Оскал дракона (ЛП)

Увидев этот смертоносный отряд облаченных в железо воинов, жители поселения запаниковали. Побратимы быстро пересекли площадь, перепрыгивая через лежащие бревна, разбрасывая в стороны кудахтающих кур, расталкивая повозки, пиная корзины; в кого-то из них уже впились стрелы, которые могли бы пробить кольчугу и один или два слоя одежды под ней, но никак не четыре рубахи под железными кольцами.

Побратимы выглядели, как утыканные иголками стальные ежи, стрелы не причиняли им вреда, и это сломило волю защитников, они с воплями бросились во все стороны, бросая в панике вилы и охотничьи копья.

Когда наконец удалось открыть ворота, я увидел вопящую от ужаса толпу, разбегающуюся во все стороны, для нас они были словно мыши для котов, всё, на что они способны, — бежать в ужасе перед побратимами Обетного Братства, пылающими гневом и желанием отомстить за Хленни Бримилля.

Мелькали стрелы, и мне приходилось пригибаться, я был без шлема из-за медленно заживающего шрама на лбу и невезучего нежного носа. Я вспомнил слова своего отца Гуннара, когда-то он проорал мне в ухо: «Если нужно выбрать что-то одно из брони, выбери шлем. Никогда не иди в бой с открытой головой».

Но Коге шлем не помог, стрела, пролетевшая мимо меня, вошла в него с влажным, протяжным чмоканием. Я оглянулся. Долговязый Коге покачнулся и стал заваливаться назад, изо рта торчала стрела, жидкие растрепанные волосы выбились из-под шлема. Захлебываясь собственной кровью и зубами, судорожно пытаясь выдернуть древко стрелы, он уже был мертв, даже когда булькал и валился на землю.

Я заметил лучника и бросился к нему, пока тот накладывал на тетиву другую стрелу. В руке у меня был великолепный клинок, подарок ярла Бранда. Я сделал выпад в последний момент, как только достиг врага, потому что знал, как поступит лучник.

Он ухватил стрелу одной рукой и ткнул ей в меня, я отразил ее по дуге и отвел клинок вниз и вправо, а затем всей массой врезался в него плечом, так что тот подпрыгнул и отлетел назад, приземлившись на задницу. Лучник все еще барахтался, пытаясь подняться, словно жук, оказавшийся на спине, когда я рубанул его между шеей и плечом.

Крики и вопли пронзали воздух, почти заглушая тонкий и звон колокола. Я едва заметил, скорее почувствовал тень впереди и резко отпрянул. Мужчина рухнул на землю, топор, видимо, предназначавшийся для моей непокрытой головы, выпал из его руки, затем на него наступил Стирбьорн, ухмыляясь, сжимая в руке сакс, густо покрытый кровью.

— Христианский храм, — произнес он, кивнув в сторону постройки, и я сообразил, что звонарь пытался собрать оставшихся защитников внутри. Все еще ухмыляясь, Стирбьорн пропустил меня вперед, и я подумал, что он спас мне жизнь.

Звонарем оказался Синяя шапка, но к тому времени, как я до него добрался, он уже погиб. Такое же кровавое безумие, какое случилось на Сварти, охватило сейчас моих побратимов. Воины двигались как мрачные тени и только и делали, что убивали. Никакого грабежа, никто не насиловал на пыльной земле женщин, лишь убийства.

Я шел сквозь все это кровавое безумие словно во сне, мой путь пересек Уддольф, преследуя кричащего от страха подростка, который бросился к стене дома, но Уддольф пригвоздил его копьем с такой силой, что древко обломилось, а мальчишка, прибитый к стене, орал и извивался, словно червяк на крючке. Уддольф с криком ткнул в окровавленное лицо сломанным древком.

Оспак отпихнул девицу, молящую его на коленях, и двумя ударами отрубил голову ее матери. Из обрубка шеи выступил желтый костный мозг.

Внутри христианского храма было темно и тихо, я прислонился к раскрашенной стене, пока глаза привыкали к полутьме, а уши — к тишине, впитывая ее как бальзам.

Затем я увидел, что под крестом, на котором висел их Распятый бог, стоит Рыжий Ньяль. Склонив голову, он тяжело дышал, как бык после случки. У его ног лежало тело Синей шапки, и я бы его не узнал, если бы не шапка, потому что Рыжий Ньяль поступил с ним совсем скверно.

