Галактический консул

— Ну, отчего же, — смутился Костя.

— Да я и сам знаю, что вожу корабли лучше, чем воспитываю себе смену. Одно меня утешает: в этой мудрости особой нужды нет. Сейчас, здесь, в таверне, ты, все едино, пропустишь мои слова мимо ушей. Не поверишь мне, что так все и будет. Думаешь себе втихомолку: «Болтай, старый перец, болтай… Я-то знаю, что первый навигатор лучше, чем второй, что Звездные Разведчики смелее всех на свете, что носить шевроны раддер-командора почетнее, чем латать дыры в отсеках грузового блимпа…» Ничего. Не пройдет и пяти лет, как я окажусь прав. И все случится так просто и обыденно, что ты и не вспомнишь обо мне, а будешь полагать, что так оно всегда и было.

— Я понял вас так, — начал Кратов, — что с завтрашнего дня мы можем забыть про все уставы…

— Ничего ты не понял, — оборвал его Пазур. — Забыть он захотел… Когда Длинный Эн взял меня третьим навигатором в загалактический бросок, я величал его исключительно полным титулом и ухитрялся бледнеть и краснеть одновременно, когда он ко мне обращался. «У парня уставные схватки, потешался Длинный. — Дайте ему валерьянки. И увидим, перетащит ли он свою любовь к регулам через гребень первой волны». Длинный Эн меня недооценил. Я переехал, помня устав наизусть, через две гравитационных волны, и только третья вышибла его из меня напрочь. Потому что крикнуть «ты» получается короче, нежели «разрешите обратиться, командор». Но никто из вас еще не побывал в штормах. Так что не торопитесь в космические асы.

Пазур поднялся, рассеянно глядя по сторонам. Костя тоже встал. Он почему-то не был убежден в том, что мастеру потребуется задирать голову, чтобы посмотреть ему в глаза.

— Гм, — сказал Пазур. — Как ты, наверное, догадываешься, я отметил нарушение формы инженер-навигатором.

— Это моя вина, Первый, — потупился Костя.

— Твоя, твоя. Это уж точно… Забудь об этом. Девочка очень красивая, и с этим приходится считаться. По-моему, она решила, что красота — это оружие, которое не должно ржаветь в ножнах. Честно говоря, я не знаю, хорошо это или плохо. Но если девочка думает, что ее место в космосе, не будем ей мешать. Космос всех рассудит. Своих он принимает, а посторонних выплевывает, как вишневую косточку. Далеко и без мякоти.

— Как вы думаете, Первый, — негромко произнес Кратов. — Меня он выплюнет?

Пазур пожал узкими худыми плечами.

— Что я, провидец? — спросил он. — Мне кажется, не выплюнет. Но космос может иметь иное мнение. Итак, я ухожу, Второй. Пускай эти шалопаи считают, что я их не видел. А ты не забывай, что завтра полет.

Он бросил короткий взгляд на пятачок, где в клубах цветного дыма бесновались гигантские фантомы. Лицо его снова перекосилось, будто он глотнул кислятины.

7

— Ты меня почти покорил, «Сатурн», — объявила Рашида, падая в кресло. Ее щеки полыхали, глаза горели, от вечерней прически не осталось и следа. — Я действительно не ожидала, что ты так здорово танцуешь!

— Да кто я перед тобой? — воскликнул Ертаулов. — Мойдодыр, вылезший на подмостки большого балета! Честное слово, Рашуля, это я без ума от тебя. Зачем ты себя губишь? Иди на сцену, радуй людей, очаровывай их, это твоя стихия. А в Галактике тебе делать нечего, или я ни черта не смыслю в жизни.

— Конечно, не смыслишь, — согласилась Рашида. — Я лишена всяких задатков для настоящего танца. Гены моей матери оказались доминантными. К сожалению… И не кричи на весь зал, а то могут подумать, что ты в меня влюбился.

— А разве можно в тебя не влюбиться?!

— Я и сама так полагала. Оказывается, можно. Видишь, Костя ко мне абсолютно равнодушен. Даже разговаривать не хочет. И это меня озадачивает. Ну, а ты волен влюбляться сколько влезет. Если, разумеется, не ищешь взаимности.

— Что же это за любовь без взаимности? — нахмурился Ертаулов. Пустая трата времени и сил.

