот смолк.

Святослав, нахмурившись, ждал, что скажет хан.

Бояре черниговские также замерли в напряженном ожидании.

[98] Огнищанин - управляющий княжеским хозяйством.