Свет венца

Пальцы с силой, до боли, сжали миску. Вот оно. Некогда, эти строки, ради шутки, пропел Фёдор Иванович Шаляпин, в бытность в гостях у Василия Васильевича Розанова, где присутствовал и Олег Владимирович. В информации, пришедшей из жандармерии, в 1916 году, сообщалось: Бокий неоднократно присутствовал на концертах именитого певца. Подозревали даже, будто во время концертов «Кузьма», таков был псевдоним будущего чекиста, встречается со своим связником. Однако, слежка положительных результатов не дала, а в то, что большевик Бокий посещает концерты великого певца просто так, из любви к искусству, жандармерия поверить никак не желала. Смешно сказать: подозрение пало даже на самого Шаляпина. О чём Белый и сообщил тому, чем повеселил «славу России». Да, именно на Фёдоре Ивановиче и нужно наладить контакт.

Дзержинский стянул с головы фуражку, вытер платком мокрый от пота лоб. И всё-таки, перехитрил Якова…

…Ох, как не хотелось Феликсу Эдмундовичу говорить то, что он собирался произнести. Одно дело абстрактно рассуждать о красном терроре с Бокием, и совсем иное принять по нему решение. Мало того, лично озвучить данную мысль, из теории претворить её в практику. Однако, решение, принятое на лестнице, полчаса тому, было твёрдо и окончательно. Свердлов ждёт от него именно эти слова. И только эти. Не случайно Яков Михайлович, на протяжении последних двух месяцев, а Троцкий с осени семнадцатого так тщательно «вспахивали почву» и в Петрограде, и в Москве, и в Рязани, и в Вологде… Если сейчас, в данную минуту, не произнести то, что ждёт от него Председатель ВЦИК, вся схема, которую Дзержинский мысленно разрабатывал последние часы, рассыплется, словно песочный замок.

– Думаю, – Феликс Эдмундович поднёс кулак к губам, прокашлялся, – думаю, нам следует объявить о красном терроре, как ответе на террор белый. – Всё, слово произнесено! И всё-таки, Дзержинский не сдержался, добавил. – Ты знаешь, я всегда занимал противоположную позицию. И сейчас против. Но, к сожалению, иного выхода не вижу, Враг начал объединяться. Покушение на Урицкого и Ильича тому яркий пример. Мало того, враг получает финансовую поддержку из-за рубежа. И это только начало. В скором времени республику ждёт полномасштабная интервенция. Тогда контрреволюция получит в руки все козыри: деньги, оружие, продовольствие, обмундирование, мировую поддержку. Если сегодня не наведём порядок в тылу, в армии и на флоте, не выявим все контрреволюционные элементы, завтра спрятавшийся, притаившийся враг нанесёт удар в спину.

Свердлов поначалу опешил от такой «откровенности» собеседника, однако, быстро пришёл в чувство, прикинул, что к чему, принялся «играть спектакль». Яков Михайлович театральным жестом поднёс ко лбу руку, будто услышанное потрясло его, до глубины души. Прикрыл глаза, принялся тереть лоб.

Дзержинский отвернулся к окну. Ему стало противно и гадко, будто только что столкнулся с чем-то скользким, липким, брезгливым.

Неужели ради этого делали революцию? – Пронеслось в голове Председателя ВЧК. – Господи, как мерзко… Мы шли на штурм Зимнего с иными идеалами. С иными идеалами сидели в тюрьмах, умирали в ссылках, на каторге. Совсем иные идеалы провозгласили сразу по приходу к власти. А в итоге? И это Советской власти нет ещё года! А что будет после? Сколько таких Яшек прилипнет к партии? Яшек – кровососов. Сотни, тысячи? И что станется, когда все, разом начнут сосать кровь революции?

Феликс Эдмундович бросил быстрый взгляд на хозяина кабинета. Свердлов продолжал, закрыв глаза рукой, думать над словами чекиста. Красиво думал, хоть картину пиши.

