Оскал дракона (ЛП)

— Есть ли у тебя какая-нибудь история напоследок? — спросил я непринужденно, напомнив Вороньей Кости о тех поучительных историях, которые он нам рассказывал; в этих историях мальчишка часто выставлял в дураках свободных взрослых мужчин, словно вечно голодных трэллей.

— Конечно, у меня остались еще истории, — ответил он серьезно. — Но я расскажу их позже. Я по-прежнему понимаю птиц, а они видят и знают немало.

Он увидел замешательство на моем лице и отвернулся, поспешив на корабль.

— Орел рассказал мне о грядущих несчастьях, — бросил он через плечо. — Угроза кому-то очень юному, еще не умеющему летать.

Озноб охватил меня от этих слов, я наблюдал, как «Короткий змей» скользит к выходу из фьорда, и даже прикосновение Торгунны к моей руке не согрело меня, — ведь я осознал, что она носит под сердцем дитя, а ее сестра нянчится с младенцем. Молодые орлята, еще не научившиеся летать.

Глава 2

С каждым днем солнце поднималось все выше; снег таял целыми пластами, журчали ручьи, и я начал настойчиво говорить о грядущем совместном морском промысле, пахоте и посевах, и что Финн мог бы одолжить у меня упряжку волов.

Он посмотрел на меня, как на говорящего теленка, и вернулся к обычному занятию — выпивке и охоте с Рыжим Ньялем, а тем временем Онунд Хнуфа вместе с Гизуром отправились готовить «Сохатого» к спуску на воду, Хленни Бримилль и другие притащили древесину для новых щитов и докучали Рефу просьбами — бросить ковать гвозди и наконец-то заняться изношенными кромками мечей.

После пира в честь прибытия Вороньей Кости Финн подошел ко мне и спросил, собирается ли Обетное Братство преследовать Рандра Стерки, хотя, думаю, Финн знал ответ заранее. Когда я подтвердил его догадку, он задумчиво закивал.

— Я подумал, — сказал он мягко, как будто слова из него вытягивала упряжка волов, — возможно, я навещу Оспака и Финнлейта в Дюффлине или Фискра в Хедебю.

У меня ком встал в горле при мысли, что Финн нас покинет, и он заметил мое смятение. Сам он оставался тверд, словно молот, гвоздями забивающий в меня слова, даже если и произносил их с улыбкой.

— Или мне придется бросить тебе вызов за высокое кресло ярла.

И вот, раскол произошел, это очевидно. Я опустил голову; похоже, все-таки наше серебро проклято Одином.

— Я останусь еще на один сезон, и если набеги будут удачными, возможно, изменю свое решение. Иначе мне лучше будет уйти, Орм.

Начинался наш третий сезон, и я поражался терпению Финна. Я не был уверен, что грядущий сезон окажется удачнее предыдущих. Морские набеги предполагали долгие, сопряженные с неудобствами переходы по Балтике, а иногда и по рекам; мы притворялись торговцами, вынюхивая ценную добычу. Обетному Братству редко попадалось что-либо действительно стоящее, у нас и без того было всего вдоволь. Несмотря на это, побратимы каждый день тренировались с оружием, строили стену щитов и разбивали ее, бились один на один и трое на трое, оттачивали боевые навыки и хвастались друг перед другом. Соблазн следовать за носовой фигурой, как скальды описывают это в сагах, все еще тянул нас обратно в темные воды.

Сейчас Финн хотел, чтобы я вел себя как подобает настоящему ярлу викингов, угрожая бросить мне вызов или уйти. Я лишь кивал, слова застряли в горле. После всего этого ожидание грядущего летнего солнца стало для меня зловещим.

Женщины суетились, наводили чистоту, отскабливали от копоти и вонючей грязи жилые постройки Гестеринга, радуясь работе на свежем воздухе. Дети — Кормак и Хельга Хити — прыгали и играли.

В это же время, сразу после жертвоприношения и праздника в честь Вали, в наш фьорд проскользнул корабль. Я узнал об этом за два часа до его прибытия, чему несказанно обрадовался, потому что отправил двух трэллей наблюдать за морем, и это вызвало язвительные упреки Торгунны.

— Пустая трата рабочих рук,— заявила она, когда вместе с Ингрид и двумя рабынями вытаскивала наружу тюфяки. — Эти бездельники пригодились бы здесь, выбивать матрасы.

