Страница 21 из 89
— Об этом не может быть и речи. Я тебе говорю, сядь на место.
Я и теперь не подчинился. Тогда старик встал с подушки и, заключив меня в объятия, расцеловал. По лицу его катились слёзы.
— Любимое моё убожество, — рыдал он, продолжая целовать меня. — Мне показалось, или ты действительно немножко подрос? Сейчас, когда мы стоим рядом, такое впечатление, будто ты и впрямь повыше, чем я только что тебя представлял.
Он не отпускал меня.
— Послушай, сын мой, послушай! Я одинокий человек, покинутый всеми бобыль, я несу в себе заразу, от которой молодёжь в разных концах мира заболевает греческой лихорадкой. Мне приходится в одиночку встречать превратности судьбы. Всё зависит от звёзд, их расклад определяет мой удел. Каждый из нас изолирован, на беду или на благо... для меня, во всяком случае, на беду. Жители полиса, некогда крепко связанные в один сноп, теперь рассеяны по ветру, и каждый стебель — сам за себя... а на моём стебле к тому же нет налившегося колоса. Итак, Йадамилк, голый утёс моей нужды, поговори с Ганнибалом. Никто не способен освободить его от прошлого, менее всего он сам. Никто также не может избавить полководца от того, что его ждёт завтра. Менее всего это подвластно ему самому. Да, его ждёт Рим. Ему нужно туда, его будущее — там. Но это будущее Ганнибала, а не Карфагена. По крайней мере, не совсем. Не целиком и полностью.
«Неужели отец и вправду произнёс сию речь?» — пишу я, сидя в своей палатке. В таком случае, это было верное пророчество, особенно в части про Ганнибала и Рим. Что отец уже знал о падении Сагунта, я выяснил к вечеру того же дня. Однако объявления войны ещё не было. И никто, кроме отца, пока не думал в этом направлении.
Не выпуская меня из объятий, отец продолжал:
— Вот почему ты обязан, для блага Карфагена, уговорить Ганнибала выслать экспедицию на юг, на поиски чудесного Острова, обещанного Верховными Супругами. Разве Ганнибалу это не под силу? Экспедиция должна превзойти всеми расхваливаемый и действительно достохвальный перипл Ганнона Великого[63]. Нам бы только успеть до вожделенного Острова, и карфагеняне спасены.
Ах, как я люблю тебя, сын мой! Сын мой, в моём сердце бушует пожар — это моя любовь к тебе...
Вместе с отцом заплакал и я. Мы целовались в щёки и никак не могли нацеловаться. Наш плач и наши вскрики, наши громогласные клятвы во взаимной преданности постепенно становились всё тише, всё теплее, всё нежнее, пока мы не застыли в объятиях друг друга, а потом не уселись каждый на своё место. Старый ворчун вытер зарёванные щёки и взял бороду в кулак, словно хотел её выжать. Несколько следующих минут мы провели в некоей глубине, в состоянии, которого не выразить никакими словами.
— Меня призвал Ганнибал, — шёпотом выговорил я, с трудом пытаясь подняться обратно, в сферу языка.
Отец откликнулся в своей привычной манере.
— Это ему дорого обойдётся, — скрипуче молвил он. — Я ведь не отдам тебя за кучку козлиного помёта или даже за партию кроличьих шкурок. Не откажусь я и от посылки своих людей по караванному пути на юго-запад.
«На юго-запад! — пишу я у себя в палатке. — Мы же сейчас держим путь не на юг, а на север. На север, к Риму!»
Вечером того же дня прибыли корабли из Испании с захваченной в Сагунте несметной добычей.
Ганнибал наконец одержал свою Победу.
VIII
Такова правдивая история того, как я попал в Испанию и стал одним из приближённых Ганнибала, и при его дворе, и в штабе. Ночь уже окутала нас своим тяжеловесным мраком. Мне пора спать. Я очень устал. Я массирую затылок и растираю щёки. Снова встаю и выглядываю из-за полога палатки. Вдалеке горит костёр. Ветер утих. Похоже, все спят. Двое рабов, как свернувшиеся собаки, лежат около моих ног.
«Ганнибал, где ты? — спрашиваю я в ночную тьму. — Приходи поскорей, скажи хоть слово», — молю я. Я одинок в своей палатке, да и вообще очень одинок. Люди населяют только мои грёзы и сны. Мне о многом нужно написать. А Жизнь перестала петь мне. Мне необходимо услышать твой суровый напев. Как я ненавижу эти заболоченные тропы у Ибера! Моя стезя, моё устремление к поэзии заводит меня так высоко, что кружится голова. Подними меня на крыло твоего могущества. Там я обрету уверенность и силу, почувствую себя в безопасности перед эпической бездной языка.
