Страсти по Чернобылю

Только факты. «Игорь Васильевич любил гостей, умел придать неожиданному и срочному их приходу (из-за чего всегда волновалась Марина Дмитриевна) праздничный характер.

Один раз на таком «приеме» среди привычного и для меня круга людей, где все хорошо друг друга знали и легко общались, я увидела незнакомого коренастого мрачновато-молчаливого человека. С короткой, точно нелегко поворачивающейся шеей, как бы отдаленного от остальных чем-то своим, особым. И.В. подошел ко мне сзади, наклонился и тихо спросил: «Как вам нравится этот человек?» Я сказала: «Совсем не нравится». Он засмеялся и ответил: «Ну и напрасно: скоро все забудут меня и будут говорить только о нем». Это был С. П. Королев».

– Соратники Курчатова старались походить на него?

– Они были другими. Например, я близко знала Анатолия Петровича Александрова. Глубоко его уважаю. У него была «двойная биография». Он участвовал в Гражданской войне на стороне белых. Он знал, что об этом знают в ведомстве Берии. И поэтому любое отступление, неосторожное высказывание, неудача могут быть использованы против него, а потому он «был застегнут на все пуговицы всегда». Немного себя он отпустил в последние годы жизни, растопился, стал более доверителен. Его любили, но по-другому, чем Курчатова. Преклонялись перед его авторитетом, его чувством ответственности, готовностью разделить опасность. Александрова любили за дело. Он очень дружил со Славским, потому что были похожи по характерам. Им не мешало то, что в Гражданскую воевали друг против друга. Причем Ефим Павлович воевал страстно, ярко. Он рассказывал, как крушили они фарфор в домах помещиков, как рубили белых… Иногда выпьют Славский и Александров, друг другу говорят, мол, встретились бы на фронте и показали бы, кто чего стоит… А сейчас выпили по рюмке, обнялись, и им хорошо…

– И Славский, и Александров воевали хорошо. Один получил именное оружие, гордился им, а Анатолий Петрович заработал георгиевские кресты.

– Александров чудом остался жив. Мальчишкой был, когда пошел к белым. Все были увлечены спасением России. Попал в плен. Женщина-комиссар пожалела мальчишек, показала глазами на дверь, они и побежали…

– Символично, что и «красный» Славский, и «белый» Александров стали трижды Героями Социалистического труда… О ком бы вы еще вспомнили?

– О многих. Исаак Константинович Кикоин – человек удивительный, интеллигент, как говорится, «высшей пробы». Его манера вести беседу, дискуссии – спокойная, выдержанная, аргументированная – поражала. Были очень трудные времена в Свердловске-44, ничего не ладилось с центрифугами. Туда приезжал Берия. Я ехала в одном вагоне с Ванниковым и Славским, сопровождала их. Берия учинял допросы, разбирательства. Обвинял всех в саботаже. И в такой ситуации Исаак Константинович сохранял спокойствие, проявлял выдержку, успокаивал людей, твердо и выдержанно спорил с Берией. Он доказывал, что пройдет еще пару испытаний, завершится еще один эксперимент и все наладится. На него давят, его обвиняют во всех немыслимых грехах, а он упорно идет своим путем. Такая позиция вызывала уважение.

– Считалось, что Кикоин безнадежно болен, так как у него был туберкулез?

– «Безнадежно» – это преувеличение. Очень тяжелым больным был Музруков. Он жил практически с одним легким, каверна была задавлена, но вспышки возникали периодически… Но эти люди не думали о своих болезнях. Они жили так, как, по-моему, должен жить каждый человек. Будто он завтра умрет, а потому должен сделать как можно больше. И будто он проживет долго-долго и ему придется отвечать за все, что он сделал сегодня. Их психология была такой.

– Мудрой и великой!

– У меня она вызывала глубокое уважение. Я вспоминаю Бориса Львовича Ванникова, руководителя ПГУ (Первого Главного Управления). Человек со сложными переживаниями. Он был арестован. Из тюрьмы написал Сталину записку. Не о том, что арестован ошибочно, а о том, как организовать систему производства боеприпасов. Вскоре его доставили в Кремль. Ванников вспоминал, что увидел записку в руках Сталина. На ней были пометки. Сталин сказал ему: «Вы во многом были правы. Мы ошибались… Вас оклеветали… Этот план надо осуществить». Пришел в кабинет вождя Ванников в костюме каторжника, чтобы выйти министром вооружений. Считал, что судьба страны важнее его личных переживаний. Но он прекрасно понимал, что грозит ему в случае неудачи. Он был очень тяжелый больной, самый тяжелый среди моих подопечных. В том поезде, где ехал Берия, я оказалась из-за Ванникова. У него только что прошел инсульт, развивалась глубочайшая сердечная недостаточность, гипертония. И страшная отдышка. Если шел в тайге вдоль вагона и махал веточкой, отгоняя комаров, то уже задыхался. Спать он мог только сидя в кресле. Естественно, лечащий врач должен был сидеть около кресла. Ночью мы много разговаривали. Он задремлет, я замолчу. Он просыпается, снова отдышка. Средства тогда были примитивные. Он очень верил в пиявки. Я больше всего волновалась именно за них, чтобы они не сдохли во время этого путешествия.