— Хленни…

Я последовал за взглядом Ньяля и увидел лежащее тело, оно было какое-то странное, короткое, без головы, аккуратно завернуто в чистую холстину. Рядом — окровавленное тело священника в коричневой рясе и с выбритой головой; похоже, его зарубили прямо во время молитвы, когда он стоял на коленях.

Они все-таки перевязали рану Хленни. Просто слишком поздно.

Ньяль с отупевшим, остекленевшим взглядом чуть покачнулся, у него уже не было сил убивать, но это не имело значения, потому что все и так были мертвы. Я понимал — так нельзя. Убили всех, даже собак, коз и кур. Все живое.

Затем, уже не помню как, я оказался в длинном доме, вероятно, здесь собирались жители поселения, потому что я не заметил там каких-либо знаков власти вождя. Тем не менее, этот дом был чем-то похож на мой собственный, и на меня нахлынули теплые воспоминания, я жадно впитывал их в надежде на то, что они заслонят меня от творящегося вокруг кошмара.

Посередине — очаг с остывшим пеплом, запах и аромат старых деревянных столбов и балок напомнил запах Гестеринга, еще невредимого. Сейчас весна, все наливалось соком и живительной влагой, солнце снова вернулось на небосвод, мы вытаскивали наружу меховую одежду, шкуры и постели, чтобы выбить вшей и блох. Мужчины работали обнаженными по пояс, хотя еще было прохладно; еды хватало, но запасы эля уже подходили к концу.

Следующее за весной лето было довольно скудным временем года — сезон перед сбором урожая, жаркое солнце стоит высоко, а незадачливый фермер мог помереть с голода, жуя одну траву.

Мы отгоняли овец и коз на высокогорные пастбища, но не на те, что предназначались для лошадей; овцы и козы съедали всю траву до земли, без остатка, но они давали нам шерсть, чтобы женщины могли ткать полотно, а также молоко, из которого делали творог и сыр; из молока мы изготавливали и скир. Я помню, как помешивал деревянной ложкой толстый слой сквашенного молока с сывороткой, белый, как кожа девицы.

Но все это обернулось черными обугленными бревнами и пеплом. Если все будет хорошо, то в Гестеринге скоро возведут новый длинный дом, и моим домочадцам будет где укрыться от непогоды, деревянные столбы и балки будут пахнуть свежим деревом и смолой, но на приготовление скира уже не останется времени, как и не будет возможности просушить меха и постели.

Вопль снаружи вернул меня обратно в этот странный, полутемный и мертвый зал; кто-то ворвался внутрь, увидел меня и отпрянул. Меня бросило в жар, ноги одеревенели, но герой саг, Орм Убийца Белого Медведя, предводитель знаменитого Обетного Братства, победитель чешуйчатых болотных троллей, укротитель легендарных степных амазонок, стоял посреди пустого зала и смотрел на холодный очаг, чуть не плача.

Снаружи те, у кого еще оставались силы, напрасно рыскали в поисках жертв, заторможено двигаясь в густом, словно мед, воздухе. Я пробирался через кровавое месиво и дерьмо, через беспорядочно наваленные тела, сапоги чавкали, погружаясь в кровавую грязь.

Я остановился лишь однажды, когда хотел перешагнуть через детское тельце. Мальчик с пухлыми ручками и ножками, рыжими волосами казался таким маленьким и беззащитным, и хотя его голова была обильно залита кровью, я разглядел, что малыш держит во рту большой палец. Этими же губами он улыбался Хленни Бримиллю, а теперь по ним ползали мухи.

Глава 14

По обоим берегам простирались невысокие холмы с лиственным лесом, где преобладали ивы и вязы, кое-где проглядывали березы, встречались и заросли кустарника, полные дичи. «Короткий змей» упрямо сопротивлялся речному течению. Но гребцы на этот раз не пели обычные песни, как и не было на лицах радости после удачного набега, хотя совсем недавно они ворчали и горели желанием пополнить скудные запасы пищи и эля.

Теперь у нас были бобровые, беличьи и куньи шкурки, тюки груботканого полотна, обернутые смазанными жиром овечьими шкурами, чтобы защитить ткань от дождя; всё это зимой соткали женщины того поселения, а еще мы забрали тюки с овечьей шерстью.