Оскал дракона (ЛП)

Я ничего не ответил, занятый поисками детского тела, живот свело при мысли о бездыханном маленьком Колле, который, возможно, так же медленно переворачиваясь, покачивался среди мертвых овец в грязной воде.

Завал, образованный дубом, наконец остался позади, дни сменялись один другим, оставаясь похожими друг на друга. Мы не видели ничего, кроме красно-коричневой воды и густой грязи, хлюпающей под ногами, побратимы с веревкой через плечо, спотыкаясь, устало брели по берегу или мелководью — где удавалось пройти. Корабль казался им огромными кандалами, эта монотонная и тяжелая работа раздражала их, носовая фигура будто рычала и огрызалась на них.

Берега постепенно менялись, стали встречаться пологие холмы, одни были ровными, другие подточены беспощадным потоком. Наполовину затопленные, умирающие деревья продолжали тянуть к солнцу ветви с почками; остальные жались на клочках суши, словно овцы на скотном дворе.

Дождь выдохся, наконец-то показалось солнце, так что земля начала парить, роились насекомые, жадные до падали, они кишели на раздувшихся трупах, но и на живых тоже обращали внимание.

Гудмунд умер, он бредил и метался, исходя потом, несмотря на то, что Бьяльфи накладывал свои лучшие лечебные руны на черные, воняющие разложением раны от вил на его животе. Мы опустили тело в воду, и он отправился к Ран и Эгиру, которые, как мы подумали, вполне могли властвовать и над этими водами.

Освободившись от этой заботы, Бьяльфи занялся лежащими в ознобе и поту побратимами, страдающими от поноса. Этот недуг они, возможно, подхватили, из-за воды, а может, из-за укусов насекомых.

— Плохо дело, Орм, — сказал мне он, словно я спросил его о состоянии больных. Он сердито хлопнул ладонью по шее, проклиная назойливых насекомых.

— Возможно, скоро будет дождь, — весело заявил Воронья Кость, — он прогонит мошек.

— Я смотрю, ты не так уж от них и страдаешь, — мрачно возразил ему Ян Эльф. — Хотел бы я владеть такой магией.

Те, кто находились на борту, слабые или больные, вычерпывали воду, отскабливали корабль от грязи. Они посмеивались над Вороньей Костью. Удивительно, но жалящие орды насекомых избегали мальчишку. Люди всерьез считали, что Олаф, конечно же, использует магию, ведь все знали, что мальчик с разноцветными глазами способен на многое.

— Они его не кусают, — заявил Финн, налегая на рулевое весло и стараясь удерживать носовую фигуру прямо против течения, — потому что в нем еще нет мужского сока.

— Но тебя тоже не кусают, — внезапно заявила Черноглазая, и ее звонкий голос прозвучал неожиданно, ведь раньше она почти всегда молчала.

Финн прищурился, чуть задумался и ухмыльнулся.

— Меня кусают, если ты присмотришься, то увидишь у моих ног их трупы, — прорычал он. — А все потому, что во мне слишком много мужского сока для таких мелких тварей. Им достаточно одного укуса, и они падают замертво. И он похотливо подмигнул ей, так что я непроизвольно ощерился, словно старая гончая, меня настолько это потрясло, что даже пришлось отвернуться, чтобы никто не заметил.

На следующий день, как и днем ранее, голодные, мокрые и усталые побратимы искоса поглядывали на Воронью Кость и на меня. На него — чтобы он вызвал дождь или что-то в этом роде, а на меня… я догадывался почему. Теперь они открыто ворчали, что приходится гнаться за мальчиком, хотя проку для них от этого никакого. Мы оказались в ловушке, потому что не могли спуститься вниз по реке, иначе снова оказались бы в лапах Касперика. А впереди тоже не ждало ничего хорошего.

Где-то далеко в горах, громыхая и кидая белые копья молний, бушевала еще одна гроза; недавно разлившаяся река на следующий день вздулась снова, и люди начали спотыкаться и падать, и я ничего не мог поделать, чтобы заставить их двигаться. Вранкефорд был уже недалеко, и я знал, что Рандр Стерки должен быть там, его люди так же измотаны, как и мы. Если мы будем двигаться достаточно быстро, то он не успеет нанять новых людей, как собирается, чтобы больше ему не пришлось убегать. Наверняка он сам хочет прийти за нами.

