Страница 5 из 19
Верзила полицейский, завернутый в резиновый плащ, как русское мороженое-эскимо в серебряную фольгу, прошел сквозь дождь от своей машины к моей, посветил фонариком через опущенное окно и наклонился ко мне:
— May I see your driver's licence [Покажите ваши права].
Я подал свои права и только теперь глянул на второго полицейского — он оказался черным, лет тридцати пяти, высокий, круглолицый, со щеточкой черных усов. Его широкие ноздри осторожно нюхали воздух в кабине. Везет мне на черных полицейских, невесело подумал я. А полицейский, не уловив в кабине запаха спиртного, уже уходил с моими правами назад, к своей машине. Дождь колотил меня по левому плечу и шее, я поднял стекло и откинулся затылком к сиденью. Закрыл глаза. Какая у меня была скорость — 80? 90? 100? Да черт с ним, какая разница! Я протянул руку и выключил двигатель. Но в машине, как ни странно, стало еще шумней — это дождь барабанил по жестяной коробке дешевенькой «Тойоты», как по пустой консервной банке. Я не мог это слушать и включил радиоприемник — я только теперь вспомнил про радио.
Приемник отозвался оглушающей кантри-мюзик, но я покрутил ручку настройки, и в машине зазвучал Григ, Вторая симфония. Я снова откинулся затылком к сиденью. Под музыку и шум дождя бешенство стало стекать с меня, как вода с машины, я даже задремал.
Нетерпеливый стук в стекло заставил меня очнуться.
— Подпишите здесь и здесь, — сказал полицейский. Я не глядя расписался на желтом бланке штрафа. Полицейский протянул мне права.
— Езжайте осторожно.
— У тебя есть семья? — вдруг хмуро сказал я, пряча права.
— Есть. А что? — удивился полицейский.
— А дети?
— Конечно! — В голосе полицейского прозвучало возмущение — разве может семейный мужчина, да еще черный, не иметь детей!
— Значит, у тебя хорошая семья, верно? — желчно продолжал я.
— Думаю, что да, — насторожился полицейский. — А что?
— Ты можешь сказать мне, в чем секрет семейного счастья? — И я снизу вверх, из машины наружу посмотрел ему в лицо.
— I see… — сказал он, новым взглядом окинув содержимое «Тойоты». — Ясно… У тебя проблемы дома, да?
— Yes… — криво усмехнулся я, подражая негритянскому сленгу. — Ты знаешь секрет семейного счастья?
— Ну… Мы спорим время от времени… — честно признался он. — Чего ж ты мне с самого начала не сказал?
— Что?
— Что ты оставил семью. Есть дети?
— Да. Дочка пяти лет… — сам не зная почему, я вдруг захотел именно этому стоящему под дождем черному полицейскому рассказать все, и про Лизу с ее мудацкими актерскими амбициями, и про Ханочку, и про мои ненаписанные фильмы-романы, на которые уже нет и не будет сил.
— Ладно. Знаешь, я не могу просто порвать твой штраф, он уже выписан. Но если ты приедешь в суд, я попрошу судью отменить этот штраф… Куда ты едешь?
— Нью-Йорк.
— Я надеюсь, все обернется к лучшему для тебя. — В голосе полицейского было искреннее сожаление, что он дал мне штраф. — Только езжай поосторожнее. Обещаешь?
— Обещаю. Спасибо! — усмехнулся я, и полицейский отступил от «Тойоты» и светящимся жезлом стал махать идущему сквозь ливень потоку машин, сгоняя их с правой полосы на левую, чтобы я мог выехать на шоссе.
Я дал полный газ. Малышка «Тойота», взвизгнув колесами по мокрому асфальту, юзом вымахнула на шоссе и, набирая скорость, понеслась прочь, в мокрую черноту ночи. В зеркале заднего обзора я еще некоторое время видел фигуру второго полицейского. Даже в наклоне его головы было сомнение, и я понял, о чем он думает. Этот русский, думал он про меня, типичный самоубийца и вряд ли доедет до Нью-Йорка. И все из-за этих баб. «Секрет семейного счастья»! И-эх…
А я ехал и думал: "черт возьми, если бы мне действительно найти продюсера на фильм «Секрет семейного счастья», то я первым делом поехал бы в Грузию. В Грузии, на горной дороге я, конечно, тоже буду ехать не со скоростью 60 километров в час, как там положено, а много быстрей. И меня остановит грузинский полицейский. Наверно, это будет высокий грузин лет сорока, с черными глазами, черными усами и лысый под своей милицейской фуражкой. Как тот знаменитый грузинский актер, который 12 лет назад снимался в моем последнем фильме.
