Я, Минос, царь Крита

Я стоял в оконной нише и смотрел на улицу. Мне было всего девять лет. Земля дрожала уже несколько часов, и с востока доносился такой шум, словно приближалось многотысячное вражеское войско и каждый из наступавших бил в барабан или трубил в рог.

Дом стонал и охал. Мне казалось, будто при каждом сотрясении каменных стен балки вздыхают и всхлипывают.

Продолжалась ли ночь или уже наступило утро? Этого я не знал, а мог только догадываться, и с напряжённым любопытством глядел, как надвигаются низкие угрожающие тучи. Они накрывали крыши домов, поля и деревья. Казалось, будто с неба падают белые хлопья, похожие на снег.

Особенно завораживало меня то, что эта ночь, этот мрак прорезался вспышками света, каким-то загадочным пламенем — или это были пожарища? Земля по-прежнему издавала устрашающий, неясный гул. Этот звук наводил на мысль, что она вот-вот треснет. Теперь я видел, как внизу, на улице, рушились дома, стоявшие в низине вдоль склона.

В этот момент в мою комнату ворвалась Гайя:

   — Минос, земля трясётся, нужно выбираться наружу! — кричала она, словно обезумев.

Не обнаружив меня в первую минуту, она запричитала, обливаясь слезами. Я любил Гайю, рабыню из Финикии, которая некогда досталась моим родителям в уплату дани в придачу к драгоценным сосудам из золота. Цветом кожи и характером Гайя пошла в своих предков, в числе которых были белокожие хетты и смуглые обитатели Анатолии. Её кожа имела приятный оттенок, делавший её очаровательной. Гайя была мне служанкой, подругой, заступницей и почти матерью. Сейчас она искала меня, охваченная безумным страхом, словно я был её собственным ребёнком.

Я прятался, потому что в храме жалобно звучал колокол. Может быть, там подняли тревогу? Совсем рядом шатался чей-то дом, а за моей спиной с грохотом рухнула и разлетелась на куски на каменном полу колонна с изображением божества, покровительствующего нашему дому.

Наконец Гайя обнаружила меня. Она рванула меня к себе и побежала на улицу.

   — Минос! — плакала она от страха. — Наступил конец света. Деревня там, в долине, уже целиком исчезла!

Родителей со мной не было. Они находились в царском дворце в Афинах. Учителя и слуги сидели вместе с Гайей по дворе на корточках, выжидая и едва осмеливаясь шевельнуться. В нескольких метрах от них расположились рабы: одни громко молились, остальные тряслись от страха. Многие держались так скованно, словно малейшее движение их тела могло привести к новому дрожанию земли и грохоту с небес.

События этой ночи были только началом. Всё лето земля не знала покоя. После нескончаемых незначительных колебаний в первый осенний месяц последовали два более сильных толчка, а четырьмя днями позже — три очень мощных; они разрушили не только всё то, что уцелело в мае, но и всё, что успели построить за это время.

Это первое землетрясение принесло бы, вероятно, ещё больше жертв, если бы не прокатилось двумя волнами. Все, кто воспользовались короткими промежутками между толчками и поспешили выскочить наружу, отделались сравнительно легко. А тому, кто находился в опасных районах и угрожающих рухнуть домах, суждено было погибнуть, если он не внял предупреждающим знакам и ничего не предпринял.

За эти месяцы я научился предугадывать, как поведут себя земля и небо, и в этом отношении Гайя тоже проявила себя мудрой наставницей. Она была знатоком природы, и инстинкт, который нередко представлялся мне загадочным, помогал ей предвидеть многие опасности. Будучи рабыней, она не имела права указывать мне, но как-то она попросила меня не входить в дом. Сама же направилась прямиком к дверям, хотя ей было страшно. Мы все видели это. Она бесстрашно повиновалась велению своего сердца. Спустя некоторое время она вернулась: даже несмотря на смуглый цвет её кожи, было заметно, как она бледна.

   — Теперь ты снова можешь отправиться в свою комнату, Минос, — тихо сказала Гайя, и по её глазам я заметил, что она ещё не вполне оправилась от испуга.

