Две башни

— Хорошо! Но он ведь не изменился совсем?

— Конечно, — сказал Мерри, просыпаясь ненадолго и начиная удивляться, что беспокоит его товарища. — он что-то озабочен. Я думаю, он может быть и добрей и строже, веселее и торжественней, чем раньше. Он изменился, но мы еще не знаем, насколько. Вспомним последнюю часть его разговора с Саруманом! Ведь когда-то Саруман был начальником Гэндальфа, главой Совета, что бы это не означало. Он был Саруман Белый. а теперь Гэндальф Белый. Саруман пришел по его приказу и его жезл был сломан; и он ушел только тогда, когда разрешил ему Гэндальф.

— Ну, если Гэндальф и изменился, то он стал более скрытным, — сказал Пин. — вот этот, например, стеклянный шар. Похоже, он доволен этим происшествием. Он что-то знает или догадывается. Но сказал ли он нам что-нибудь? Нет, ни слова. Но ведь я подобрал шар, я спас его, иначе он утонул бы. «Я возьму его» — и все. Интересно, что это такое? Очень тяжелое…

Голос у Пина затих почти, как будто он говорил с собой.

— Так вот что тебя беспокоит, — сказал Мерри. — Ну, Пин, не забывай слова Гилдора — их часто цитировал Сэм: «Не вмешивайся в дела колдунов, потому что они раздражительны и скоры на гнев».

— Но наша жизнь на протяжении многих месяцев была сплошным вмешательством в дела колдунов, — возразил Пин. — Я хотел бы встречаться не только с опасностью, но и с информацией. Мне хочется еще раз посмотреть на шар.

— Спи! — сказал Мерри. — раньше или позже ты получишь достаточно информации. Мой дорогой Пин, ни один Тук не мог превзойти Брендизайка в любознательности; но что же в этот раз, спрашиваю я тебя.

— Ладно, что плохого в том, что я высказал свое желание: я хочу взглянуть на камень. И не могу этого сделать, потому что старый Гэндальф сидит на нем, как курица на яйцах. А от тебя не дождешься другого, только: «Этого нельзя — спи!»

— А что я еще могу сказать? — удивился Мерри. — Мне жаль, Пин, но тебе действительно придется подождать до утра. После завтрака я буду так же любопытен, как и ты, и помогу, если можно будет, в уговаривании колдуна. А сейчас я больше не могу. Если я зевну еще раз, у меня разорвется рот до ушей. Доброй ночи!

Пин больше ничего не сказал. Он лежал спокойно, но сон был от него по-прежнему далеко. И его не особенно утешало мягкое посапывание Мерри, который уснул через несколько секунд после того, как пожелал ему спокойной ночи. По мере того, как все успокаивались, мысль о темном шаре, казалось, становилась все навязчивей. Пин снова ощущал в руках тяжесть шара, видел его таинственные красные глубины, в которые заглянул на мгновение. Он повернулся и старался подумать о чем-нибудь другом.

Наконец он понял, что больше не выдержит. Он встал и огляделся. Было холодно, и он плотнее завернулся в плащ. Луна сияла холодно и бело, кусты отбрасывали черные тени. Все спали. Двоих караульных не было видно: они, возможно, поднялись на холм или спрятались в зарослях. Привлекаемый какой-то силой, которую он сам не осознавал, Пин пошел туда, где лежал Гэндальф. Колдун, казалось, спал, но веки его не были полностью закрыты; под длинными ресницами блестели зрачки. Пин торопливо сделал шаг назад. Но Гэндальф не шевельнулся, и, почти вопреки своей воле, Пин снова придвинулся. Колдун завернулся в одеяло, а поверх него — в плащ; и рядом с ним, между его правым боком и согнутой рукой, было возвышение — что-то круглое завернутое в темную ткань. Рука Гэндальфа, казалось, только что соскользнула с возвышения на землю.

Едва дыша, Пин фут за футом подползал ближе. Наконец он наклонился. Крадучись протянул руку и медленно поднял шар; он казался не таким тяжелым, как он ожидал. Связка каких-то ненужных вещей, — подумал он с облегчением, но не положил сверток назад. Мгновение он стоял, сжимая его. Затем ему в голову пришла идея. Он на цыпочках отбежал, нашел большой камень и вернулся.

Он быстро снял ткань, в которую был завернут шар, завернул в нее камень и положил рядом с колдуном на прежнее место. А потом взглянул на предмет который лежал в руках. Это был он — гладкий хрустальный шар, теперь темный и мертвый. Пин поднял его, торопливо закрыл собственным плащом и повернулся, чтобы идти к свой постели. В этот момент Гэндальф шевельнулся и пробормотал несколько слов, они были на каком-то незнакомом языке: рука его сжалась и ухватилась за завернутый камень, потом Гэндальф вздохнул и больше не шевелился.

— Идиот! — выругал себя Пин. — ты добьешься больших неприятностей. Положи его назад! — Но он увидел, что колени его дрогнули и он не смеет снова подойти к колдуну или притронуться к свертку. — Теперь мне не удастся положить его назад, не разбудив Гэндальфа, — подумал он, — по крайней мере пока я немного не успокоюсь. Лучше уж вначале взглянуть на шар.

Он прокрался в сторону и сел в кустах недалеко от своей постели. Через край лощины на него светила луна.

Пин сидел с шаром, зажатым меж колен. Он низко наклонился над ним, похожий на жадного ребенка, склонившегося над тарелкой с едой в уголке, тайком от остальных. Снял плащ и посмотрел на шар. Воздух вокруг него, казалось, затвердел. вначале шар, был темным, черным, как агат, и лишь лунный свет отражался на его поверхности. Затем в его глубине что-то слабо засветилось и зашевелилось. Вскоре все внутри было охвачено огнем; шар завертелся, или скорее всего огонь в нем закрутился. Неожиданно огни погасли. Пин задрожал и попытался бороться, он остался согнутым, сжимая шар обеими руками. Ниже и ниже наклонялся он и потом застыл, губы его беззвучно зашевелились. Потом со сдавленным криком он упал на спину и остался лежать неподвижно.

На его пронзительный крик из зарослей выбежали караульные. Вскоре весь лагерь был на ногах.

— Значит, вот кто вор! — сказал Гэндальф и торопливо набросил свой плащ на шар. — Но ты, Пин! Какое печальное открытие! — Он наклонился над телом Пина; хоббит неподвижно лежал на спине, его невидящие глаза были устремлены в небо. — Дьявольщина! Какой вред нанес он себе и всем нам!

Лицо колдуна было угрюмым и изможденным.

Он взял Пина за руку и приблизил лицо к его лицу, прислушиваясь к дыханию. Потом положил ладонь ему на лоб. Хоббит вздрогнул. Глаза его закрылись. Он закричал и сел, в изумлении глядя на лица собравшихся вокруг него, бледные в лунном свете.