— Та-а-ак… — скажет он нараспев, предвкушая сорвать с меня солидную взятку. — Нарушаем, значит?
Потом он увидит мои американские водительские права, и его аппетит на взятку разгорится еще больше.
— Вай-вай-вай! — покачает он головой. — В чужой страна приехал и уже нарушаешь! Придется арестовать…
— Задумался, товарищ милиционер… — скажу я хмуро.
— Панимаю, — скажет он насмешливо. — Мислитель, значит? Философ?
— Слушай, — скажу я. — У тебя есть семья?
— Канешно, есть.
— И дети?
— Канешно, трое детей! Какой грузин без детей?!
— Тогда скажи мне: в чем секрет семейного счастья?
Он посмотрит на меня своими бархатными черными глазами, думая, что я хочу отвлечь его от штрафа или увильнуть от взятки. А я скажу:
— Понимаешь, я делаю кино. «Секрет семейного счастья» называется. Вот ты знаешь, в чем этот секрет?
— Ты хочешь сказать, что приехал из Америки в Грузию чтобы узнать секрет семейного счастья?
— Да.
— А в Америке никто не знает?
— В Америке мне сказали, что секрет семейного счастья — это секрет.
— Капиталисты! — скажет он возмущенно. — Нет, мы, грузины, — не такие! Мы открытый народ! Садись в мой машину, генацвале! Садись, ты мой гость!
И он посадит меня в свою милицейскую «Волгу-24», включит сирену и повезет меня по грузинским селам. Там мы будем есть шашлыки и пить веселое грузинское вино, и седобородые грузинские старики будут долго и красиво рассказывать мне старинные легенды и притчи о тайнах семейного счастья…
5
Кудлатая русая голова. Мятая шапка-ушанка где-то на затылке, в отлете. Потный оцарапанный лоб. Прозрачно-голубые дерзкие глаза с красными алкогольными прожилками. Круглое молодое лицо со злыми небритыми скулами и мокрыми губами. Расстегнутый грязно-серый кожух с висящей на последней нитке верхней пуговицей. А ниже — большие обветренные руки сжали деревянные колодки и подняли на них обрубок бездонного тела с прикрученной к культям деревянной платформой на стальных шарикоподшипниках. И вокруг — только глубокий, как на холстах Рембрандта, черно-багровый фон, из которого, как из прошлого, вылетает вперед этот дикий безногий варвар с мокрыми губами. И под картиной подпись — «Россия».
Было в этой нищей и захламленной мастерской еще несколько неоконченных картин и икон — Георгий Победоносец, Троица и другие русские святые, но эта, самая большая картина, натянутая на подрамник и тоже не законченная, стояла в центре. От прямого закатного солнца, уходящего за мост Джорджа Вашингтона, картину укрывала тяжелая и пыльная оконная штора. Рядом стоял мольберт с красками и кистями, такие же кисти и кисточки торчали из банок на полу, а с потолка свисала на шнуре большая пыльная лампа без абажура. Второе, восточное окно квартиры выходило на Бродвей в районе 180-х улиц. На этом окне стоял метрово-квадратный вентилятор и с шумом гнал в комнату душный бродвейский воздух, гудки машин, вой полицейских сирен, крики пуэрториканской пацанвы, сломавшей уличный гидрант, и оглушающий ритм ударника, летящий из динамиков открытой машины. За рулем этой машины, застрявшей у светофора, в такт ударника дергался черный гигант, а банда мальчишек мыла окна его «Бьюика» мыльной пеной.
Конечно я пробовал стать американцем! Пробовал!… — полуголый, в одних шортах, я выплеснул остатки дешевой водки из бутылки «Popov» в два стакана, внимательно посмотрел, поровну ли налил, и понес один стакан Максиму, у которого я теперь жил. Максим — бородатый сорокалетний русак со спокойными карими глазами на широком, как у татарина, лице — голяком сидел в темной глубине комнаты на брошенном у стены матраце. Когда-то, в нашей прошлой жизни, он был заметным московским художником, а теперь живет на вэлфер и все свое время делит между пением в русском церковном хоре и этим мольбертом. Сейчас на полу перед ним стояла большая кастрюля. Полуобняв ее волосатыми ногами, он ложкой доставал из кастрюли перловый суп и ел его с хлебом, аккуратно оберегая курчавую черную бороду от хлебных крошек.