Красноармейцы

Капернаут, совершенно истерзанный и мокрый, сел на какой-то пенек и молчал.

— Нит-чего… Плакать не хорошо, — успокаивал других мариец Салим Саликаев. Он немилосердно стер ногу, и ему было очень больно. Но он не только не ныл, а подбодрял еще других.

— Главная беда — неизвестно, куда идти… Опоздаем, как пить дать, опоздаем…

Надвигался вечер. В лесу стало темней. А мы все ковыляли вперед сквозь лес, по болоту. Наконец несколько человек сели и заявили:

— Баста, дальше идти не можем… Сорвали ноги вконец.

Симонов, Чернов, Овечкин принялись уговаривать сдавших. Я с Чекалиным пошли вперед…

— Дорога! — вдруг крикнул я. В сторону шла какая-то тропа.

— Была не была — идем по ней.

Взвод встал, и мы пошли по боковой тропе влево… Вскоре послышался лай собак. Лес кончился, и мы вышли к какой-то деревне… Нам повезло. Деревня оказалась всего в двух километрах от того места, где должен был быть бой. Ребята подбодрились. Только несколько человек и с ними Капернаут остались отдыхать в деревне. Остальные форсированным маршем двинулись вперед. Впереди мы услышали крики и звуки выстрелов.

— Завязался бой, — сказал Чекалин…

Еще быстрее, забыв усталость, побежали мы вперед. И совершенно неожиданно и для наших сил, и для противника ударили с криком «ура» во фланг…

Когда бой был окончен, уже спустилась ночь.

Все вместе, друзья и враги, направились на отдых в деревню. Здесь встретились мы с друзьями, пулемётчиками — Ваней Фуражкиным, Дыркиным и многими другими. Расположились на сеновалах. Много было разговоров в эту ночь. Несмотря на усталость, спали мало. Не один и не два раза рассказывали мы о нашем знаменитом переходе через лес. Оказалось, что карта была старая, и дорога, помеченная на ней, уже свыше десяти лет заболочена…

Много было подвигов и у товарищей. Степанов и Нахимов, переодевшись в крестьянскую одежду, на телеге пробрались в тыл противника и выведали его расположение.

Прошли пятьдесят километров, промокли, сбили ноги… Но почти никто не ныл.

На полянке показывали кинокартину. А где-то на околице задорно разливалась гармошка, и под ее звуки лихо, с частушками, откалывали русскую наши и деревенские ребята. И как всегда, крыл всех первый плясун Тюрин.

В обратный путь

Днем были боевые стрельбы. На большом пастбище близ деревни стояли мишени, и мы крыли по ним не в одиночку, а целыми отделениями. Под прикрытием дымовой завесы приближались мы шагов за тысячу к мишеням и стреляли по показывающимся щитам на двести, четыреста, шестьсот и восемьсот шагов. Наибольшее число попаданий дал третий взвод полкшколы, где комвзвода был Петряк.

Потом показывали нам стрельбу из пушки Розенберга. Маленькая незаметная пушчонка била по мишеням чисто и метко.

А близ поляны развернули агитповозку. И тут же, на лугу, мы с Федькой Черновым писали стенные газеты: он — школьную, я — полковую. Со всех рот стекались к нам заметки. Тут же художник наш Овалов набрасывал карикатурки, тут же писались частушки, с собой был и шапирограф. Когда возвратились мы со стрельбища в деревню, свеженький номер шапирографской стенной газеты имел уже каждый взвод. А мы с Федькой, как ни в чем не бывало, шагали в строю. И сзади, близ агитповозки, в мешке тащил Овалов всю нашу типографию.

По дороге в деревню начальник саперной службы полка показывал с одним отделением опыты маскировки самолетов. То вдоль, тропинкой, укладывалось по полю отделение, то рассаживалось группками, изображая груду камней и снопы.

Когда приближались к деревне, увидели группу «больных», направляющихся в околоток. Впереди, хромая и опираясь на огромную суковатую палку, шагал Капернаут. Бедняге действительно пришлось плохо…

Квартирмистр наш Денов накормил нас сытнейшим обедом, даже с котлетами. И мы отправились по сараям отдохнуть до вечера. Поздно вечером предполагалось выступление в обратный путь.