Итак, мы были уже так близко, что я вдыхал запах костров и печей Вранкефорда. Тот день начался под небесным сводом цвета молочного серебра, влажный воздух ощущался кожей, побратимы тянули, падали и тяжело дышали, у них почти не оставалось сил, даже на то, чтобы переставлять тяжелые, негнущиеся ноги.

Ганнлифр, наш лучший копьеносец, упал на колени и заплакал, он не мог больше идти, у него не осталось сил. Осникен из Седерманнланда упал ничком с громким всплеском, и если бы Мурроу не помог ему подняться, он бы захлебнулся.

— Орм... — начал Тролласкег, но не было нужды слушать, что, по его мнению, стоит предпринять, мой ответный взгляд был резче пощечины, и он замолчал, щелкнув зубами.

— Тяните, мать вашу, — взревел Финн, заметив выражение моего лица, — тащитесь вперед, вонючки.

Черноглазая внезапно оказалась рядом, и я почувствовал ее руку на плече, но когда повернулся к ней, она выглядела, как резная деревянная статуэтка — смотрела на реку, а затем подняла взгляд на еще далекую, но неумолимо приближающуюся стену из черных туч, и ее глаза вдруг расширились от ужаса. Как говорили потом некоторые, она наколдовала ту грозу.

Воздух стал плотным, скрученным, словно железные прутья, из которых кузнец выковывает меч. Ветер усиливался, завывая все громче, поднимая по реке рябь, а потом тьма опустилась на нас, словно стая воронов.

Началась буря, из быстро надвигающейся тьмы раздался рокочущий хохот Тора, он ударил молотом, высекая бело-синие искры, мощнейший раскат грома расколол воздух, будто кто-то ударил по ушам кулаком. Побратимы пригнулись, веревка провисла, коснулась воды и задрожала, а затем мачта выгнулась и зазвенела, словно струна арфы.

— Она сломается, — вскрикнул Тролласкег, но ветер подхватил его слова и унес, к счастью для Яна Эльфа, который начал забираться на дрожащую мачту, чтобы наблюдать за рекой, дождь заливал ему глаза.

Ян оказался наверху со скоростью выхваченного из ножен меча. Сквозь плотные стены дождя я увидел вспышку молнии, похожую на ветвистое дерево; небо как будто разломилось на части, я поднял голову, чтобы взглянуть на мчащуюся по небу колесницу Рыжебородого, запряженную парой козлов.

Но вместо этого увидел Яна Эльфа, он по-кошачьи вцепился в качающуюся мачту, его лицо мелькало бледным пятном в темноте, он что-то неистово выкрикивал, но ветер уносил слова. Он указывал на что-то впереди, за носовой фигурой, и я увидел наконец, как огромное дерево, раскинувшее корни, словно богиня змей, несется прямо на нас, будто невероятных размеров баран с рогами из скрученных древесных корней.

От удара носовая фигура вскинулась вверх, тянущие веревку побратимы повалились назад, веревка стала выскальзывать из их рук, сдирая кожу. Я обернулся и успел подумать, что вся наша борьба, все усилия теперь висели на тонкой, ускользающей мокрой веревке, которую команда изо всех сил старалась удержать, и вот ее конец скользнул в воду, веревка резко отскочила, щелкнув по мачте, Оспак, оказавшийся на ее пути, вскрикнул и полетел за борт.

Драккар, стиснутый, словно в яростной схватке, накренился; деревянная обшивка с треском раскололась, люди метались с воплями, которых никто не слышал. Корабль круто поднялся, как жеребец, вставший на дыбы в поединке, и завалился на борт. Весла и сундуки поехали в сторону, Черноглазая пронеслась мимо, я раскинул руки, пытаясь ее поймать.

Речной поток накрыл меня с головой, схватил и потащил куда-то, я закружился в водовороте, и поднимающиеся изо рта серебристые пузыри окутали меня, словно стая птиц.

Я успел увидеть их, они блестели, словно жемчужины, и последняя мысль мелькнула в голове — Одину придется побороться с Эгиром за мою жизнь, обещанную Одноглазому.

А затем опустилась тьма.

Луна светила ярким глазом, ухнула сова, звук разнесся эхом далеко вокруг. Со стороны недалеких угольно-черных холмов раздался крик какого-то животного, высокий и тонкий, в нем сквозила тоска одиночества. Вуокко сидел рядом со мной на плоской черной скале, бережно сжимая барабан.