— Мне важнее знать, кто к нам придет, — ответил я, — чем спать на выбитых тюфяках.

— Скажи мне это в следующий раз, когда твою задницу сожрут блохи, — бранилась она в ответ, собирая в пучок распущенные волосы, выбивающиеся из-под платка. — И я вынуждена заниматься тюфяками, вместо того чтобы взбивать масло, хотя, когда ты подавишься сухим хлебом, тебе уже будет все равно.

Несмотря на это, я знал, что она довольна — зима закончилась, а у нее внутри зарождалась новая жизнь; я очень надеялся увидеть, как мой сын появится на свет, и всерьез опасался мести Рандра Стерки, если мы вовремя не узнаем о его появлении. Я так и сказал ей, в ответ она лишь фыркнула, но услыхав о чужом корабле, замерла на миг, затем обернулась и криками стала подгонять рабынь и Ингрид, чтобы они собрали всех детей вместе, как цыплят возле наседки.

Предоставив ее самой себе, я уже знал, что повода для беспокойства нет; корабль шел под большим парусом, на нем отчетливо виднелся символ ярла Бранда, и если только кто-то без боя не захватил его «Черного орла» — а это столь же невероятно, как крылья у рыб, — значит, он собственной персоной пожаловал в наш фьорд.

Великолепный корабль приближался, парус опустили, весла выгнулись, вспенив воду, словно гребцы на «Черном орле» хотели взбить веслами сливки. Затем по команде, даже мы услышали ее на берегу, все весла одновременно поднялись и их втянули внутрь, так что снаружи осталась только четверть длины.

Вдоль торчащих снаружи весел двигался человек, от кормы до носа и обратно, пританцовывая и подпрыгивая, мы восторженно закричали, догадываясь, что это Нес-Бьорн — лучший воин «Черного орла», его также называли Колышек — из-за широких плеч и узких бедер. Он легко мог прогуляться по веслам с обоих бортов, словно пройтись по линии, нарисованной на земле.

Команда была хорошо обучена, и «Черный орел» с пугающей быстротой аккуратно проскользнул к каменному эллингу, где на подпорках стоял «Сохатый». Воины выпрыгивали на берег, приветствуя тех, кто пришел их встречать. Торгунна озабоченно вздохнула, разогнала детей и прикрикнула на трэллей, ведь сюда прибыли шестьдесят едоков, которых нужно как следует накормить оставшимися скудными припасами.

Но она перестала хмуриться, когда увидела, что привез с собой ярл Бранд. Он подошел широко улыбаясь, белокожий и беловолосый, как кость, в расшитой золотом черной рубахе, подбитой мехом куницы, штаны из отличной шерсти заправлены в сапоги из мягкой кожи, запястья и шея отяжелели от янтаря и серебра.

По одну сторону от него спешил мальчик, такой же светлый, как сам Бранд, и люди с удивлением увидели в нем двойника Кормака, только мальчишка был постарше лет на пять. Ива смиренно опустила голову и ничего не сказала. С другой стороны Бранда семенил странный невысокий человек, он был молод, круглолиц и мрачен, облачен в черный балахон до пят.

— Мой сын, — хрипло произнес Бранд, положив руку на плечо насупившегося светловолосого мальчика, — я отдаю его тебе на воспитание.

У меня перехватило дыхание, я попытался вдохнуть поглубже, и в это время он указал на луноликого по другую сторону от себя.

— Его зовут Лев, — сказал ярл, — греческий монах из Великого города.

Я недоуменно уставился на Бранда, и он расхохотался, его голова затряслась так, что его усы напомнили мне дрожащие сосульки.

— Уж не подумал ли ты, что я принял Белого Христа? Нет, — ответил он. — Этот грек — посол византийского императора, он направляется ко двору нашего конунга. Я подобрал его в Юмне, на южном побережье Балтики.

— Как мешок с зерном, — подтвердил монах, чуть улыбнувшись. — Меня упаковали и погрузили на корабль.

Я не сразу сообразил, что монах говорит на греческом, а ярл Бранд на норвежском, значит, Лев знает норвежский, а мы с ярлом — греческий. Бранд улыбался, а я подозвал Торгунну, представил ее гостям и поручил ей проводить Льва в дом.