Незадолго до выхода я отправился побродить по деревне, поговорить с крестьянами. Не успел отойти от своего сарая, гляжу — идет курсант третьего взвода Голиков. Идет парень и качается. Гляжу — дело неладно. Наклюкался парень. Я быстро нему. Беру его под руку.

— Голиков, пойди отдохни, скоро выступать.

Голиков сначала идет со мной. Потом, не говоря ни слова, подымает увесистый кирпич и замахивается.

— Голиков, что ты?.. Брось дурака валять…

А кругом собираются ребята и смеются. Думают — шутит парень. И вижу я по выражению голиковского лица, что здесь совсем не до шуток: бросит кирпич.

— Ребята, — кричу я, — отымите кирпич! — А сам обхватываю Голикова крепче.

Он на меня… Тут только подбежали ребята, разняли нас и увели буйствующего Голикова. Это был единственный случай пьянки в походе. О нем долго говорили в полку.

Часть полка вместе с крестьянами еще досматривала кино на полянке, когда передовые отряды выступили из деревни. Ночь была темная. Выслали мы секрет вперед и в сторону заставы и в полной тишине двинулись дальше. Ночная обстановка была особенно сложной. И потому так обрушился начальник школы на шепот в первых рядах, где шагал выздоровевший Капернаут.

Полная тьма… Только впереди, освещая дорогу, нес красноармеец походный фонарь.

Я был назначен начальником боковой заставы. Незаметно отделились мы от центральной колонны и исчезли во тьме. Впереди я выставил дозоры-щупальцы. Вбок связался главными силами цепочкой бойцов. Двигаться приходилось по густой, высокой траве. То и дело казалось, что мы отстали от главных сил. В темноте было трудно разглядеть идущие впереди наши дозоры. В головном дозоре шли Стенберг и Саликаев. На дороге опять стали попадаться болота. Потом начали мы натыкаться на заборы. Опять промокли и изодрали руки и ноги. С трудом продвигались мы вперед. Стенберг, шедший в головном дозоре, безвозвратно исчез. Мы потеряли его в ночной тьме. Связь с главными силами была прервана. Шагать дальше по топи было почти невозможно. И тогда я послал Федьку Чернова найти во что бы то ни стало главные силы и испросить дальнейших приказаний.

Прошел час… А Федька Чернов не возвращался. Мы добрели до какой-то деревушки. Тут услышал я голоса и средь голосов знакомые ноты чекалинской речи. Мы примкнули к главным силам. Потеряны были Чернов и Стенберг. Приказ присоединиться к главным силам был дан уже давно, но посланный передать его связист исчез…

Начало светать, и мы, пристроившись к нашей роте, бодро зашагали по дороге. Много позже на большом привале нагнали нас пропавшие Стенберг и Чернов.

На одном из привалов вызвал меня в числе других пятнадцати человек командир полка и приказал, опередив полк, заготовить помещения для большого последнего привала в селе Карачарове, под Москвой. И вот пятнадцать человек форсированным маршем двинулись к селу Карачарову. За три часа мы покрыли восемнадцать километров.

В селе начали стучать мы в ставни крестьянских изб. В окнах показались заспанные физиономии. С некоторыми, особенно кулаками, начинались долгие разговоры, но в большинстве сами крестьяне без споров давали сеновалы, сараи, избы для отдыха бойцов.

— Для вас же учимся. Защищать вас будем, — объясняли мы им.

— Знаем, братишки. Нешто мы не понимаем.

Через час с лишним пришел полк и расположился на последний привал. А к вечеру того же дня из города в лагерь двигались мы к нашим палаткам… И когда показались палатки, несмотря на огромную усталость, радостно и громко запели мы нашу походную песню. В эту ночь палатки наши казались нам верхом уюта, удобства и даже роскоши.

Чемпионат

Во всех ротах — возбуждение. Все роты готовятся к конкурсам. Конкурс на скорость надевания противогазов и разборку затвора и пулеметных замков. Конкурс на лучшего плясуна. Конкурс на лучшего гармониста. Много их… И на каждый выдвигаются специалисты.