— Да ты еще дитя, хоть и прикидываешься звездоходом! — засмеялась Рашида. — На самом деле, мальчик, все происходит в точности наоборот. Высший смысл любви, как, наверное, и всего на свете, заключается в борьбе. Пока любовь не разделена, она наполнена борьбой за взаимность. Ее осеняют могучие и яркие чувства. Боль, тоска, ревность, даже ненависть! Человек любящий, но нелюбимый, живет полно, он ясно видит цель и сражается с судьбой за достижение этой цели. Чем она ближе, тем он счастливее, и это ощущение счастья нарастает. Оно становится поистине беспредельным, когда вдруг зарождается взаимность! Это как цунами: далеко в океане вспучилась волна, полого накатила на берег, вскинулась чудовищным таранным валом, ударила со всей силы — и схлынула, оставляя после себя грязный песок, дохлых рыб и обломки домов. Вот и разделенная любовь после бурного, но короткого счастья неминуемо превращается в привычку и скуку.

— Маленькая кобра прикидывается большой змеюкой, — покачал головой Стас. — Где ты, Рашуленька, нахваталась таких старческих мыслей?

— Сколько тебе лет, «Сатурн»? — спросила Рашида, сощурившись.

— Допустим, двадцать один, — ответил Ертаулов горделиво.

— Еще только двадцать один! А мне, милый мальчик, УЖЕ двадцать один! И в первый раз я смертельно влюбилась, едва мне исполнилось четырнадцать. О, как я страдала от безысходности! Как торопилась повзрослеть, чтобы ОН обратил наконец на меня свой взор! Видит небо, я целых полгода ходила с фиолетовым от слез носом и была счастлива.

— А потом? — с живым интересом осведомился Стас.

— Потом я возненавидела всех мужчин. Чуть позже утратила вкус к жизни и выбирала, каким образом будет уместнее покончить с нею счеты: утопиться или выпить яд. Чтобы не пострадал цвет лица… А еще спустя короткое время снова влюбилась.

— Тогда конечно, — сказал Стас. — Мне с тобой не равняться. Должно быть, я не настолько совершенен, чтобы влюбляться хотя бы трижды в год. Второй, а ты как думаешь?

— Не знаю, — пробормотал Костя сердито. Ему снова было не по себе. Тоже, нашли тему перед самым полетом.

— А все-таки? — Рашида смотрела на него, не мигая распахнутыми на пол-лица глазищами.

— Мне кажется, любовь — не только всякие там страсти и переживания, сказал Кратов, рдея. — Это еще и ответственность перед любимым человеком. Ты дал кому-то веру в себя. Наобещал ему все сокровища мира — пусть сгоряча, от головокружения. Так и дари ему все, что можешь и пока можешь, докажи ему, что ты не пустобрех.

— Вот замечательное слово, — произнес Ертаулов удовлетворенно. — Уже не первое сегодня. Ты, Костя, нынче небывало щедр на словесные диковины.

— А если надоело? — спросила Рашида. — Если скучно стало? Что же, вот так и торчать всю жизнь подле опостылевшего человека и доказывать ему свою любовь, которой и след простыл?!

— В любви не должно быть суеты, — упрямо сказал Костя. — Любить надо уметь. Если не дано тебе — так и будешь вечно метаться и рыскать. А уж коли дано, так и сам будешь счастлив, и другого человека сделаешь счастливым.

— Но так не бывает, Костя! — возразила Рашида. — Любовь — это вспышка, ослепление! А то, о чем ты говоришь, только бесконечное тление. Бог весть, какие силы способны его поддерживать. Это все что угодно, а не любовь!

— Мне кажется, мы произносим одно и то же слово, — сказал Кратов. Но думаем о разных вещах.

— Ты меня прости, Рашуля, — заявил Ертаулов. — Я, разумеется, твой рыцарь отныне и навек, выпусти меня сейчас на турнир, я бы всех из седел повыбивал с твоим именем на устах… Но ничего не могу с собой поделать, я с Костей солидарен.

— Да вы просто не знаете, что такое настоящая любовь! — возмутилась Рашида. — Вы же северные варвары, мороженая кровь, о чем мне, дочери теплых морей, с вами спорить?!

— И прекрасно, — сказал Ертаулов. — И не будем. У нас для этого еще целый полет впереди. Кстати, Второй, не мастер ли подсаживался к нашему столику? Или мне помстилось?

— Он самый.

— Ну и как? Попил он из тебя кровушки?

— Вовсе нет. — Костя помолчал и добавил: — Похоже, мастер на корабле и мастер вне корабля — два разных человека.