Борджиа

– Как вдруг на меня набросились трое или четверо злодеев, которые, вне всякого сомнения, намеревались похитить мои драгоценности.

– Все верно, монсиньор… А вы помните, что было дальше?

– О, Небо! Как же я могу это забыть? Я бы погиб, но тут появился какой-то незнакомец, так ловко орудовавший шпагой, что негодяи обратились в бегство…

– Тогда-то, монсиньор, вы и дали мне этот прекрасный бриллиант…

– Так это были вы?

– … сказав, что камень поможет узнать меня повсюду, где вы окажетесь, если мне понадобятся помощь и покровительство.

– Молодой человек! Дайте свою руку… Обещаю помогать вам и оказывать покровительство. С этого часа вы поступаете ко мне на службу, и горе тому, кто осмелится пожелать вам зла!

Он обвел взглядом собравшихся. Весь эскорт, включая Асторре, руку которого забинтовали, включая дона Гарконио, склонился перед молодым французом, столь неожиданно завоевавшим расположение Чезаре Борджиа. А тот скомандовал:

– В путь, господа. Мы возвращаемся в Рим. Что касается вас, молодой человек, жду вас сегодня в полночь…

И добавил со странной усмешкой:

– Полночь – это мое время!

– Где я найду вас, монсиньор?

– Во дворце моей сестры Лукреции… В Веселом дворце! Каждый в Риме вам его покажет.

– В Веселом дворце!.. В полночь!.. Приду!..

И шевалье де Рагастен поклонился.

Когда он распрямился, всадники уже удалились, оставив за собой только облачко пыли. Но как быстро ни удалялась эта группа, шевалье различил в ней два взгляда, исполненных смертельной ненависти, которые бросили украдкой барон Асторре и монах Гарконио.

Рагастен пожал плечами. Он спокойно докончил свой скромный завтрак, расплатился и снова уселся в седло.

III. Веселый дворец

Около четырех часов пополудни шевалье де Рагастен въехал в Вечный город. Остаток пути он проделал пешком, чтобы дать отдых бравому Капитану, которого он любил как хорошего и верного товарища, а также подумать о собственном житье-бытье. Шевалье, выросший на парижских улицах, жил до сих пор как придется. Ни отца, ни матери он не знал. Родительница умерла, едва дав ему жизнь. Что же до отца, бедного гасконского дворянина, приехавшего в Париж в надежде разбогатеть, то он скончался в нищете, когда малыш еще сосал грудь кормилицы. Эта-то кормилица и занялась сироткой. Она торговала тряпьем, расположившись под навесом на изгибе улицы Сент-Антуан, прямо перед главными воротами Бастилии. Кормилица хотела воспитать себе наследника в торговле мелочами. Овдовев, она привела любовника, призванного заменить достойного мужа, преданного земле. Маленькому шевалье исполнилось тогда семь лет. Любовник торговки, человек духовного звания, был по-настоящему учен: он умел читать, писать и даже считать. И вся эта бумажная наука перекочевала из его головы в мозги ребенка. В четырнадцать лет мальчик знал почти столько же, как и аббат. Достойная тряпичница предсказывала своему воспитаннику блестящее будущее, но неожиданно разразилась эпидемия оспы и унесла кормилицу с собой.

Маленький шевалье со слезами на глазах проводил на кладбище останки женщины, заменившей ему мать. Вернувшись, он осушил слезы, умылся и выбрал в лавке умершей полный комплект снаряжения; главным украшением его костюма стала огромная рапира, которой он учился владеть еще с пеленок.

К восемнадцати годам шевалье вырос в отчаянного дуэлянта, признанного во всех кабаках и тавернах, знатного ходока по женской части, большого любителя выпить, несколько неряшливого в одежде, поклонника холодного оружия, всегда державшего шпагу наполовину выставленной из ножен, гуляку, привыкшего колотить буржуа и драться с ночной стражей – короче, в отпетого висельника.

Шевалье по натуре был любителем приключений. Он щедро раздавал все, что имел (когда имел!), людям победнее его самого. Он защищал слабых своим клинком. Он избегал злодеяний. Но, не имея средств и руководствуясь только неутолимой страстью к похождениям, он оказался посреди людей с крайне эластичной моралью. Он жил как мог и срывал плоды удовольствия там, где их находил.