– Пиявки помогали?

– Это было главное лекарство для него… Так вот, мы разговаривали обо всем. Он возвращался к съезду партии, участником которого был, за что и был арестован и посажен. Я понимала, что проводники этого вагона – деятели определенного учреждения, а потому наши разговоры, наверное, записываются. Я осторожно говорила ему: «Борис Львович, вам не тяжело это вспоминать?» Он понимает, что я оберегаю его, а потому говорит: «Мне сейчас ничего не страшно. Вот если за мной еще раз придут, сразу умру».

– Вы вспоминаете об этих людях с большой теплотой?!

– А как же иначе?! Славскому и Борису Львовичу, к примеру, я обязана тем, что через два года встретилась с родными. Из Челябинска-40 меня не выпускали, мама считала, что я арестована. Она письма разные писала, требовала моего освобождения. Сестра эти письма прятала, никуда их не посылала. Вот такая ситуация! Мы проезжаем Тагил. И меня Славский и Ванников отпускают домой на несколько часов. А ведь всякое могло случиться – Ванников был очень тяжело болен, его действительно нельзя было оставлять ни на минуту. Но они настояли, чтобы я побывала у родных, увиделась с ними… Нет, такое не забывается!

– Невесело вам было…

– Такова уж у нас профессия – всегда рядом с болью, горем. Но, повторяю, наши пациенты всегда были очень жизнерадостные, веселые люди. Однажды остановился поезд в тайге, неподалеку от Туры. Славский предложил прогуляться вдоль вагонов. Чуть отошли в сторону и заблудились. Не можем найти дороги назад. Кругом болото. Ефим Павлович провалился в грязь по пояс, еле-еле выбрался. Слышим выстрелы. Это нас уже ищут. Выходим к поезду. На ступеньке вагона стоит Борис Львович и кричит Славскому: «Если б ты, старый дурак, потонул в этом болоте, я бы не огорчился, а девчонку-то за что с собой потащил?!» Они относились друг к другу с уважением. Да и ко мне тоже, хотя были намного старше. На обратном пути поезд шел через Тагил. На вокзал пришли мои родные. Славский и Ванников вышли из вагона, познакомились с родителями. Ефим Павлович узнал, что сестра историк и занимается Демидовскими заводами. Он оживился сразу, начал ее расспрашивать. Оказалось, что медь с Урала есть и в Статуе Свободы, и в конструкциях крыши Вестминстерского аббатства… Кстати, об одной тайне этой поездки я узнала много лет спустя.

– Какой именно?

– Один из проводников вагона приехал на похороны Славского. Мы вспомнили ту поездку. Ванников плохо переносил дорогу. Минимальная качка, рывки и остановки – и сразу же ему становилось плохо. Но поезд шел удивительно мягко. И вот проводник объяснил: «Вагон-то, конечно, был амортизирован, но еще к нему прицепили платформу с боеприпасами, и машинист это знал!»

Только факты. «С горечью вспоминаю попытку в 1970 году с физиком ИБФ А. А. Моисеевым предложить для издания рукопись книги, в которой были сопоставлены особенности радиационной ситуации и мер помощи при наземном атомном взрыве и аварии мирного времени с обнажением активной зоны реактора.

Заместитель министра А. М. Бурназян в гневе («Вы планируете эту атомную аварию!») бросил рукопись книги на пол и потребовал ограничиться изданием лишь ее части, посвященной оказанию помощи жертвам атомного взрыва. Корректный и очень вдумчивый руководитель 2-го ГУ МЗ генерал В. И. Михайлов аккуратно собрал разбросанные по полу листы и попытался успокоить меня: «Мы еще вернемся к этому вопросу». В 1971 году нам с А. А. Моисеевым удалось все же выступить с докладом на конференции в Димитровграде. Друзья грустно шутили потом, что доклад этот был первым сценарием аварии на ЧАЭС. Доклад вызвал большой интерес. На его основе была подготовлена (но так и не издана до 1988 г.) небольшая книжка о мерах помощи при авариях мирного времени».