Страница 2 из 8
ГЛАВА I
Некоторые занимательные подробности об окрестных видах
Нечего и говорить, что таинственная смерть особы в богатом доме незамедлительно загремела зычными голосами газетных столбцов. Плакаты на заборе возле москательного отделения т. д. Кунст и Альберс прямо-таки вопили:
— Убийство миллионера и две буквы!
— Кто убил его?
— Почему убитый не побрился и каковы его отношения к воинской повинности?
— Следы на тротуаре…
Всеволод Иванов прогудел передовую, опять похожую на causerie[1] читающего «Русскую быль», а также на сонет без рифмы и длиною в 84 строки «черненького».
Известный всему городу профессор, еще раз прикрываясь именем Виктора Эремиты, напечатал статью, где говорилось категорически, что евразийство в данном случае столь же несостоятельно, как и Алексей Ремизов со своим обезьяньим орденом, и по существу приходится констатировать еще один пример злоупотребления приемом «оксюморон».
Но достаточно о газетах. Пора обратиться непосредственно к жизни — к первоисточнику всех наших радостей и тревог, как говорил еще в недавнее время один туземный поклонник Бергсона, ныне поступивший тапером в чайный домик четвертой руки — на Иеносу в Нагасаки.
Итак, голоса газетные были до чрезвычайности зычные; но коль скоро глухота проходила, читатель убеждался, что о таинственном убийстве он ни черта, — простите, читательница, — не знает.
Таким образом, два молодых бездельника, после двух порций китайского «самовара», отменно сваренного, запивши это кушанье настоящим императорским чаем, поднялись и вышли на Семеновский виадук.
— Что же делать? — начал тот, который был пониже ростом и в американских остроносых ботинках. — Время — первый час… Знаете, дорогой, не заняться ли нам дедукцией?
— Что? — отозвался тот, который был повыше и тоже в американских башмаках, но только коричневого цвета и, щурясь, отвернулся от пыльной завесы, которую опять нес ветренный вздох с залива.
— Я говорю, не заняться ли нам изысканиями вокруг этих убийств? — продолжал первый. — Именно: едем смотреть убитую. Она, кажется, в покойницкой Морского госпиталя…
Мимо, пофыркивая глушителем, проезжала мотоциклетка с колясочкой, — друзья сделали знак и, разместившись экстравагантно, с воем и рокотом мотора помчались вверх по Алеутской.
Им довелось порядочно похлопотать в госпитале, — охаживать дежурного ординатора, ждать у старшего врача, пока, наконец, им разрешено было осмотреть покойницу. Их провели в мертвецкую…
— Слушайте, да я ее знаю! — сказал с живостью меньшой.
И он подошел ближе к столу. Особенности в обстановке: пронзительный морозец от неживого, острый дух, пасмурное освещение, труп девушки, которая, разметав отчаянно волосы, но еще нарядная шелковой серой кофточкой и шотландковой юбкой, шелковыми чулками (туфли, по-видимому, потерялись), лежит, окостеневшая, выделяется шрам на ее бледной щеке, — все это совсем не взволновало новоявленного сыщика.
Он пытливо наклонился над мертвой. Он взял ее правую руку и, отогнув, засучив ей рукав выше локтя, громко свистнул:
— Вот!.. Ну, дорогой мой, я — Арсен Люпен. Взгляните: я знал, что найду это!
На мертвой коже тонко, а теперь синевато, были выцарапаны две буквы: Б. Б.
Из разговоров со сторожем выяснилось, что убитая действительно служила кельнершей в одном из ресторанчиков близ Мальцевского. Зовут ее Ниной Андреевной Локутовой. Барышня была интеллигентная, но шальная, понюхать любила и всякое такое; от родных отбилась. А находится она здесь по просьбе родственников, есть у нее родственники во флоте.
Друзья молча ехали в трамвае от 2-ой Матросской до «Золотого Рога». На углу Алеутской они покинули вагон и скорым дружным шагом бросились вверх по Светланской. Лишь около Корейской они переглянулись:
— На Безымянную? — спросил высокий.
— Ну да, — отозвался низенький.