Но однажды тот, кого звали шевалье Рапира, кто наводил страх на территории между Бастилией и Лувром, внезапно исчез.

Мы нашли его остепенившимся. Добро победило в нем зло. Шевалье де Рагастен перебесился, и теперь он по праву мог считать себя настоящим дворянином. В тот момент, когда шевалье вошел в городские ворота Рима, он решил, тряхнув головой и как бы отказываясь от полузабытого прошлого:

– Ну вот, теперь у меня появились два новых врага: синьор Асторре и монах Гарконио. Я угрожал одному и скверно обошелся с другим. Да, но теперь у меня появился могучий покровитель…

И шевалье победно огляделся. Между тем в этом золотом и розовом будущем, какое он себе представлял, маленькая черная точка пятнала горизонт. Мысли о таинственной незнакомке с таким нежным именем и еще более нежным лицом, хотя он и гнал их из головы, не покидали его. Он глубоко вздохнул и повторил:

– Примавера!.. Увижу ли я ее когда-нибудь?.. Кто она?.. Почему этот ужасный монах ее преследует?..

Но внезапно, подняв голову, он заметил, что его с любопытством разглядывают прохожие. Он огляделся и заметил, что идет по мосту.

– Что это за мост? – спросил он парнишку, бросив ему мелкую монетку.

– Мост Четырех голов, ваша милость.

– А Веселый дворец ты знаешь?

– Дворец синьоры Лукреции! – ужаснулся мальчишка.

– Да. Ты знаешь, где он находится?

– Там! – мальчишка вытянул руку.

И тут же убежал, как будто целая армия чертей гналась за ним. Шевалье направился в указанном направлении, раздумывая о диковинном страхе, выказанном парнем. Он еще раз спросил дорогу, на этот раз у мужчины. И тот, едва заслышав о Веселом дворце, помрачнел и пошел своей дорогой, бормоча проклятия.

– Странно! – пробормотал шевалье.

Наконец он выбрался на пустынную площадь. В глубине ее виднелось мрачноватое здание. Двойной ряд колонн из розового мрамора, казавшегося золотистым в лучах заходящего солнца, образовывал крытую галерею перед дворцом. В глубине этой галереи, в широком открытом проеме, виднелась монументальная лестница, также мраморная… Фасад дворца украшали орнаменты, составленные из обломков работ античных скульпторов, наугад выбранные в развалинах Древнего Рима.

Шевалье решил, что таким и должен быть Веселый дворец, заслуживший это имя благодаря обилию смеющихся лиц, украшавших его стены, а также благодаря изобилию редких растений и великолепных цветов, соединившихся под галереей в ни с чем не сравнимый сад. Как раз перед этим садом стояли на часах два молчаливых неподвижных всадника, напоминавших конные статуи. Рагастен обратился к одному из них:

– Это Веселый дворец?

– Да… Отойди! – ответила угрожающим тоном статуя.

– Черт возьми! – пробормотал шевалье, продолжая путь. – Как стерегут этот дворец.

Площадь была пустынной: ни одного прохожего, ни одной открытой лавчонки. Можно было подумать, что ступил в проклятое место! Рагастен тронул лошадь и пятьюдесятью шагами дальше оказался у входа на улочку, служившую продолжением площади. Он остановился перед гостиницей. Там жизнь, кажется, возрождалась, но все еще робко и боязливо.

Рагастен спешился и вошел в гостиницу, которая по странному капризу владельца или же из-за избытка знаний латинского языка называлась «Постоялый двор доброго Януса». Шевалье потребовал место в конюшне для Капитана и комнату для себя. Слуга занялся лошадью, а хозяин привел Рагастена в комнатушку на нижнем этаже.

– Здесь сыро, – заметил шевалье.

– Другого свободного жилья у нас нет.

– Ну что ж! Возьму и это, поскольку вы находитесь совсем близко от Веселого дворца.

– Вас будут хорошо обслуживать, – заверил удивленный хозяин. – Из своего окна вы сможете видеть задний двор дворца.

Хозяин открыл окно, или скорее окно-дверь, и в лицо Рагастену пахнуло сыростью.

– Что это? – спросил он.