Страница 22 из 33
Сзади хлопнула дверь, взвыла вентиляция – и Василий догадался, что пришел мастер, Евгений Семенович, пришел пораньше, зная, что рано придет и Василий, а одному – по технике безопасности – работать не положено. Сейчас подойдет, встанет сзади и будет турурукать мелодию из оперы «Кармен», которую недавно передавали по радио. Эту мелодию Евгений Семенович будет турурукать дней десять, пока не увлечется какой-нибудь другой. Небось, как и прежде, то есть два года назад, еще когда Василий, ожидая места в общежитии, жил у Ивана Кондорова, стена в стену с Евгением Семеновичем, там все так же вечерами напролет и по выходным с утра до вечера играет патефон, звучат всякие арии и романсы, а по ночам скрипит и стучит в стенку железная кровать, на которой Евгений Семенович пытается заставить понести свою мослаковатую и худющую жену. Василия иногда подмывает спросить у мастера, не забеременела ли его жена, но спрашивать неудобно, а с Кондоровым отношения у Василия разладились, и все лишь потому, что тот когда-то ухлестывал за Марией, а ее влекло к Василию…
– Здорово! – произнес Евгений Семенович и слегка коснулся Васильевой руки.
Василий отложил наждачную бумагу, вытер руки тряпицей, повернулся, протянул руку мастеру.
– Здравствуйте.
– Ну, как?
– Осталось две бобышки.
– Ну-ну. – Потурурукал что-то карменовское, затем сказал, будто между делом: – Слыхал, теперь в высшие учебные заведения будут принимать всех, независимо от социального происхождения?
Василий не сразу понял, о чем речь. А когда до него дошло, рука дрогнула – и лезвие стамески ушло вбок.
– То есть как? – спросил вдруг осипшим голосом и посмотрел Евгению Семеновичу в глаза: не шутит ли?
– А вот так, – равнодушно передернул плечами Евгений Семенович. – Постановление Цэка и Верховного Совета: независимо от социального происхождения. Неважно, кто твои родители – из дворян, буржуев или, скажем, из кулаков. Дети за отцов не ответчики. Хочешь учиться – учись. И должность можешь потом занимать любую. Так сказать, по способностям. В СССР теперь социализм, полное отсутствие классов и антагонизмов, все равны, у всех одинаковые права и обязанности…
Затурурукал и пошел по своим делам.
А Василий еще долго не мог унять дрожь в руках и, чтобы не напортачить, отложил стамеску, взял из пачки папиросу, пошел в курилку, в маленький скверик из полудюжины лип и кустов сирени, затерявшийся меж прокопченными корпусами.
Над головой, хрипло и надсадно, проревел первый гудок. Ему откликнулись заводы «Красный выборжец», «Арсенал», имени Свердлова, какие-то еще: будили рабочие окраины, звали к станкам, печам, верстакам, конвейерам…
Где-то за Ладогой-Онегой встало солнце и теперь медленно карабкалось вверх, иногда выглядывая, играючи золотистыми лучами, в прорехи между облаками. На Неве хрипло, почти по-собачьи, рявкнул буксир. В церквушке, точно при старом режиме, зазвонили к заутрине. Еще совсем недавно колокола там молчали, говорят, веревки с них были срезаны, а двери в звонницы опечатаны ГБ. Теперь, значит, разрешили…
Давно ли и сам Василий ходил под медь оркестров и шелест красных флагов скидывать с церквей кресты и колокола, рушить церковные маковки. И как поменялось все за последнее время, о чем и помыслить недавно не смели: и карточки отменили, и крестьянам дали всякие льготы и послабления, и много чего еще произошло удивительного, что казалось невозможным несколько лет назад. Однако у Василия эти изменения не вызывают ни печали, ни уныния, ни возмущения, ни ропота, какие они вызывают у иных партийных товарищей. Василий считает, что коли вернули старое, значит, так надо. Да и что плохого в церквах и колокольном звоне? Они революции не помеха. К тому же в голове Василия еще удерживаются воспоминания о прошлом, он иногда будто въяви слышит, как в звонкой тишине осенней поры плывет над землей дальний колокольный звон, плывет в серебре паутинок, плывет вместе с журавлиными и гусиными косяками, и печальный звон этот так же неотделим от уставших за лето полей и лесов, как неотделим от них прощальный клекот пролетающих птиц.