Около полуночи, а то и позже, до меня доносится безошибочно узнаваемый звук. Стук копыт! Продолжая сидеть, я наклоняюсь вперёд и прислушиваюсь, куда он направляется. Может, всё-таки?.. Нет! Но что это? Мои рабы принимаются сначала кряхтеть и хрюкать, затем потявкивать. А Ганнибал уже в палатке. Неужели я задремал? Не сразу узнав его, я тем не менее вскакиваю и застываю с почтительно склонённой головой.
— Садись, Йадамилк, — доносится до меня. — Именем твоего отца заклинаю, садись!
Голос, несомненно, принадлежит Ганнибалу. Он собственноручно приготавливает себе место, чтобы сесть.
— Дай посмотреть, что ты насочинял, — говорит он, вытягивая руку.
От этого требования я чуть не начинаю заикаться.
— Ты хочешь посреди ночи читать вариант онусского сна, который я написал для твоей матери? — недоумённо спрашиваю я.
— Конечно, — отвечает Ганнибал.
— Тогда пускай один из моих рабов зажжёт второй светильник.
— Не нужно. Мне хватит твоего.
Я нахожу перебелённый текст и, протянув его Ганнибалу, опускаюсь на ложе. Он читает, а я смотрю на него с каким-то смешанным чувством. Нашего военачальника сегодня не узнать. На нём парик. В свете лампады парик этот кажется розовым, как оперенье фламинго. Лицо Ганнибала раскрашено, по-моему, на египетский манер, а его крупная фигура закутана в плащ пурпурного цвета с белоснежными наплечниками. На мой взгляд, он сейчас больше напоминает портрет, нежели человека из плоти и крови. И тут меня осеняет! Я вижу перед собой портрет Орла. Мне хочется поднести руку и дотронуться до этой иконы. Мой портрет смеётся.
Я перестаю наблюдать за Ганнибалом и поспешно отворачиваюсь. Я жду его суждения. «Тихая пристань» оставлена, отмечаю я про себя.
И тут я слышу:
— Молодец, Йадамилк. Ты прекрасно поработал, я доволен. И знаешь, что я теперь сделаю? Я не стану одобрять ни одного текста, кроме этого, который с нарочным отошлю матери. А ты, Йадамилк, ты и никто другой, передашь моё распоряжение остальным писцам. Я освобождаю вас всех от дальнейшей работы над сновидением. Я просто-напросто устроил тебе и им небольшую проверку, и она пришлась кстати.
Он смеётся совершенно по-мальчишески.
— Но мир нужно оповестить о твоём удивительном сне, — возражаю я.
— Не беспокойся, — отвечает Ганнибал. — У меня есть гонцы и лазутчики. Сон может распространяться кем угодно... изустно. Шёпотом на ушко, зычным голосом во всеуслышание — как получится.
— Понимаю, — говорю я и кланяюсь. — Утром я передам твоё повеление.
Ганнибал не встаёт. Он снова смеётся.
— Кстати, тебе привет от Имилке. Ей очень понравился твой гимн.
— Царица Имилке читает меня?! — изумлённо выпаливаю я.
— С безмерным удовольствием.
— Она понимает по-пунийски?
— Имилке: разве ты не слышишь, что значит это имя на нашем языке?
— Ну конечно! Химилке — «Царская Сестра»! Только теперь она не сестра, а супруга царя.
— Ты действительно считаешь меня царём?
— Естественно.
— Я думал, ты у нас республиканец.
— Я и есть республиканец.
— Как так?
— Это не единственное противоречие моей натуры.
Ганнибал внезапно срывает парик и бросает его себе на колени. Под ним надета царская диадема, во лбу у Ганнибала сияет крупный драгоценный камень, похожий на бабочку, которая только что сложила и снова раскрыла свои многоцветные крылышки. Я зачарованно смотрю на полководца. Хоть я и республиканец, меня тянет кинуться ему в ноги. Ганнибал замечает мой порыв и удерживает меня, мягко отстраняя рукой. На губах его играет загадочная улыбка, в глазах читается удовольствие. Чем он доволен? Недостойный, я трактую этот взгляд и эту улыбку следующим образом: так смотрит на сына отец, когда ему кажется, что сын не просто хорошо развивается, но подаёт большие надежды на будущее. Откуда мне это известно? Ведь я никогда не видел подобного взгляда наяву. Неудивительно, что я, польщённый, тем не менее чувствую себя ничтожным и крохотным, вроде щенка, вроде крохотной пташки, самой мелкой из всех пернатых.
63
Вероятно, авторы спутали двух выдающихся карфагенян: оставившего описание своего путешествия («Перипл») Ганнона Мореплавателя, который жил в VII—VI вв. до н. э., и политического деятеля Ганнона Великого, современника и противника Ганнибала.