Но Безымянной батарее нашим героям пришлось полюбоваться лишь издали: японские солдаты, расставленные цепью, не подпускали любопытных ни к орудиям, ни ко входам в казематы.
Приятелям довелось принять рассеянный вид «космополитов, эстетов и поклонников искусства», — созерцать залив поодаль. А простертая внизу водная нива была темна окраской в этот пасмурный час. Пена валов всплывала здесь и там, темный парус шаланды качался, отдаляясь медленно, но неуклонно — шаланда шла, по-видимому, к Янковскому.
В силу вышеупомянутых сторожевых цепей из японских солдат на одной из батарей бывшей Владивостокской крепости, — всем лицам, заинтригованным двумя убийствами; на удивление дружно все, даже самые малограмотные и нигде не дипломированные обыватели Владивостока сгрудились перед плакатами, что возле москательного отделения т. д. Кунста и Альберса, а также начали свирепую облаву на газетчиков, т. е. на подростков и на взрослых китайцев, торгующих в розницу произведениями периодической печати.
В редакциях гудело небывалое одушевление. Демоны репортажа (имена их незачем перечислять, ибо в каждой редакции имелся свой демон или демоненок), демоны репортажа строили сообща или в одиночку соображения о том, кто, что, как, почему…
В одном месте решили, что загадочные буквы Б. Б. обозначают инициалы имени и фамилии пишущего эти строки.
В другой редакции определенно решено было, что Б. Б. — это Б. Лобановский.
Циркулировала версия почитать Б. Б. за Б. Т. — псевдоним Б И. Тугаринова, который в это время с мистическим видом скупал фабрикаты вр. хабаровского купца Ласькова в районе Мальцевского и цитировал на ходу Сольвея.
Однако все редакции пришли к единодушному решению, что на Безымянную батарею следует послать коллегию из специалистов не только по репортажу, но грамотных и в артиллерии.
Такая коллегия в составе М. Юинга и г.г. Клярена, Ноэля, Л. А. Сильницкого и младшего из Маркиных, — кажется, устроила пеший рейд на Безымянную батарею и выяснила…
И выяснила, что японское командование почему-то вдруг стало к Безымянной батарее неравнодушно очень. И даже весьма очень.
В газетах появилась нота, которую называли вербальной, а покойников тем временем похоронили.
Борис Бета
(Во вторник будет II-ая глава, написанная А. Несмеловым).
ГЛАВА II
357
В восемь часов вечера того дня, когда два бездельника в остроносых американских ботинках занимались дедукцией, к дому Коврова, на 5-ой Матросской, подошел молодой человек в сером летнем пальто и черной широкополой шляпе, надвинутой на самые брови.
Опасливо осмотревшись и убедившись, видимо, что он один, а завечеревшая улица ничем ему не угрожает, — молодой человек стукнул три раза в дверь.
Через минуту дверь осторожно приотворилась. В щель выглянуло старушечье лицо. Затем звякнула снятая предохранительная цепочка и старуха прошептала:
— Входи скорей.
Молодой человек очутился в темной маленькой прихожей. В страшном изнеможении он сел, покачнувшись, на сундук.
Из соседней комнаты в узкую дверную щель пробирался косой и желтый луч зажженной уже лампы.
— Вот, — сказала старуха, — убили Ниночку…
И всхлипнула.
— Как же быть, Глеб?
Молодой человек встал.
— Они еще не были в ее комнате? — сдавленным шепотом спросил он.
— Нет.
— Пойдем.
Через маленькую, нищенски обставленную столовую они прошли в дальнюю каморку. Несмотря на убожество квартиры, в этой комнате чувствовалось, что здесь жила женщина, любившая некоторый комфорт и шик. Пахло хорошими духами. На столе, перед прекрасным зеркалом в массивном серебре — стояли изящные дорогие безделушки.
— Как же быть-то, Глебушка? — заплакала старуха, садясь на постель, покрытую лиловым шелковым одеялом. — Ведь если они Локутову убили — и до нас завтра доберутся?
1
Непринужденный разговор (фр.). (Здесь и далее прим. ред.).