   — Что это было? — полюбопытствовал я.

Может быть, мои родители запретили ей рассказывать мне об опасностях, которые подстерегают нас в жизни, и наказывали скрывать правду? Она отделалась общими фразами и перевела разговор на другую тему. Спустя несколько часов я узнал от одного из рабов, что на мусорной куче в саду обнаружили очень большую ядовитую змею с размозжённой головой.

Предчувствовала ли Гайя появление этой змеи? Может быть, она прыгнула ей на голову обеими ногами и таким образом убила её?

Всем было известно, что Гайя боится змей, пауков, мышей и крыс. Почему же она преодолевала страх, когда сталкивалась при мне с какой-нибудь из этих тварей?

Рабы рассказывали, что частенько поднимали Гайю на смех, потому что она убегала от самого маленького паучка и вообще была крайне пуглива. Почему же она никогда не подавала виду, что ей страшно, когда мы обнаруживали в моей комнате паука или мышь, которая выскакивала из-под моей кровати?

Она часто называла меня царевичем. Когда же была не в силах справиться со своими чувствами, называла Миносом. Правда, мой отец был повелителем Афин, мой дядя — царём Микен, а второй дядя — царём Тиринфа, но я оставался мальчишкой со всеми присущими этому возрасту слабостями и дурными привычками.

Мне было приятно, когда холодными ночами Гайя согревала меня своим телом. Почему я не благодарил её за это? Разве царевичу не подобало воздавать должное за услугу, означавшую нечто большее, нежели изъявление преданности?

Может быть, доброта была недостойна меня, может быть, мягкость была проявлением слабости, а симпатия — началом подчинения?

Неужели я унаследовал суровость своего отца, который лишь кивал, когда какой-нибудь посол или торговец складывал у подножия его трона подарки, что пришлись ему по вкусу? Неужели в дальнейшем и я стану всего лишь благосклонно наклонять голову, когда Гайя сделает мне добро?

Я не терпел, когда мне возражали, и нередко сердился и упрямился. Мне казалось, что пора доказывать, что когда-нибудь я стану царём и мне должны повиноваться уже сегодня.

Однажды я схватился за лезвие меча и убедился, что об него можно очень сильно пораниться; чтобы понять, что и для меня, сына царя, существуют определённые границы, потребовалось, чтобы меня укусила рассвирепевшая собака. Я находился в том самом возрасте, когда делают именно то, что по каким-то причинам запрещено или нежелательно.

Частенько я набивал себе шишки, пугая учителей, воспитывавших меня с шестилетнего возраста, а также слуг и рабов, так что они всё больше окружали меня незримой оборонительной стеной, опасаясь наказания со стороны моих родителей. Я собственными руками соорудил для себя тюрьму, но, к сожалению, понял это слишком поздно.

И вновь наступила ночь, когда задрожала земля и заполыхал огонь. Мы сидели во дворе и ждали. Некоторые рабыни плакали; двое слуг, съёжившись, сидели передо мной на корточках: они боялись, что с неба вот-вот посыплются камни. Впрочем, один из моих учителей, Патрикл, сидел выпрямившись, словно с ним ничего не могло случиться. Другой — и я невольно улыбнулся этому контрасту — лежал на земле, царапая её ногтями, словно пытаясь вырыть для себя спасительное углубление.

Из своего дома вышел виноторговец Кельмис. Было жарко. Его жена, нянчившая маленького ребёнка, попросила мужа принести молока. Вернувшись через несколько минут, он застал своё жилище в развалинах: жена и ребёнок погребены под балками и щебнем. Соседка Кельмиса, пожилая женщина, у которой жил сын с женой и четырьмя детьми, отправилась в сад. Ей было любопытно узнать, отчего так гремит небо, почему так темно и так колеблется земля под ногами. Она увидела обрушивающиеся дома, увидела, как трясёт квартал, где она жила. Женщина собралась вернуться домой, чтобы предупредить семью. Внезапно она услышала поблизости мощный треск, а спустя несколько мгновений все её домочадцы очутились посреди поля. Какая-то сила швырнула их в воздух, и они, описав большую дугу, упали на землю, чудом оставшись невредимыми.