«Независимо от социального происхождения…»
Неужели это возможно?
Полузабытое лихорадочное нетерпение охватило Василия, он оглянулся по сторонам, бросил недокуренную папиросу в чугунную урну и поспешил к своему верстаку: ему казалось, что чем скорее он закончит модель корпуса гидронасоса, тем быстрее же решится и его судьба. Не обязательно даже идти на рабфак. К тому же, на весь Питер их всего два, поступить туда не так-то просто, а образование у него и так среднее, можно за лето пройти ускоренную подготовку и сдавать экзамены прямо в Технологический институт. Только надо самому посмотреть это постановление Цэка: вдруг Евгений Семенович что-то напутал. Или бывает по пословице: слышал звон, да не знает, где он. Вполне возможно. Однако внутри Василия уже крепла уверенность, что ничего мастер не напутал, что так оно все и есть на самом деле, как он сказал, и можно будет снова попытаться…
Только бы имелось это постановление и только бы его не отменили.
Глава 16
На другой день, сразу же после смены, Василий поехал в Технологический институт, что на углу Международного проспекта и Фонтанки, узнать, какие туда нужны документы для поступления, когда экзамены, что сдавать и действительно ли можно без предваряющей учебы на рабфаке. В прошлом году он все это знал, но за год многое могло поменяться.
Полюстровская набережная… Финляндский вокзал… Литейный мост через Неву… Справа – набережная Жореса, слева – Робеспьера. Далее – проспект Володарского, Загородный проспект, Детскосельский вокзал… И вот наконец трамвай останавливается напротив Технологического института имени Ленина.
Несмотря на вечернее время, коридоры полны молодежи, хлопают двери, спешат в аудитории озабоченные преподаватели. Все это живо напомнило Василию недавнее прошлое, когда он и сам спешил в аудитории, слушал лекции, участвовал в работе тематических кружков, писал курсовые работы – жил, одним словом, на всю катушку. Не то что теперь.
С гулко бьющимся сердцем открыл дверь канцелярии, окунулся в гул голосов, бочком протиснулся к одному из столов, ждал, когда отхлынет народ, чтобы объясниться один на один с молоденькой девушкой-секретарем, выяснить у нее все до последней точки и запятой, чтобы уж потом не кусать себе локти, не мучиться еще одной несбывшейся надеждой.
Наконец все разъяснено, все бланки получены, и Василий вновь оказался в коридоре, но уже пустом. Слегка кружилась отчего-то голова, на лбу выступили капельки пота. Неужели все еще сказывается болезнь? Вот так пойдешь за медицинской справкой в поликлинику, а там тебе скажут… – и от нехорошего предчувствия внутри все похолодело, ноги сделались ватными. Василий добрел до ближайшей лавки и тяжело, по-стариковски, опустился на нее и привалился спиной к стене. Может, и не пытаться? Может, пусть все идет, как шло до сегодняшнего дня? Да и Мария не обрадуется его возвращению к учебе. А как сложится у них жизнь, когда он закончит образование? Что будет объединять их на долгом пути к старости? Дети? А нужны ли они в таком случае, когда и сам не знаешь, что ждет тебя впереди?
А ведь Мария уже на четвертом месяце…
В поликлинику Василий собирался долго, откладывая со дня на день, с недели на неделю. Он бросил курить, стал по утрам делать зарядку, обтирался сырым полотенцем, берегся сквозняков, не прыгал на ходу из трамвая и в трамвай, – вообще, вел себя так предусмотрительно и осторожно, точно беременная женщина. И втихомолку посмеивался над самим собой. Однако безотчетный страх за свое будущее требовал от него все новых и новых жертв и воздержаний. Даже Мария стала поглядывать на своего мужа с удивлением, не зная, что и думать.
Прошло еще какое-то время – пришел страх другой: вдруг в нем что-то осталось от той болезни, ему бы успеть залечить эти остатки, а он валяет дурака и доваляет до того, что ему не дадут положенную для поступления в институт справку. Нет, надо спешить, пока еще есть время: вступительные экзамены на вечерний факультет будут только в сентябре, а до сентября…