Дзержинский сложил руки на груди: играй, Яков, играй. Может, тысячи таких, как ты, и пристроятся к нам. Скорее всего, так оно и будет. Но на каждого из них найдётся свой чекист, который не даст насосаться всласть. Так же, как этого тебе не позволю я. Хочешь террор? Будет тебе решение о терроре. Да только не под твоим началом. Весь террор будет контролировать тот, кому положено: ВЧК. А уж он, Дзержинский, позаботится о том, чтобы всё проходило только и исключительно по закону.

Свердлов сделал вид, будто очнулся, встрепенулся, на короткий миг, стал похож на взъерошенного воробья.

– Думаю, ты прав. Республика действительно в опасности! Конечно, если бы…

Всё, – теперь Дзержинский прикрыл глаза рукой, будто устал с дороги, не выспался, – начался словесный понос. Сейчас Яков начнёт себя обелять, выискивать доказательства правильности данной позиции, будто перед ним не Дзержинский, а разношёрстный состав ЦИК, в полном составе. Но и в том, что сейчас вещает Яков, имеется логика: готовится к выступлению на заседании ВЦИК, потому, как не все члены комитета поддержат идею «красного ответа на белый террор». Мало того, сам Старик не является ярым сторонником подобных методов расправы с оппонентами. Ещё в семнадцатом, в декабре, Ленин как-то признался Дзержинскому:

– Боюсь, начинаем уподобляться якобинцам. Этого ни в коем случае нельзя допустить! И первую ответственность несём мы с вами, Феликс Эдмундович. Я, как руководитель Совнаркома, а вы возглавляете самый репрессивный аппарат республики. И снять эту ответственность с нас никак нельзя. К сожалению, уже раздаются упреки в том, будто мы применяем некоторые элементы террора. Подобное недопустимо. Мы должны быть чисты! Кристально чисты! Следует запретить гильотину, как в прямом, так и переносном смысле, чтобы не уподобиться французским революционерам, чтобы не совершить их ошибок, потому, как каждая ошибка будет нам стоить крови невинно убиенных, что станет началом конца республики.

Разговор происходил с глазу на глаз. Феликс Эдмундович никогда и никому не рассказывал о той беседе. Однако, неделю спустя Лев Троцкий, будто в ответ Ленину, неожиданно произнёс в присутствии Дзержинского: «В скором времени, подождите месяц – полтора, и наш террор примет такие формы, какие великим французским революционерам могли только присниться. Феликс Эдмундович, вы уже приготовили гильотину?». Едко сказал, с гаденькой улыбочкой Иудушки на лице. Мол, как, съел?

Полгода Ленин, как мог, практически в одиночку, сдерживал идею Троцкого. Нет, таки, пошла, гулять по России.

Если бы сейчас Старик не лежал на больничной койке, а находился здесь, на своём посту… Нет, вопрос о терроре всё одно бы был поднят, слишком много о нём говорят в последнее время. Но то, что он бы был поднят в ином ключе – факт.

Сама собой пришла новая мысль, как продолжение предшествующей: красный террор, без всякого сомнения, потянет за собой массовые репрессии, без подобного рода деяний террора просто не может быть. Потому Ильич и настаивал на иных методах убеждения. Но сейчас он не с нами. И это главный козырь Якова и Троцкого.

А Яков Михайлович перешёл к заключительной части выступления:

– К сожалению, в ЦИК, в отличие от Совнаркома, многие поддерживают данную точку зрения. А потому, прямо сейчас, от имени ВЦИК, я подпишу сообщение, скажем так: о превращении Советской республики в единый военный лагерь. Как формулировка? На мой взгляд, корректно и понятно: о терроре ни слова, но он подразумевается сам собой. Однако, с юридической точки зрения…

Яков Михайлович довольно хлопнул в ладошки.

– Это станет заделом для принятия основного текста постановления. Кстати, прямо, сейчас, отправлю в Петроград телеграмму, от нашего с тобой имени, чтобы они там активизировались. Собственно, ничего особенного объявлено не будет. Переходная формулировка. Зато для отступлений меньше шансов. Да и если ВЦИК не примет решения по террору, мы сможем обойтись данным постановлением. Выполнять то всё одно твоему ведомству.